имиром Семеновичем во вкусах. Конечно, никогда в жизни не позволю себе проводить параллели в плане нашего сходства как актеров, да и сходства никакого и нет. Но Ксюша нас очень роднит. Значит, у нас чувство прекрасного совпадает».
Ксения работала художником по костюмам в Союзгосцирке, шила наряды для фигуристов. Сотрудничала с московскими театрами. Влюблена в свою работу (профессия «кутюрье» – фамильная. Ведь еще ее прадед – Илья Ильич Шнейдер – считался одним из лучших дамских портных, и его ателье в Камергерском переулке знали все столичные модницы).
В начале 65-летия Высоцкого «Комсомольская правда» провела анкетирование своих читателей, один из вопросов которого был таким: «Если бы он развелся с Мариной Влади, то кто стал бы его четвертой женой?» 25 января газета подвела итоги опроса: «Оксана, последняя любовь, ныне супруга Леонида Ярмольника – 68 %, Алла Пугачева – 14 %, Мадонна – 18 %».
Правда, ясновидящая и экстрасенс Дарья Миронова уверяла: «В последние годы Высоцкого пыталась приворожить одна из его женщин. Она пыталась любой ценой увести его из семьи. Приворот мощнейший! Поэтому Высоцкий мучился, пил, нервничал и не понимал, что происходит. В результате летальным стал сердечный приступ. «Сердечный» здесь ключевое слово».
А Марина Влади как бы походя обронила вослед любовным приключениям мужа и Оксаны Афанасьевой легкую, но колкую стрелку, объясняя: «Высоцкий был… как все мужики. Он тоже гулял, естественно, особенно когда он пил – а он часто пил…»
«Они упали вниз вдвоем, так и оставшись на седьмом, на высшем небе счастья…»
После смерти мужа у Марины Владимировны было две заветные мечты: установить на могиле Высоцкого вросшую в землю гранитную глыбу, в которую врезался бы осколок метеорита с брызгами от него по камню. И чтобы было выбито только одно слово: «ВЫСОЦКИЙ». Это был бы памятник-символ. По ее просьбе Вадим Туманов отыскал в сибирской тайге нечто соответствующее идее. Но, увы… Мечта осталась мечтой.
А вторая… Накануне похорон Высоцкого зашелестел шепоток, будто бы Марина намерена увезти с собой во Францию сердце Владимира. И якобы она договорилась с фельдшером Игорем Годяевым, чтобы он вырезал сердце прямо в реанимобиле… От Марины не отступали ни на шаг, не оставляли одну ни на минуту. Словом, организаторам похорон удалось «похоронить» и эту Маринину мечту.
Это – поэзия. Но…
В основном была проза.
В театре в день похорон, улучив момент в ходе траурных церемоний, Марина попросила немедленно отыскать ей Ингу, жену Виктора Суходрева. На все вопросы отмахивалась: «Есть дело! Срочное дело!»
Когда на Таганке появилась Окуневская, Влади сразу же отвела ее в сторонку:
– Инга, есть один вопрос, который нужно срочно решить. Помоги! Нужно, чтобы наша квартира осталась маме Володи. Я написала письмо Брежневу. Как ты думаешь, Виктор сможет передать его адресату? Сможет Виктор мне как-то помочь?
Инга замялась: «Я не знаю. Нужно позвонить Вите. Как он скажет…»
– Хорошо, звони, вот телефон. А Виктор будет на похоронах?
– Нет, однозначно. Сегодня у них, там, – Инга подняла глаза вверх, – какие-то важные переговоры… Но к поминкам он обязательно должен успеть.
– Там и поговорим, – решила Марина. – Звони ему. Я пошла.
Личный переводчик Брежнева Виктор Суходрев, вырвавшись со Старой площади, сразу отправился на Малую Грузинскую. Опрокинув рюмку-другую за упокой, уединился с Мариной в Володином кабинете.
– Суть я понял, – сказал он, прочитав Маринино письмо. – Но так писать не стоит. Нужно по-другому. Сейчас расскажу. А пока помолчи, важный разговор.
Он позвонил помощнику генсека Александрову-Агентову.
– Андрей Михайлович, добрый день. Простите, что отвлекаю… Я коротко.
Виктор в двух словах объяснил суть вопроса, напомнил о заслугах Влади, в том числе об обществе дружбы, встрече в Париже – и…
– Я вас понял, Андрей Михайлович. Она изложит все на бумаге, а я вам передам. Да, фельдсвязью. Лично в руки. Спасибо большое. Обязательно передам. Еще раз извините. Всего доброго…
Затем Суходрев тут же, в кабинете, быстро набросал прошение, заставил Марину переписать, забрал письмо с собой и сказал: «Все, теперь это мои проблемы».
Через день-другой Александров-Агентов сам нашел Виктора, попросил успокоить вдову и семью: «Все в порядке. Самого беспокоить не пришлось. Я просто позвонил в Моссовет – и вопрос тут же решили».
27 февраля 1981 года между гражданкой Франции де Полякофф Марина Катрин, проживающей – Франция, 10 АВ Марина Мэзон Лаффит, корпус 4, кв. 41, гражданином Высоцким Семеном Владимировичем… Высоцким Никитой Владимировичем… Высоцким Аркадием Владимировичем… был заключен договор о разделе наследственного имущества. В собственность Н.М. Высоцкой и ее внуков переходили «накопления в жилищно-строительном кооперативе «Художник-график» (7179 руб. 61 коп.)… и паенакопления в гаражно-строительном кооперативе «Художник-график» (1753 руб. 43 коп.). При подписании договора гражданка де Полякофф в возмещение полученного имущества (двух битых автомобилей) обязывалась выплатить определенные суммы наследникам и оплатить расходы по заключению договора…
Все! Слава богу, этот вопрос был решен.
Но вскоре пришлось решать еще один имущественный вопрос, который стал камнем преткновения и источником конфликта между Мариной Влади и Эдуардом Володарским. История некрасивая, дурно пахнущая, рассорившая многих ранее близких людей. Речь идет о той самой даче Владимира Семеновича в Красной Пахре.
Строение нуждалось в официальном оформлении, так как до того хозяин участка «узаконил» дом в правлении кооператива в качестве «архива и библиотеки». Руководство Моссовета пошло навстречу просьбе вдовы Высоцкого и приняло соответствующее решение о том, что дача в виде исключения будет передана его детям. «И вдруг Э. Володарский круто изменил позицию, – писали, обращаясь к общественности, авторы открытого письма – Марина Влади, Жанна Прохоренко, Всеволод Абдулов, Артур Макаров и др. – Началась возня, в которой Э. Володарский повел себя недостойно. Пошли споры, разборы в правлении кооператива, тяжбы… Сейчас от дома Владимира Высоцкого ничего не осталось. Лишь расписка-обязательство Э. Володарского выплатить некую сумму – стоимость строительных материалов. Выплачена она не была. Э. Володарский объявил, что опротестовывает свое обязательство. Не хотелось предавать все это огласке. Но коль скоро Э. Володарский выступил апологетом справедливого отношения к его умершему другу, мы сочли дальнейшее умолчание невозможным. Не ему выступать в этой роли…»
За «честь и репутацию столь известного и талантливого кинодраматурга» вступились коллеги, среди которых были люди, хорошо знавшие Высоцкого и игравшие определенную роль в его жизни: таганские актеры Иван Бортник, Леонид Филатов и Николай Губенко, кинорежиссеры Александр Митта, Сергей Соловьев, Андрей Смирнов и Эльдар Рязанов, фотохудожник Валерий Нисанов и другие, назвавшие позицию Марины Влади «огульными обвинениями».
Сыновья Высоцкого тоже горой стояли за «дядю Эдика», пытаясь объяснить все одним: «Просто Эдуард Яковлевич вспыльчивый человек…»
В общем, вся эта публичная перепалка, взаимные упреки выглядели неприглядно, вздорно, тошнотворно. И вспоминать лишний раз ее детали нет никакого желания. А посему скажу лишь одно: все закончилось миром.
После смерти Высоцкого Марину Влади какое-то время сопровождал, судя по сообщениям «желтой» прессы, французский режиссер и сценарист Жан-Пьер Сантье. Затем рядом оказался известный врач-онколог Леон Шварценберг.
«Когда я осталась без Володи, мне было 42 года, – говорила Марина. – Жизнь продолжалась, я ведь не умерла. И через какое-то время, то есть через три года, я встретила человека, который совершенно другой. Он старше меня на 15 лет, он полюбил меня и смог помочь мне в ужасной трагедии, которую я пережила, потеряв Володю. Он дал мне возможность жить и работать и чувствовать себя нормальной женщиной… Я стала работать как сумасшедшая. Все, что мне предлагали, брала, брала, брала… Я думаю, что никакой другой человек не мог бы мне помочь так… Он большой врач, профессор-онколог. Он был министром здравоохранения Франции, занимался политикой. Он – личность. И я очень горжусь тем, что я рядом… Считаю, что, живя с человеком таких высоких моральных качеств, я не оскорбляю Володю. Наоборот!..»
В 1983 году, после 14-летнего (!) перерыва, Влади вернулась в театр. Играла Марину Цветаеву в спектакле «Пассаж», Раневскую в «Вишневом саде». Обожала свою Гертруду в «Гамлете»: «Для женщины это чудесная роль: матери, любовницы».
Она вспомнила о своем давнишнем увлечении вокалом. Еще до знакомства с Высоцким профессионально занимаясь вокалом, вместе с сестрами записывала пластинки. Даже дала несколько сольных концертов в прославленной парижской «Олимпии». И признавалась: «В песне я – женщина из плоти и крови, смеюсь и плачу, люблю и ревную. И в ней вовсе не деньги служат для меня вознаграждением».
Потом поставила мемориальный моноспектакль «Vladimir ou le vol arrete» («Владимир, или Прерванный полет») в парижском театре «Буфф дю Нор». «На сцене я снова объясняюсь в любви к человеку, который был гением и который подвергался страшным унижениям при советской власти, – говорила Марина. – Мой спектакль – это квинтэссенция того романа, который был у нас с Володей. Я испытываю привязанность не к России моих предков, а к стране, в которой жила с Высоцким в эти безумные годы…» В 2012 году Влади привозила этот спектакль в Россию. Хотя ранее говорила: «В Россию мне ездить больше не хочется», что «для меня могила Володи ничего не значит, он у меня все время – до конца жизни – в сердце… На этой могиле мне вообще не хочется бывать из-за того ужасного памятника, который на ней стоит. Это оскорбление Володиной памяти, который ненавидел именно такой стиль».
Талантливая муза Высоцкого придерживалась принципа: «Я кузнец своей судьбы. Но моя жизнь вовсе не такая удивительно счастливая. У меня очень много несчастий в жизни, которые связаны с бывшими счастьями… Я никогда ничего не стыжусь…» И гордилась тем, что: «Я умею любить. Это точно. Я умею любить потому, что отдаю все. Но и беру все тоже, конечно… Максималистка… Решение всегда остается за женщиной…»