– Разберемся, – сказал Цареградский. – Отведите заключенного в камеру.
В кабинете был лишь Хрущев и его родственник Жбанов с погонами подполковника МВД.
– Идиот, выпендриться захотел, покрасоваться перед Судоплатовым. Да он лучший разведчик в МВД, он в один миг раскусил, что ты работаешь на американцев. Родила тетка родственничка-дебила… Вон отсюда, завтра утром тебе передадут новые документы и билеты в самый отдаленный уголок России. Будешь районным начальником милиции, и чтобы о тебе там никто не знал и не слышал и ни ногой оттуда. А предатель Жбанов будет арестован и отбывать заслуженное наказание в какой-нибудь колонии, о чем мы сообщим в советской прессе.
– Там был еще подполковник Цареградский…
– Вот и хорошо, он все и оформит…
– А жинка?
– Другую найдешь. Теперь вон с моих глаз.
– Продолжим. Мне действительно было поручено руководить минированием дорог и объектов в Москве и Подмосковье, чтобы блокировать немецкое наступление в октябре 1941 года под Москвой. Но после того, как немцев отбили, мины были сняты, причем делалось все это под строгим контролем уже армейской разведки по детально разработанному плану. Представляю, что творилось тогда на даче Хрущева, который точно поверил этой байке о минировании правительственных дач.
Часть территории дачи действительно уже перекопали, везде работали саперы…
Многие вещи, чемоданы, картины и статуи были вынесены на улицу. Там же мешки с картошкой, бочки и банки с солениями.
Рядом стоит жена Нина Петровна и дети. У всех в руках сумки и рюкзаки.
– Никита, а может, переедем на другую дачу. Вон их сколько стоит пустых?
– И тоже заминированных? Сука, этот Судоплатов, он мне за все это заплатит… Надо вызывать машины и возвращаться в Кремль…
– Никита, а с чего ты вообще взял, что эта дача заминирована? Мы же только недавно в нее въехали… И потом, в первые дни войны все решали сутки, да и сколько взрывчатки нужно было бы, чтобы все дачи, мосты, театры заминировать.
– Думаешь?
– Я понимаю, если бы он заминировал, например, дачу Сталина, в надежде, что этим заинтересуется Гитлер, а вместо него ты туда въезжаешь… И вдруг бабах!!!
– Дура…
– Слова уже сказать нельзя… Дети, мы остаемся, а папа в Кремль едет. А вы копайте, что встали, копайте, я здесь картошку посажу…
– Что еще могу сказать? – продолжал Судоплатов. – На допросах не били. Время как бы изменилось, и вожди не отдавали уже приказов вести допрос с пристрастием. Они, после сотен расстрелянных по их указанию людей, стремились теперь выглядеть гуманистами, бить не били, но сна лишали. Следовательские бригады из молодых офицеров, сменявшие друг друга, до пяти утра без конца повторяли один и тот же вопрос: признаете ли вы свое участие в предательских планах и действиях Берии? И вот тогда я вспомнил один наш разговор с моим наставником Шпигельгласом.
– Если за границей вас арестуют, – инструктировал Шпигельглас, – и нет возможности отрицать свою вину, постепенно начинайте переставать отвечать на вопросы, словно бы пропуская его. Так же и с едой. Без объявления голодовки каждый день выбрасывать часть еды в парашу. Запоминайте дальше: через две-три недели вы начнете впадать в прострацию, а уже затем полностью отказывайтесь от приема пищи. Пройдет еще какое-то время, прежде чем появится тюремный врач и поставит диагноз – истощение; потом обязательно последует госпитализация – и насильственное кормление. Но наиболее ответственный момент наступает тогда, когда вам будут делать спинномозговую пункцию, чтобы проверить болевую реакцию пациента и вывести вас из ступора. Революционеру Камо удалось выдержать эту страшную боль. Если удается выдержать и вам, то любая комиссия психиатров подтвердит, что вы не можете подвергаться допросам или предстать перед судом.
– Примерно так все и начало происходить, – продолжил уже Судоплатов. – К осени я действительно стал терять силы и словно бы не понимать вопросы Цареградского. После чего он вынужден был привести в камеру врача. Это была женщина. Ей хватило немного времени, чтобы понять ситуацию, и меня по ее распоряжению перевели в больничный блок для полного обследования.
В палате меня стали насильно кормить. Об этом времени сохранились самые смутные воспоминания, потому что я находился фактически в полубессознательном состоянии. Через несколько дней пребывания в больнице мне сделали пункцию…
Судоплатов сидел с обнаженным торсом.
– Больной, обхватите руками колени, – приказывала врач.
После чего она обратилась к Руденко, который был здесь старшим по званию:
– Мы можем начинать…
– Подождите. Сейчас подойдет Никита Сергеевич, и вы ему кратко расскажите, в чем суть эксперимента. И еще здесь, в углу, будет работать кинооператор…
– Товарищ Генеральный прокурор, это не положено, здесь все продезинфицировано…
– Поздно, он уже пришел.
Вместе с Хрущевым в палату вошли три его телохранителя, которые встали по углам. В руках у Хрущева была книга о революционере Камо.
– Что у нас сейчас будет происходить? – спросил он доктора.
– Введение иглы в пространство спинного мозга на поясничном уровне. Процедура неприятная и очень болевая…
– Я на войне и не такое видел. Мне только не понятно, где щипцы, которыми жгут бедра, раскаленные клещи, булавки, которые нужно совать ему под ногти и в спину… все, что делали революционеру Камо?
– Боль, о которой вы говорите, менее ужасна, чем та, которую сегодня предстоит выдержать этому заключенному, – ответила врач.
– Да? Тогда начинайте, – сказал Хрущев, но не ушел в соседнюю комнату, где был Руденко и пару его охранников. Он лишь сделал пару шагов в сторону и стал внимательно смотреть на то, как начали вводить иглу. Затем зашел спереди, чтобы увидеть лицо Судоплатова и, очевидно, заглянуть в глаза своему противнику. Что он там увидел, непонятно, но через пару минут он начал заваливаться на бок.
– Это просто обморок, ничего страшного, сейчас дадим Никите Сергеевичу понюхать нашатырь и вынесем на свежий воздух… – сказал, подбегая, прокурор Руденко. – А потом продолжим? – спросил он уже доктора.
– Если вы хотите его сейчас убить, то ваше право.
– Хорошо, тогда хотя бы предварительный результат.
– Вы сначала Никиту Сергеевича на улицу вынесите…
Когда Руденков вернулся, врач уже оказывала помощь Судоплатову.
– Итак, я вас слушаю, – повторил прокурор Руденко.
– Ваш обвиняемый, несомненно, душевнобольной, – начала врач. – Завтра утром я все напишу вам подробнее, а теперь пойдемте помогать Хрущеву…
– Товарищ начальник, снимать сегодня еще будем? – спросил оператор.
– Сейчас всю отснятую пленку засветить, чтобы кадра я этого больше нигде не увидел, или сам загремишь на Колыму. Понял? – прогремел голос Руденко.
Оператор, согласно кивая головой, тут же стал сматывать на пол все, что было уже отснято…
Часть двенадцатаяПоследний бой
До позднего вечера боевой генерал Мальцев слушал воспоминания Судоплатова. Этого единственного оставшегося советского чекиста, можно сказать, из первой волны. Человека, который в силу причудливого стечения обстоятельств и несомненного везения не только сумел выжить, но и сохранить в своей памяти такое, от чего голова могла пойти кругом у любого менее волевого человека.
– Вы, Федор Степанович, наверное, уже устали от всего услышанного. Давайте отдыхать, завтра у нас серьезный день для всех будет. Начнем силки расставлять на эту тварь…
Пожелав друг другу спокойной ночи, сам Судоплатов снова прошел в свой кабинет. Слишком уж взволнованно было его сердце от последних воспоминаний. Он решил посидеть немного уже в одиночестве.
Из вагона на носилках Судоплатова перенесли в карету скорой помощи. Один из сопровождающих санитаров читал свежую газету, и генерал неожиданно увидел информацию о расстреле группы Абакумова и об освобождении Маленкова от должности главы правительства…
Судоплатова осматривал главный психиатр, подполковник медицинской службы Кириллов. После того, как он сделал записи, то отдал распоряжения везти его в палату с генералом Сумбатовым и начальником охраны Берии Саркисовым.
Как только открылась дверь, Судоплатов услышал жуткий крик одного из них. Это был Саркисов. Он сидел на постели, плакал и кричал.
– Сокровища Берии зарыты на даче Совета Министров в Жуковке под Москвой, а не вывезены контрабандой за границу…
С противоположной стороны лежал начальник хозяйственного управления госбезопасности Сумбатов. Бывший когда-то рабочим на текстильной фабрике в Тбилиси, он сейчас беспокоился о срывы пятилетнего плана в текстильной промышленности.
– Нужно срочно разоблачить прокурора Руденко, он мешает внедрению изобретенного мною станка и увеличению производства текстиля, тем самым не дает мне получить звание «Героя Социалистического труда».
Павел и Эмма сидели напротив друг друга. Рядом следователь Цареградский и двое врачей.
– С детьми все в порядке и в семье все здоровы, – говорила Эмма, не до конца уверенная, что муж ее понимает. – Никто не верит в твою вину. Нас поддерживают друзья, а тебе следует начать есть. Ты меня слышишь?