— Ты понимаешь, что я делаю? Понимаешь, какое у меня к тебе доверие? Фактически я передал тебе управление самолетом? Ты хоть ценишь это?
Гарник это ценил. Очень ценил.
Встреча была назначена на семь часов утра. Никто не опоздал. Но Жорж Юзбашев приехал чуть раньше и взял билеты на троих.
Во всех аэропортах существует правило, чтобы пассажиры при регистрации называли фамилию и сообщали свой адрес. Юзбашев тут же придумал адреса, записал вымышленные фамилии.
С билетами пошли к самолету.
Борис Махмудов уже ждал их. Он был сух, подтянут, неразговорчив. Отлично сшитая и подогнанная по фигуре форма пилота гражданской авиации придавала его облику вид официальный и неприступный.
— Борик, дорогой, — ласково начал Мисакян, — вот моя команда. Представь себе, эти младенцы еще никогда не летали…
Пилот сухо распорядился:
— Пассажиров прошу занять места.
— Мне хотелось, чтобы они приняли боевое крещение именно на твоем самолете и под твоим руководством. Пусть посмотрят, как наш земной шарик выглядит сверху…
— Билеты есть? Садитесь.
Жорж Юзбашев и Лаврентий Бабурян озадаченно переглянулись. Они не ждали такого приема.
Но Гарник успокаивающе шепнул встревоженным приятелям:
— Это он только сейчас так, а поднимемся в воздух — все будет по-другому.
Он сел рядом с летчиком. Огромный Жорж и толстый Лаврентий Бабурян устроились на задних сиденьях.
Пилот надел наушники, запросил по радио разрешение на взлет и тронул рычаги. Машина чуть вздрогнула, легко побежала по зеленому ковру и неслышно оторвалась от земли. Спустя минуту она уже плыла высоко над землей, по синему небу. Летчик снял наушники:
— Ну как, друзья пассажиры, нравится вам полет?
Теперь это был совсем другой человек — добродушный, приветливый.
Жорж Юзбашев широко улыбнулся ему, блеснув белыми зубами. Лаврентий Бабурян ничего не ответил. Ему — тучному и вялому — было плохо, его тошнило.
— Ничего, — сказал пилот, — ты крепись. Вот возьми мятную конфетку…
Огромный Юзбашев едва помешался в кабине — на всякий случай он даже пригибал голову. Чувствовал он себя великолепно и с любопытством поглядывал на убегающую землю Хотя ему было тесно, он то и дело приподнимался, размахивал руками.
— Это что, друг, — физкультура в воздухе? — смеясь, спросил Махмудов. — Пять минут в день для здоровья?
— Проверяю свою подвижность в ограниченном помещении.
— Ну, проверяй, проверяй. Может, когда и пригодится.
Юзбашева эти слова почему-то развеселили.
— Ох, ты прав, дружок! — Он засмеялся, протянул руку и хлопнул летчика по плечу. — Вот и я тоже уверен, что пригодится!
— Ну и рука у тебя! Чуть мне плечо не отбил.
— Да уж, никому не посоветую встретиться с моей рукой, когда она злая!
Успокоительно стрекотал мотор. Под крылом проплывали огромные бурые пятна — это солончаки. Узенькая светлая виточка — это река. Зеленая заплата на серой простыне — это лесок, окруженный бесплодным нагромождением камней.
— Правильно говорят: «Айастан — карастан», — сказал, вздыхая, Махмудов. — Армения — страна камней.
Гарник Мисакян нетерпеливо тронул его за локоть:
— Ну дай же мне штурвал…
Пилот снисходительно засмеялся:
— Ой, хвастун, собачий сын! Вы понимаете, ребята, в чем дело? Не терпится ему покрасоваться перед вами. Смотри, чем хвалишься, на том и провалишься. Возьми штурвал!
Он отодвинулся. Гарник положил руки на штурвал. Это уже не в закрытой кабине, на земле, тайком, чтобы никто не видел, — это в воздухе! Он — хозяин полета, король пространства! Самолет повинуется ему!
Восторженно, с визгливыми нотками в голосе он закричал, стараясь перекрыть шум мотора:
— Смотрите же!
А приятели и так не отрываясь глядели на него. Бабурян забыл, что ему худо, — откинулся назад и широко раскрытыми, круглыми от удивления и страха глазами следил за движениями штурвала. Юзбашев всем своим огромным телом подался вперед.
— Смотрите! Смотрите!
Гарник по-хозяйски удерживал штурвал, гнал легкокрылую машину вперед, вперед! «Ну, теперь вы понимаете, — бормотал он, хотя и знал, что друзья не слышат его, — самолет мне подчиняется! Хочу — набираю высоту, а вот спускаюсь к земле»…
Он прикусил губу и начал плавный разворот влево.
— Ну, видите? — крикнул нетерпеливо. — Чего вам еще надо?!
— Ты куда? — Махмудов вырвал штурвал из рук Гарника. — Наш курс — прямо! Там же граница, чудак!
Гарник откинулся на сиденье, победно взглянул на пилота:
— Чего испугался? Проба сил.
— Ты все же попытай сначала у хозяина — можно ли! И чего, спрашивается, пробовать? — Борис обернулся к двум другим пассажирам. — Летает ваш приятель, ничего не скажешь! Вот что значит прирожденный у человека интерес к воздуху. Пять — шесть дней приглядывался — и пожалуйста, уже почти все понял! И он уже плавает, понимаете, на воздушном океане, повелитель стихий!
Гарник негромко отозвался:
— Ты напрасно смеешься. То ли еще будет…
— Ну, убедились?
— Да. Ты молодец.
— Теперь вы поняли, что я вас не обманываю?
— Просто гениально! Огромные успехи за такой короткий срок.
— В общем, время обсуждений и разговоров кончилось. Давайте назначим конкретный день.
— По-моему, уже давно решено, что это должно произойти в воскресенье.
— Пусть будет так: ближайшее воскресенье!
— Хорошо, я согласен. Тянуть не стоит.
— Это значит — десятого сентября.
— Мне понравился этот мальчик, этот Борик Махмудов. Хотелось бы лететь именно с ним.
— Почему именно с ним?
— Контакт уже наметился. Паренек он понятливый, толковый. Для чего нам искать другого?
— Нет, с ним я не хочу!
— Объясни.
— Не понимаешь? Может быть, мы не поладим с пилотом… И придется по отношению к нему что-то предпринять… Это ведь вполне возможно, мы не исключаем, что так может получиться… Вот на такой случай Борик меня не устраивает. Мне его жаль. Пусть это будет мой каприз. Достаточно и того, что он для нас уже сделал.
— Ладно. Мне-то, собственно, все равно.
— Тем более, что я его изучил. Он не согласится.
— Соглашаться или не соглашаться человек может, когда у него есть выбор. Мы никакого выбора пилоту не оставим. Но я не спорю. Пусть будет тот, кого нам пошлет судьба.
— Желательно бы умного, сговорчивого, с хорошим характером.
— Посмотрим…
— Значит, в воскресенье?
— Да, десятого сентября.
Глава V
Эту ночь с субботы на воскресенье Грант провел неспокойно. Долго не мог уснуть, а когда часы в столовой пробили три раза, он проснулся со свежей и ясной голевой, как будто вытащил ее из-под крана.
Бессонница его не тяготила.
Он радовался, что сейчас, когда часы отсчитывают медлительные секунды, он может без помех и неторопливо обдумать предстоящие перемени. И, если вдруг он улыбнется или насупится, никто не поспешит заметить это и спросить: «Грантик, милый, что с тобой?» Ох, уж эта чуткость всех домашних!
Он лежит на спине, подушку положил сверху на лицо. Он улыбается.
И почему-то ему кажется, что Эмма сейчас тоже не спит, думает о нем и тоже улыбается.
Ах, какой щедрой, удивительно интересной стала его жизнь с тех пор, как он познакомился с Эммой у падающего камня!
Кстати, а камень-то все еще не упал. Вчера они были там. Все еще держится…
Сегодня они снова пойдут туда. Он будет писать ее портрет. Это уже решено. И потом они сравнят — как он увидел ее в первый раз и как видит теперь. Это очень важно.
Пойдут они туда после полета. После того, как он вернется.
Собственно, он мог бы сегодня и не лететь. Вообще отлетался он на «Як-12», хватит. Теперь он уже — наконец-то! — пилот тяжелых транспортных самолетов. Правда, пока еще второй пилот, с таким званием он кончил школу высшей летной подготовки. Приказ о назначении на «Ил» уже подписан. Но вчера позвонили из штаба авиагруппы, попросили в последний раз слетать на «Яке». Кто-то из ребят заболел, надо помочь.
Ну что ж, в последний раз слетаем на «Яке». Поможем, раз надо.
Он опять улыбается. Ничего не скажешь, «Як-12» хорошая машина, и он многим ей обязан, пять лет на ней летает. А теперь будет летать на тяжелом лайнере. Это звучит лучше: тяжелый лайнер. «Вы кто такой, чем занимаетесь?» — «Я пилот тяжелого лайнера»…
Эмма сказала: «Сделаешь последний рейс на „Яке“ — пойдем к нашему камню и выпьем там на двоих маленькую бутылочку шампанского».
Надо же, в самом деле, отметить перемену в судьбе летчика.
Спокойной ночи, Эмма. Еще ведь ночь, хотя и светло. Спи!
В шесть часов утра Грант вышел из дома. С высот, обступивших город, поддувал прохладным ветерок. Утреннее солнце еще не успело набрать палящую знойную силу, оно пока только ласкало, а не обжигало. Щедро политый зеленый сквер на площади остро дышал освеженной листвой. Машин на улицах гиде было мало. Звонко цокая копытцами по мостовой, бежали в сторону колхозного рынка длинноухие навьюченные ишачки.
Грант юркнул в первую попавшуюся на пути телефонную будку. Он мог бы, конечно, позвонить и из дому, но не стоило возбуждать чрезмерный интерес у домашних.
Телефон долго гудел, пока на другом конце провода кто-то наконец снял трубку.
Ему казалось, что к телефону обязательно подойдет Эмма. Услышит звонок — и поймет. Ну кто еще, кроме него, может звонить по этому номеру в такую рань?
Мужской голос сонно проговорил:
— У аппарата.
Грант долго думал, стоит ли называть себя.
— Алло, вы собираетесь говорить или нет?
— Собираюсь, — сказал он, — мне хотелось бы Эмму…
— Слушайте, а вы представляете себе, который час? Кто это, между прочим?
— Простите, пожалуйста, я знаю, что очень рано, но у меня совершенно неотложное дело.
— А кто это?
— Вы меня не знаете… — Надо было как-то выкручиваться. — Из университета, Гурген Аветович…
Он слышал, что так зовут одного из преподавателей Эммы. Но, кажется, мужчина тоже знал это имя.