– Ты письмо прочитал? – прерывает его Берия.
– Нет еще…
– Ну так читай, а не выгораживай тут своего любимчика…
– Павел Анатольевич, если можно, то в двух словах об этом письме Нильса Бора, – просит Судоплатова Кирилл.
– Конечно… Этот всемирно известный физик сообщал академику Капице о том, что его посетил немецкий физик и его ученик, нобелевский лауреат Гейзенберг с сообщением о том, что в Германии начаты работы по созданию атомного оружия… Эта встреча состоялась еще в сентябре 1941 года, когда победа Германии на Восточном фронте казалась делом нескольких недель… И вот теперь копия этого письма лежала на столе Берии.
Когда Кафтанов отложил прочитанный им текст письма, Лаврентий Павлович продолжил:
– Кстати, аналогичную информацию от Бора получила и английская разведка…
– Выходит, что он и вашим и нашим служить готов? – предположил Кафтанов.
– Возможно, – согласился Берия.
– Этот Гейзенберг, насколько мне известно, – продолжил Кафтанов, – самый главный человек в немецком проекте по ядерным исследованиям… Может быть, он уже начал понимать, что за оружие они могут произвести на свет?
После высказанного Сергеем Владимировичем предположения, Берия вышел из-за стола и продолжил дальнейшую беседу, уже меряя свой кабинет шагами. Он был явно чем-то взволнован.
– Есть и другое мнение, – вскоре начал Берия. – В 1941 году одна из шведских газет опубликовала статью об экспериментах американских ученых по созданию атомной бомбы. Нам также уже известно, что еще летом 1939 года Гейзенберг выезжал в США, пытаясь понять, насколько далеко продвинулись ученые этой страны в ядерных исследования. Поэтому, думается мне, что Гейзенберг специально приехал в Копенгаген для того, чтобы выяснить, что именно еще успели сделать американцы и какова в этом роль его учителя – Нильса Бора…
Разговор продолжался на крыльце дачи генерала.
– Встреча молодого немецкого физика Вернера Гейзенберга со своим учителем Нильсом Бором в оккупированном Копенгагене была зафиксирована нашим резидентом. Эти материалы были переданы в ГРУ, но практически оставлены тогда без внимания, так как враг был у порога Москвы…
– Я, кстати сказать, что-то слышал о группе «арийских физиков» в Германии. Так Гейзенберг разве был в этой группе? – уточнял для себя Кирилл.
– Так как нам, коллега, спешить некуда, позволю себе описать положение, в котором тогда находился сам Гейзенберг. Национал-социалисты, пришедшие к власти в Германии, практически не интересовались работами ученых в сфере науки, хотя и позаботились об изгнании из всех научных учреждений и исследовательских институтов евреев.
Но, как в каждой стране и в каждой сфере деятельности, всегда есть те, кто, не имея иных талантов, восполняли сей пробел тем, что творчески воспевали и научно обосновывали приход к власти правящей партии. Именно так появилась группа ученых, выступивших инициаторами «арийской физики» и подписавших, как же это знакомо, манифест в поддержку Гитлера.
Гейзенберг, активно работавший в области ядерной физики и бывший главным теоретиком уже существовавшего объединения немецких ученых с названием «Урановый клуб», в этих акциях не участвовал, в национал-социалистической партии не состоял, и потому манифест как-то прошел им незамеченным… Что мгновенно сказалось на нем, когда его зачислили в число «белых евреев в науке».
– И что его тогда спасло?
– Помогла родная мать, которая обратилась к своей давней подруге – матери Генриха Гиммлера, и личное покаянное письмо самого Гейзенберга, написанное им на имя рейхсфюрера СС с просьбой оградить его от нападок и не допустить разгрома теоретической физики в Германии…
Ответом Гиммлера стало то, что Гейзенберг, после тщательной проверки людьми из гестапо, возглавил Институт физики Общества кайзера Вильгельма и стал профессором Берлинского университета…
Одна из причин тому – Вернер Гейзенберг был не то чтобы явным патриотом своей страны, а просто далеко опередил ученых других стран, в частности США и Англии, в своих исследованиях деления ядра. И вскоре сам понял, что стоит на пороге создания атомной бомбы. И вдруг эта статья в шведской газете, в которой сообщалось, что «по сообщению из Лондона, в Соединенных Штатах проводятся эксперименты по созданию новой бомбы, в качестве материала в бомбе используется уран. При помощи энергии, содержащейся в этом химическом элементе, можно получить взрыв невиданной силы. Бомба весом пять килограммов оставит кратер глубиной один и радиусом сорок километров. Все сооружения на расстоянии ста пятидесяти километров будут разрушены»… Именно это и стало причиной последующей встречи Гейзенберга с Нильсом Бором. На самом же деле, Гейзенберг был встревожен самой мыслью о том, что Бору удалось-таки придумать способ создания атомной бомбы. Гейзенберг тогда еще не знал, что его учитель уже дал принципиальное согласие на свое участие в американском проекте «Манхэттен», а также не оставлял своими заверениями о возможном сотрудничестве и агентов английской внешней разведки.
– Ну молодец…
– Понять Бора было можно. Положение ученого в оккупированной Дании было тревожным. Он был евреем по матери и не особо скрывал своих антинацистских взглядов. Честно говоря, я уже понимал, что именно в Копенгагене и началось перетягивание канатов… И Нильс Бор был той фигурой, которой хотели владеть и американцы, и англичане, и немцы, а чуть позже и мы… А теперь, мой юный коллега, сходите, пожалуйста, в кабинет и принесите сюда мой дневник.
Когда Кирилл вернулся, генерал легко нашел необходимые страницы и передал дневник курсанту.
Генерал быстро нашел закладку и передал дневник курсанту.
– Читайте здесь…
«Наш агент сообщал, что вместе с Гейзенбергом в Данию приехал его друг, физик Карл Фридрих фон Вайцзеккер, бывший сыном статс-секретаря немецкого МИДа. Официально их приезд был связан с организацией возможной немецко-датской конференции астрофизиков в Копенгагене…
Поэтому последующая встреча и сама беседа Бора и Гейзенберга были под прицелом всех разведок мира и каждое неосторожно сказанное ими слово могло стоить жизни любому из ученых.
Во-первых, Бор сразу отказался от участия в конференции астрофизиков. А сама беседа с учителем происходила на улице, так как Гейзенберг боялся возможной прослушки. Эта его боязнь вновь оказаться на допросе в гестапо привела к тому, что он по большей части изъяснялся недомолвками, а Бор так просто молчал и слушал, пытаясь понять, для чего именно Гейзенберг приехал в Копенгаген.
Таким образом, учитель и любимый ученик, которые могли бы договориться о некотором взаимном моратории на создание атомной бомбы, встретившись, так и не смогли прийти к взаимному пониманию. Не смогли или уже не захотели поверить в искренность друг друга… И все же из всех специфических научных вопросов, которые там прозвучали, я обратил внимание лишь на его небольшую часть…»
И Кирилл, погрузившийся в чтение, снова словно бы становится свидетелем той короткой, но важной беседы…
Какое-то время они шли молча, Гейзенберг, словно бы приняв для себя какое-то решение, остановился и спросил своего учителя:
– Морально ли физику продолжать работать над проблемами атомной энергии в военное время?
– А верите ли вы сами, мой милый друг, в возможность военного использования атомной энергии?
– Да, – ответил немец.
– Тогда будем считать, что если военное применение физики в любой стране неизбежно, то оно и оправданно… – четко сформулировал свой ответ Нильс Бор.
Закипевший чайник всех привел в движение. Генерал уже заваривал чай, предварительно выложив на стол пирожные и шоколадные конфеты. Кирилл отложил в сторону дневник и сразу же вкусил свой любимый эклер, а потом не удержался, чтобы не задать генералу вопрос:
– Диалог Гейзенберга со своим учителем Бором мне почему-то напомнил «Фауста» Гете. Оказывается, не только творцы продают свои души дьяволу, но и ученые мужи… И тогда дарованный им от лукавого «гений» может грозить миру великими потрясениями и даже гибелью…
– Это вы, коллега, верно подметили… Сначала выпустят джинна из бутылки, а потом начинают каяться… А то, что касается Гейзенберга, то могу тебе процитировать его, как оказалось, пророческую фразу, произнесенную еще в сентябре 1941 года, когда он неожиданно заявил, что «ни немцы, ни союзники войну не выиграют. Единственными победителями будут русские…».
– С чего бы это он вдруг? И именно тогда?
– Теперь, когда время, как всегда, все расставило по своим местам, я могу высказать собственное предположение, что в Копенгагене встретились уже потенциальные враги. В первую очередь, думается мне, потому, что вольно или не вольно, они оказались по разные стороны баррикады. Вторая часть размежевания касалась уже вопросов научного первенства в деле создания атомной бомбы.
– Интересно. Я соглашусь с тем, что прагматичный, всегда и во всем послушный гражданин Великой Германии Гейзенберг в какой-то момент подумал, что настало время, когда он сможет превзойти своего учителя. Правда, при этом он забыл библейскую истину о том, что «ученик не бывает выше своего учителя, но и, усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его…».
– Пожалуй, коллега, вы снова правы. А уже те, кто был в их окружении, причем с обеих сторон, в первую очередь выполняли… разведывательные миссии. Одни для Германии, другие – для Англии.
Испив по две чашки чая, Кирилл попросил генерала вернуться, собственно, к тому, с чего они начали беседу, а именно, к продолжению разговора Берии с Кафтановым.