- Ой! Неужели?.. Федюня-я! Голубая-я гли-и-на-а!!
Рядом с известняковой плитой, из-под мха выглядывал обветренный тысячелетиями кусок зеленовато-голубой породы, весь облепленный сочно-алыми пиропами, бледно-зеленоватыми оливинами и черными точками ильменита…
- Давай лопату! Надо копать!..
Орудовали лопатой и геологическим молотком. Подрубили толстый пласт мха и сняли его, как одеяло. А под ним все было зелено-голубым, в красных и черных зернах. Красных было больше. Они приятно светились, словно рассыпанные угольки непогасшего костра. И грели душу.
- Вот она, основная порода… Коренное тело.
Попугаева стояла ногами, боясь сдвинуться с места, на таинственной голубой глине, на кимберлите, что родилась миллионы лет назад. Отечественная кимберлитовая трубка!.. Она первой стояла на ней, первой держала в руках загадочную породу, на поиски которой отдано столько сил, средств и жизней.
- Алмаз, - не выкрикнул, а деловито произнес Федор, словно они ему попадались ежедневно.
У него в руке, в разломе ноздреватой голубой глины, среди алых пиропов искристо сверкал в утренних лучах солнца прозрачно чистый кристалл драгоценного камня.
Это произошло 21 августа 1954 года.
3
До позднего вечера они резали мох, копали неглубокие шурфы, добираясь до голубой земли. Цепочка закопушек пролегла поперек сопки. Начиналась она от известнякового края, шла по болоту, пока не уперлась снова в берег известняка. Попугаева измерила шагами - выходило больше полкилометра. На другой день проложили закопушки поперек. И опять примерно такое же расстояние. Потом стали оконтуривать жерло трубы, обозначая и исследуя края выхода на поверхность застывшей магмы.
Оба вымотались из сил, изголодались. Питались затирухой и сухарями. Но продолжали работать. Объемистые рюкзаки набивали образцами. Шатаясь под их тяжестью, сносили вниз, к лагерю.
- Надо еще, Федюня, надо. Им, образцам, цены нет, понимаешь?
И Федор понимал. Снова и снова шел вверх к трубке.
Попугаева не спешила покидать месторождение. Она, не сходя с трубки, продолжает поиски. Рылась в голубой измельченной глине магнитом. К полированной поверхности пристало несколько крупинок. Выходит, в породе имеется и магнетит. А это значит, что кимберлитовые трубки можно искать и геофизическим методом. Это новое открытие.
Потом она отмечает на аэрофотоснимке, на котором заснят бассейн Далдына и служившем ей картой местности, круглое пятно. Летчик в свое время сфотографировал жерло трубки. Попугаева уходит на десятки километров в тайгу и потом, по компасу, по азимуту, возвращается прямо на это пятно, на трубку. Повторяет несколько раз свой опыт. Итог - один и тот же. Она ни разу не ошиблась. Значит, возможна и расшифровка аэрофотоснимков, нахождение по ним подобных трубок. Это еще одно открытие.
А осень подстегивает. Стало холодно. По утрам выпадал иней и жухла трава. Дни стали короче, и на небе стали вспыхивать первые звезды. Они светились алмазами.
- Лариса свет батьковна, что хошь делай, а пора, - сказал Федор угрюмо и решительно, - пора назад, к теплу и дому.
Попугаева сама понимала, что медлить нельзя, что север шутить не любит, что у нее в запасе остались считанные деньки. Она оглядела невзрачное болото, над которым стлался туман, на горбатые кочки, на редкие деревца. Пахло прелью и тиной. Из долины доносились птичьи голоса. Где-то далеко подавал голос чем-то недовольный зверь, и Жучка, тихо урча и дыбя шерсть, жалась к ногам. Окружающий мир жил своей привычной жизнью по давно заведенному порядку, как сотни, как тысячи лет назад. И Лариса остро почувствовала свое одиночество и еще затяжную усталость.
- Да, пора уходить, - сказала она, к радости Федора. - Только надо метку оставить.
- За энтим дело не станет, - ответил Федор.
- Сделай затес, - Попугаева показала на крупную высокую пихту, что росла неподалеку. - Надо назвать трубку.
- Счас будет готово. - Федор взмахнул топором, и на темном стволе дерева забелел свежий затес.
Попугаева задумалась. На вечернем небе робко засветилась первая звездочка. Лариса задумчиво смотрела на далекий свет одинокой зарницы, и ей на мгновение показалось, что звездочка эта из тех, из победного салюта сорок пятого года, которая чудом дольше всех задержалась в небе и торжественно светилась великой радостью. Лариса ей улыбнулась, как знакомой. И вслух произнесла:
- Как считаешь, Федюня, если назовем «Зарница»? Подойдет?
Федор опустил топор. Пошевелил губами, улыбнулся скупо, словно мысленно повторял про себя, ощупывая название, и согласился:
- А почему же нет? Доброе имя. Она, трубка алмазная то есть, и есть самая разнастоящая зарница. Как первая звезда! И другие засветят потом.
- Да, ты прав. Она как первая звезда.
И на белом срезе Попугаева вывела химическим карандашом крупными синими буквами надпись:
«Кимберлитовая трубка «Зарница».
Потом написала название своей экспедиции, вывела свою фамилию и Федора, поставила дату «21 августа 1954 года».
А под плитой известняка, обозначив место камнями, уложила консервную банку, в которой спрятана записка с кратким деловым текстом. Завещание тем, кто придет сюда после нее.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Обратный путь был нелегким. Больше двух недель плыли по реке, добираясь до Шелогонцев. Лариса измучилась в бесконечных страхах и переживаниях. Тяжело нагруженная надувная резиновая лодка еле держалась на плаву, и льдисто-холодные волны плескали через борт, застывая на рюкзаках и мешках тонкой наледью. А у самых берегов поблескивала кромка льда, грозя проколоть толстую потертую резину, выпустить воздух и пустить на дно немудреную лодку, а вместе с нею и редкие образцы уникальной зеленовато-голубой глины, напичканные алыми пиропами, зелеными оливинами и, главное, прозрачными зернами алмазов…
Низкое желтое солнце уже не грело, а только слало на землю ровный свет, похожий на прощальный привет. Солнце готовилось к уходу на зимний долгий отдых и печально смотрело на живую угасающую природу. Где-то далеко горела тайга, и смрадное дыхание доносилось сюда, в речную долину, затяжными порывами ветра, пугая неизвестностью будущего и вселяя страх. Природа, казалось, не хотела выпускать их, дерзких людей, из своей глухомани, не хотела, чтобы тайна тысячелетии была раскрыта и перестала существовать.
Обратный путь казался бесконечно долгим, и Лариса с облегчением вздохнула, когда вдали, за поворотом реки, увидела над лесом струйки дыма и знакомо запахло человечьим жильем, домашним теплом и немудреным таежным уютом. Федор, отталкивая багром тяжело нагруженную лодку от берега, от острых как нож краев первого льда, хрипло и весело выдохнул:
- Доплыли! Мать честная, доплыли!
В Шелогонцах они не задержались, пробыли всего пару дней. Но отдыхать было некогда. В Шелогонцах геологов уже не оказалось. Лариса первым делом направилась на почту. Молодой белобрысый парень удивленно посмотрел на Попугаеву, когда она протянула ему лист бумаги с кратким текстом.
- Передайте по радио в Нюрбу, Бондарю.
- Тут не очень понятно, - радист прочел вслух: - «Нашли вечную стоянку оленей. Срочно высылайте самолет за образцами». Как понимать это? Неужто самолетом повезете олешек?
- Там поймут.
В Нюрбе поняли сразу и не поверили. Не поверили насчет трубки. Но «олени» приняли как должное. Бондарь сердечно поздравил с успехом, со «стадом» и сообщал, что «свободного борта сегодня нет, а завтра вылетает самолет с грузом в Михайловскую экспедицию и попутно заберет вас».
- Что ж, это хорошо, день на сборы есть, - сказала Попугаева и подумала о том, что Бондарь остался Бондарем, поэкономил даже здесь, не стал жечь бензин, гонять свой самолет, а использовал попутный, да притом северного соседа. И еще вспомнила, как в прошлую осень, на «вечере полевиков», она впервые увидела северного соседа, начальника заполярной Михайловской экспедиции Андрея Александровича Гаврилова. Ей запомнились его высокий рост, тонкие черты лица; живой взгляд и загорелые крепкие руки. И чисто по-женски подумала: узнает ли он ее?
2
Гаврилов узнал. И даже больше - он смутился. Это было видно по его застенчиво-радостной улыбке и вспыхнувшим звездочкам в глазах. И Ларисе стало приятно, она снова почувствовала себя женщиной, притом не только молодой, но и привлекательной, умеющей нравиться.
- Вот это сюрприз! Вот это сюрприз! - повторял Андрей Александрович, дружески обеими руками пожимая ее плотную маленькую руку. - Мы всегда рады гостям, тем более милым ленинградцам! Не ожидал, что Бондарь так расщедрится.
- Я случайно, вернее, попутным рейсом… А еще вернее, так летчику удобнее. Чтоб на обратном пути не делать лишней посадки, - она не отнимала своих рук, чувствуя тепло его ладоней.
- Значит, Лариса… Вы разрешите так вас называть? - спросил Гаврилов, и в его голосе был намек на то, что именно так по имени ее называли в то веселое, праздничное утро, когда пили из полевых кружек в их комнатушке традиционное шампанское, и, уловив в ее глазах согласие, продолжал: - Значит, Лариса, вы к нам ненадолго?
- Это зависит не от меня, - почему-то выпалила она, хотя намеревалась сказать, что очень торопится, что надо как можно быстрее добраться до Нюрбы, - а от командира корабля.
- Ну, этот вопрос мы мигом уладим, - сказал Гаврилов.
- Ничего не выйдет, шеф, хотя мы с полным удовольствием и загостили бы, - отозвался летчик. - Скорее разгружайте, и мы тут же махнем назад. В тайге пожары. Надо вывозить людей.
- Но подзаправиться-то можно? Обед у нас праздничный. Гусей настреляли и тайменя выловили, - сказал Гаврилов и добавил, что в запасе у них еще кое-что имеется для торжественных случаев.
- Так у нас и есть самое торжество, праздник настоящий! - выпалил Федор Белкин и под строгим взглядом Попугаевой сразу осекся, вспомнив ее строгий наказ о находках, вернее, об открытии кимберлитовой трубки не трепаться, пока она не доложит по инстанциям как положено.