Вдвоем они сначала добрались до Нью-Йорка, а затем Денис, с пересадками и уже один, долетел до Берлина.
На военном аэродроме под Москвой, где приземлился тяжелый транспортный самолет, Пименов был единственным пассажиром, которого встречал сам генерал Судоплатов и еще несколько его офицеров. Судоплатов посадил Пименова с собой, и машины направились в институт Курчатова.
Дениса вывели на сцену, где стояло большая школьная доска и лежало несколько кусочков мелам. Весь зал был заполнен седовласыми учеными.
– Сумеешь повторить? – спросил генерал.
– Я постараюсь, товарищ генерал… – И Денис на школьной доске стал по памяти рисовать все то, что ему показал Рюрик.
Генерал Судоплатов тревожно застыл, глядя в окно.
И даже сам Берия, не вытерпев, приехал и теперь смотрел в окошко кинопроектора, пока по реакции ученых не понял, что чертежам Пименова нет цены.
Когда машина с Берией покинула институт, а ученые, как дети, радовались этому гениально простому решению русского физика Флерова-старшего, генерал Судоплатов вдруг снял свою фуражку и неожиданно перекрестится. А потом подошел к Денису, застывшему от перенапряжения и волнений, боязни чего-то забыть в этих чертовых схемах, и крепко обнял его.
– Доставленные Денисом Пименовым чертежи немецкого атомного реактора, – продолжал воспоминания Судоплатов, – позволили нашим ученым отложить уже начатую экспериментальную деятельность и приступить к промышленному производству необходимых составных частей советского атомного реактора.
– То есть теперь для бомбы у вас были все компоненты?
– Не совсем. Еще нужно было раздобыть в Америке, точнее в лаборатории у Роберта Оппенгеймера, чертежи самой бомбы. Но там всей операцией заправлял Эйтингон.
– Если можно, то немного про Оппенгеймера, – попросил Кирилл.
– Как ученый, он был способным организатором, а вот как человек…
За этим допросом Оппенгеймера, который проводил кто-то из службы безопасности проекта, из смежной комнаты за стеклом наблюдал начальник службы Борис Пашковский.
– Что вы от меня хотите? – произнес вконец сломленный допросом ученый.
– Хотели, потому что мы надеялись встретить в вашем лице патриота нашей страны, – услышал он в ответ. – Но, видимо, ошиблись, когда доверили этот проект замаскированному коммунисту…
– Вы ошибаетесь, поверьте, я всего лишь симпатизировал некоторым идеям этого движения…
– И именно поэтому ты спал с молодой коммунисткой? – Его грубо прерывают.
– До нашей встречи я не знал, кто она и какие взгляды исповедует…
– Врешь!
– Видит Бог…
– Вы будете сегодня уволены, – звучал над головой ученого глухой голос. – И в Соединенных Штатах для вас будут закрыты двери всех научных и учебных заведений…
– Умоляю… Это дело всей моей жизни. Я не смогу без науки… Все что угодно, только не снимайте меня с этого проекта. Тем более когда мы близки к его завершению. Спрашивайте все, что вам нужно…
– Нам нужно имя советского агента.
Оппенгеймер прикрыл глаза, он словно замер, понимая, что любой промах грозит ему серьезными и непредсказуемыми последствиями. Он должен назвать им имя. Но чье? И эти дурацкие письма из СССР с какими-то намеками на обещания совместной работы. Мама, как же мне тебя сейчас не хватает…
– Мы ждем, – раздался тот же голос, который и вывел ученого из прострации.
– Это… – начал Оппенгеймер, и тут же лица друзей ученых и коллег калейдоскопом промелькнули перед ним.
– Ну же…
– Хаакон Шевалье, – выдавил он из себя.
– Французский эмигрант? – уточнил кто-то из тех, кто его допрашивал.
Ученый лишь согласно кивнул головой.
В этот момент в комнату для допросов вошел Борис Пашковский.
Он весь светился улыбкой. Разыгранная им партия закончилась в его пользу. Сначала он подсунул Оппенгеймеру красивую молодую студентку-коммунистку и тот на нее запал, а теперь добился того, что ученый выдал ему своего друга и коллегу.
– Хотел ты этого или нет, – начал Пашковский, – но теперь ты вместе с нами. И такой же, как мы. Тебя еще можно посадить в тюрьму на много лет только за то, что ты знал и молчал о советском агенте в твоем окружении…
– Боже мой, – произнес ученый, схватившись за голову.
– Ученый понял, что за маленькие радости жизни, которые он себе позволил, пришел час расплаты, – продолжал Судоплатов свой рассказ Кириллу и генералу Мальцеву. – И теперь, произнесенное им, пусть даже под принуждением, признание уже было не стереть влажной тряпочкой раскаяния с доски истории его жизни.
Однако руководитель проекта генерал Лесли Гровз посчитал, что Оппенгеймер был слишком важен для проекта, чтобы отстранять его из-за этого признания. В конце июля 1943 года он написал Борису Пашковскому следующие слова: «Считаю целесообразным немедленно оформить допуск Роберта Оппенгеймера к секретной работе независимо от тех сведений, которыми Вы располагаете о нем. Участие Оппенгеймера в работах проекта крайне необходимо…»
Это и понятно, ведь не случайно же Лесли Гровз отзывался о людях, работающих на его проекте, как о «дорогостоящем сборище идиотов и кретинов…».
– А что стало с этой молодой коммунисткой? – поинтересовался Кирилл.
– Спустя какое-то время, эту студентку нашли мертвой в своей квартире. В США действительно умели хранить свои секреты. На каждом предприятии был отдел ФБР, и его люди с отменным усердием проверяли и перепроверяли всех, кто имел доступ к атомным секретам, – продолжал свои воспоминания Судоплатов. – Известно, например, что германский разведчик Эрих Гимпель, прибывший на территорию США для срыва работ по американскому атомному проекту, так ничего сделать и не смог. Он был выявлен контрразведкой (Джи-2) и арестован. По решению суда приговорен к смертной казни, но в связи с кончиной американского президента Ф. Рузвельта суровый приговор был заменен на пожизненное тюремное заключение.
Мы, уже зная некоторые методы работы ФБР и ЦРУ, считали, что американцы просто перестраховывались, когда кого-то неожиданно увольняли с работы в атомных лабораториях, а кого-то даже арестовывали и осуждали на длительные сроки тюремного заключения, основываясь лишь на подозрениях… Этим они пытались доказать, что расходы на содержание службы безопасности американского атомного проекта оправданы, а значит, можно просить дополнительного финансирования, ужесточая и доводя «абсолютную секретность» до того, что работа на проекте превращалась в настоящий ад.
– Думается мне, что этот опыт переняли уже и наши современные службы безопасности, – произнес генерал Мальцев.
– Возможно, что вы правы. Однако вернемся к американцам. Например, по признанию самих американских ученых, атомный город в Лос-Аламосе (штат Нью-Мексико) и другие объекты уранового проекта были более похожи на «гетто для ученых».
– Типа наших «шарашек»? – высказал предположение Кирилл.
– Очень похоже. Мы тогда постоянно старались сдерживать интенсивность работ Оппенгеймера над созданием атомной бомбы… И параллельно же искали походы к тем ученым, которые разделяли коммунистические взгляды и согласны были оказать помощь СССР в изготовлении нами собственной атомной бомбы. И могу сейчас признать, что в самой Америки работало достаточно наших людей, знавших буквально все об американском атомном проекте.
– Павел Анатольевич, а чем же все закончилось в Аргентине?
– В это время в горах началась финальная часть операции подполковника Бориса Карпова. Для этих целей он должен был, как ему и советовали специалисты, использовать точки соприкосновения двух сторон бетонного монолита с грунтом. Однако, как мы потом предположили, он решил подстраховаться и дополнительно заложить взрывчатку в места скопления баллонов с водородом, которые в большом количестве использовались при охлаждении генератора.
Немцы, которые занимались охраной плотины, уже не были столь рьяными, как во время войны. Смены продолжались по графику, а общие обходы с досмотром становились все реже. И Карпов, который уже третий день отслеживал порядок охраны с помощью мощного бинокля, поочередно заложил взрывчатку в точках соприкосновения бетонных блоков с грунтом…
Через день знакомый пастух сообщил разведчику, что с минуты на минуту может начаться обрушение ледника. С одной стороны, им явно везло. Это уникальное природное явление происходит один раз в четыре года. За этот срок все скальные породы покрываются ледниками. Бориса же больше интересовали две возвышающиеся над плотиной скальные башни под километр высотой. Именно этот ледник с огромной высоты вскоре должен был обрушиться в искусственное озеро, образовавшееся от построенной немцами плотины. Причем все происходит в течение несколько часов. А это значит, что чаша плотины с минуты на минуту может быть переполнена. И Карпов решил воспользоваться этим моментом, логично предполагая, что слагаемая сила нескольких взрывов, помноженная на массу воды, непремено поможет привести к желаемому результату…
Все то утро пастух был с русским рядом. Он даже нашел и показал Борису цветок раскрывшегося эдельвейса, а потом поведал местную легенду об Умоара – могущественном богатыре, дравшемся с «чудовищем пещеры» и победившем его.
Карпов улыбнулся.
В этот момент раздался первый грохот, обозначавший собой начало падения ледника.
Они видели, как все охранники забрались в машину и покинули территорию плотины.
Охотник обнял Бориса, и тот стал спускаться к тем самым местам сцепки стены плотины со скальным грунтом.