Кафтанов что-то записывал по ходу его выступления, согласно кивая головой.
Следующим выступающим был физик Иоффе. Его хорошо знали западные ученые. Он еще в 20−30-х годах совершал ознакомительные поездки в лаборатории Западной Европы и США. Более того, находясь в Бельгии, в 1934 году он отклонил предложение уехать на работу в США.
– Скажу кратко, – начал он. – Теоретических противопоказаний к решению этой проблемы нет. Получение атомной энергии возможно. Но вот только конкретно ответить на вопрос о сроках не смогу. Скорее всего, в отдаленном будущем.
– Всем спасибо за помощь, – произнес Кафтанов. – Хотел бы еще спросить вас об одном. Как вы считаете, кто из молодых советских ученых мог бы возглавить решение атомной проблемы?
– Алиханов и Курчатов… – мгновенно отозвался Иоффе. – Оба молоды, энергичны и талантливы…
Присутствующие согласно склонили свои головы.
А когда Кафтанов встал из-за стола, то все последовали его примеру, продолжая беседовать уже по отдельным группкам.
Уже через час Кафтанов вошел в кабинет Лаврентия Павловича.
– Докладывай… – еще от порога услышал он слова наркома.
– Письмо могут подписать Вернадский и Иоффе… – начал Кафтанов. – Обоих хорошо знают в ученом мире и за границей. Оба настроены позитивно к решению урановой проблемы… Я бы даже сказал, что они уравновешивают друг друга…
– Теперь поговорим по второму вопросу, который обязательно может возникнуть… И здесь у нас должно быть единое мнение… Что с кандидатурой?
– Иоффе назвал две фамилии, с которыми все согласились… Алиханова и Курчатова…
– Слушай, Кафтанов, перестань юлить… – твердо произнес нарком. – Ты что, сам не понимаешь… Ну подумай своей головой… Через пять лет, например, мы сделаем бомбу… Так? Нас все будут спрашивать: кто ее сделал? Кто главный конструктор? Тебя будут спрашивать… Меня… У товарища Сталина могут спросить иностранные корреспонденты: а кто у вас такой талантливый? Такой гениальный? Так? И что он должен будет им ответить? Что первую атомную бомбу в Советском Союзе сделал Абрам? Или Наум Исаакович? Ты уловил, что я хочу сказать?
– Уловил, Лаврентий Павлович…
– Вот и хорошо! А потому – только Курчатов! Алиханов пусть будет дублером… На всякий случай…
– В тот же день Берия завел себе список дублеров атомного проекта, – продолжал свои воспоминания Судоплатов. – И тогда, в критической ситуации, он из внутреннего кармана спокойно мог бы извлечь заранее подготовленный список дублеров. И никаких проблем с преемственностью. Первым в списке дублеров он поставил фамилию Алиханова. Пройдет несколько лет и он действительно вытащит-таки этот список из потайного кармана, чтобы предложить его Сталину… Но обо всем этом чуть позже… На следующий день я был вызван к наркому.
Лаврентий Павлович читал генералу Судоплатову письмо, написанное Нильсом Бором академику Капице.
– Что ты думаешь об этом?
– Бор в научном мире бесспорная величина. Нам бы такого союзника…
– Правильно мыслишь! Есть идея написать ответное письмо от советских ученых Вернадского и Иоффе с предложением крупнейшим физикам мира начать совместную работу по атомной энергии и чтобы они обратились к своим правительствам о разрешении делиться с нами научной информацией…
– Да кто же это им разрешит… – начал Судоплатов.
– А мы на это и не надеемся… – ответил ему Берия. Все это затевается лишь с одной-единственной целью: найти подходы к Бору. Потому, что уже в следующем письме мы предложим ему приехать в Советский Союз и возглавить работу над атомным проектом…
– Думаете, согласится? – спросил Судоплатов.
– Сам не приедет! Это и ежу ясно, – продолжил Берия. – Поэтому вам и вашему отделу нужно подумать, как ему в этом помочь…
– Задание понятно, – твердо ответил Судоплатов и добавил: – Есть еще одно соображение…
– Слушаю вас…
– Вы знаете, что и немцы активизировали свои работы по созданию этой бомбы. Согласно вашему предложению, нам удалось внедрить опытного сотрудника НКВД для сбора информации о работе немецкого ядерного центра института физики Общества кайзера Вильгельма…
– Присаживайтесь… – предложил Берия генералу. – И давайте поподробнее обо всем этом…
– Таким образом, подарив Лаврентию Павловичу саму идею с забросом в тыл немцев капитана Карпова, – рассуждал Кирилл, – вы могли уже официально руководить начатой им операцией.
– Верно мыслите, коллега, а сейчас я вас на пару часов должен оставить, заодно и продуктов привезу… Так что дневник и далее в вашем распоряжении.
И через несколько минут машина генерала покинула дачный участок. Кирилл закрыл входные ворота и вернулся в гостиную. Первым дело зажег праздничную иллюминация, потом разжег в камине огонь и, присев поближе, вновь раскрыл дневник Судоплатова.
«В один из дней ядерный центр посетил адмирал и командующий подводным флотом Германии Карл Дёниц. Он беседовал наедине с Гейзенбергом почти два часа… Мы предполагали тогда, что адмирала Дёница может интересовать урановый реактор для двигателей его подводных лодок… Не случайно же, уже после войны, я прочитал в одной из его книг-воспоминаний (Немецкие подводные лодки во Второй мировой войне. – М.: Воениздат, 1964), что он значительное место уделяет возможности использования подводных лодок в удаленных акваториях…
Имперский министр вооружений Третьего рейха Альберт Шпеер, желая выяснить перспективы уранового проекта, созвал совещание, на котором Гейзенберг неожиданно увидел Вернера фон Брауна – автора проекта баллистической ракеты А-4 (Фау-2). Гейзенберг уже знал, что, видев ее пробный запуск, заснятый на кинопленку, Адольф Гитлер был в восторге от того, что теперь у него в руках будет „оружие возмездия“, предназначенное для Англии. И сам присвоил 30-летнему инженеру звание профессора…»
Теперь Вернер Гейзенберг и Вернер фон Браун сидели друг против друга на совещании у Шпеера.
Физик уж понимал, что это встреча была с ожидаемым финалом, что министру вооружения Альберту Шпееру хотелось как можно быстрее сделать все, чтобы воплотить мечту фюрера в жизнь. И Гейзенбергу оставалось лишь надеяться, что его проект не закроют, а лишь на время заморозят.
К тому же зимой 1941/42 года ход войны на Восточном фронте явно переломился, а ожидаемого ядерного оружия все еще не было. И Шпеер на том заседании действительно не церемонился…
– Кажется, мы ошиблись, когда привлекли вас, господин профессор, к исследовательским работам по решению «атомной проблемы», – начал министр. – Сравнение с исследованиями, проводившимися в Соединенных Штатах, явно не в вашу пользу…
– Вы, господин министр, сами знаете о техническом превосходстве физики в США, о имеющихся в их распоряжении сложных и мощных ускорителей частиц… К тому же там работает большая часть ученых с мировым именем, некоторые из них покинули Германию по национальным или политическим мотивам, – ответил Гейзенберг.
– Это всего лишь запаниковавшие крысы… Вы же не уехали, хотя еще в 1939 году могли остаться в США, – парировал Шпеер.
– Я патриот своей родины, – ответил на это Гейзенберг.
Вернер фон Браун после прозвучавших на весь зал слов физика улыбался.
– И потом… – продолжал Гейзенберг, – дело не только в отъезде части ученых, а в разрушении целых отраслей науки, в частности теоретической физики, в закрытии ее научных школ и экспериментальных лабораторий…
– Ваш институт никто не закрывал, насколько мне известно, – парировал министр вооружения.
– Да, но лишь после личного вмешательства рейхсфюрера СС Гиммлера…
– Продолжим совещание… – прервал начавшуюся полемику министр. – К нам обратилась группа старейших ученых. Они считают ошибочным использование вами технологии с применением тяжелой воды вместо использования углерода как замедлителя нейтронов…
– Они обратились не по адресу… – парировал Гейзенберг.
– Не понял… – произнес Шпеер.
– Что же здесь непонятного, господин министр, если распоряжение о предпочтении углероду тяжелой воды было обосновано вашим министерством сугубо по экономическим соображениям…
И тут Шпеер буквально взорвался.
– А может быть, имеет место саботирования вашими физиками так необходимого для победы Германии уранового проекта?
Гейзенберг со своей врожденной порядочностью и чувством справедливости был в легком шоке, очевидно, снова представив себя на допросах в гестапо…
Насладившись произведенным эффектом, министр Шпеер задал Гейзенбергу последний вопрос:
– Ответьте прямо: когда можно ожидать создание вашим центром атомной бомбы?
И тогда Гейзенберг, очевидно желая спасти любимое детище и не подставить под удар своих товарищей-физиков, неожиданно дал странное и пространное обещание.
– Скажем так, – начал он. – При условии бесперебойного снабжения, которое оставляет желать лучшего, а также своевременного финансирования, которое является просто недопустимо скудным, по сравнению с тем, что тратится на аналогичные исследования в США, потребуется несколько лет напряженной работы. И в любом случае, как бы вам этого не хотелось, на итоги нынешней войны она повлиять не сможет… – И добавил: – Учитывая разрушительную силу атомной энергии, это может повлечь за собой очень серьезные последствия…
Для физика это было смелое выступление. Хотя от услышанного в легком смятении был уже сам Шпеер. Намек известного физика и нобелевского лауреата на имеющиеся проблемы со снабжением ядерного центра мог дойти до фюрера и ударить по самому министру.