— Как идет торговля? — И насмешливо прищурился.
— Помаленьку, — уклонился от ответа монах, по-прежнему не понимая, кто же перед ним стоит: праздный гуляка или возможный покупатель.
— Да-а-а, — сочувствующе протянул человек в черном. — Вижу, что помаленьку. А точнее, совсем маленько, — и он сочувствующе вздохнул.
— Цены настоящей не дают. А товар славный, — пожаловался монах и поинтересовался: — А ты как, человек хороший, всурьез вопрошаешь али так?
— Всурьез, — не стал увиливать иноземец.
— И сколь дашь?
— А сколь запросишь?
Феофилакт потряс головой, проверяя, не наваждение ли пред ним.
«Чтой-то тут не так», — мелькнула мысль и пропала, резко сменившись другой, недоверчивой, но уже радостной:
— Ну, а ежели я по рублю на четверть ржи скажу?
— Пойдет, — утвердительно кивнул иноземец. — Только чтобы четверть новая[37] была, — сразу уточнил он.
— Ишь какой, — ухмыльнулся Феофилакт. — Впополам цену рубишь. Так-то оно негоже, мил человек. А давай не по-твоему и не по-моему. Я тебе новыми четвертями, а ты мне за них по рублю и шесть десятков денег сверху[38]. Идет?
Незнакомец некоторое время стоял молча, что-то высчитывая в уме, после чего согласно кивнул головой.
— Тогда по рукам, — и Феофилакт протянул мощную длань с поросшими густым волосом пальцами, чуть подрагивающими от нетерпения.
«Неужто возьмет?» — не верил он нежданной удаче. За такую цену он и не рассчитывал расторговаться, а тут…
— Обожди. Купить я куплю, — иноземец в подтверждение потряс тугой мошной, — но попрошу придачу.
— Каку хошь, — обрадовался монах.
Цена, названная им, была чуть ли не вдвое выше той, по которой он уж было хотел продать рожь, и в полтора раза превышала среднюю.
— Мне нужен мальчик.
— Какой мальчик? — вытаращил глаза монах.
— Вон тот. — И незнакомец тонким длинным пальцем небрежно указал на Ивашку.
— Как так «нужен»? — Лицо Феофилакта начало наливаться гневом. — Чай не холоп, не смерд какой. Вольный, с монастыря. Не хозяин я ему. Да и не вещь это, чтоб купить-отдать-продать можно было. Лучше бы ты шел отсюда куда подальше, человече, а то я и осерчать могу. — И, поморгав секунду (видно, не выходила из головы неудачная торговля), добавил: — Вот другого чего могу дать. Не желаешь? Все, что душе угодно.
Незнакомец покачал отрицательно головой и пояснил:
— Мальчика я уговорю. Он поедет со мной добровольно, а вам за труды я дам талер, — и иноземец потряс черным тугим мешочком, который тотчас издал веселый заливистый звон.
— Сказал же я, — крякнул монах. — Не продается отрок. Не продажный. Да и цена не сходная. Просто курам на смех, да и только. Что я, ефимков[39] не знаю? За них много не купишь.
— Не лги, монах. — Человек в черном укоризненно покачал головой. — Лгать — грех. А талер за него, — и он кивнул головой в Ивашкину сторону, — это вполне достаточно, если не сказать больше. Просто мне срочно нужен мальчик в услужение, вот я и переплачиваю.
— Нет, нет и нет, — монах решительно затряс головой, и иноземец, презрительно усмехнувшись, произнес:
— Ладно. Знай мою доброту. Два талера. — Запустив пальцы в мешочек, он ловко извлек монету и протянул ее Феофилакту.
Тот недоверчиво взвесил ее в руке.
— Да они у тебя, поди, коновые?[40] — протянул он хмуро, продолжая колебаться.
— И снова ты лжешь, — последовал жесткий ответ. — Или сам не чувствуешь?
— Если б ты мне хотя бы рубль предложил, — неуверенно протянул Феофилакт, — а то два талера[41].
— Я дам тебе больше, — снова усмехнулся незнакомец. — Ты получишь не только два талера, но и бочонок бургундского в придачу. — И коварно добавил: — У вас его, наверное, пьют только архиереи.
Монах почесал спутавшуюся бороду. Дело в том, что в ожидании хороших покупателей он уже изрядно потрепал монастырскую казну. И даже та малая пока выручка, которую ему удалось получить, наполовину откочевала из его мошны. Чтобы покрыть недостачу, ему с лихвой хватило бы и одного талера, а значит, на второй можно смело пить. К тому же из тех денег, что ему предложили за рожь, тоже можно было утаить — Феофилакт наморщил лоб, долго шлепал губами — да, получалось изрядно. Во всяком случае, не меньше рубля — это точно. Опять же заботы за товар уже не будет, да еще и бочонок хорошего вина…
Особенно понравилось Феофилакту упоминание об архиерее, с которым он теперь может совершенно на равных пить дорогое и благородное вино. Он даже хмыкнул себе в бороду от такого сравнения, но все же сомнения оставались.
«Наобещает с три короба, а потом ищи ветра в поле», — и вновь с недоверием глянул на покупателя, но тот развеял все его сомнения, сказав:
— Талеры отдам сейчас. Ближе к вечеру вам доставят вино. За товар расплачусь позже, когда приду забирать мальчика.
— Бочонок пораньше бы, — пробормотал глухо монах, отводя глаза и как бы стыдясь своего пристрастия к хмельному, кашлянул и робко спросил:
— Не разбавлено вино-то?
— На дорогой кафтан заплату из грубого сукна не ставят, — улыбнулся человек в черном. — И сукно без пользы уйдет, и кафтан загубишь. — И, глядя умными пронзительными глазами на Феофилакта, успокаивающе произнес:
— А за мальчика волноваться не надо. Ему у меня будет хорошо. У себя же скажете, что утонул в реке. Всякое ведь бывает.
— Бывает, — сокрушенно вздохнул монах, качая большой кудлатой головой с торчащими из нее клочками сена, да так горестно, будто Ивашка и впрямь уже утонул.
Впрочем, горе горем, а денежки — они счет любят. Мало ли что мог подсунуть этот странный человек в черном. Но вроде бы ефимки и впрямь были «тяжелыми».
А когда он поднял голову, то с удивлением обнаружил, что незнакомец уже исчез в шумной многолюдной московской толпе. Да как быстро — вроде только что здесь был, ан глядь — и нетути.
«Можа, сон пригрезился али с вина помстилось, — ошалело подумал Феофилакт. — Можа, и не было его вовсе?»
Но талеры, совсем новенькие, блистая радующей глаз белизной, по-прежнему оставались зажатыми в его крепкой, могучей длани, и монах, вздохнув и перекрестив рот, вновь пошел спать, резонно рассудив, что бесплотный дух серебряные монеты в руках не таскает. Но сон к нему уже не шел. Мучила совесть.
Много далеко не богоугодных дел свершил Феофилакт в жизни, но людьми ему еще торговать не доводилось, и возникло чувство вины перед этим притихшим, будто почуявшим неладное, отроком, неотступно смотревшим на него большими васильковыми глазами. И чтобы оторваться от неприятных дум, монах, подозвав Ивашку, разрешил ему пойти погулять до вечера, только далеко не заходить.
Мальчику действительно что-то не понравилось в их беседе, но детское сердце еще не ведало ни человеческой подлости, ни того, как порой коварно помогает ей неудержимая тяга к хмельному зелью.
К тому же Ивашке, уже окончательно изнывшему за полтора дня от неотступного сидения возле монаха, очень уж хотелось куда-нибудь пойти! Он так обрадовался разрешению погулять, что больше ни о чем и не помышлял. Весь осадок от встречи с человеком в черном исчез в мгновение ока, и через миг Ивашка уже был далеко от возов.
Но на прогулке ему не повезло. Мало того что забрел в какой-то глухой переулок и окончательно потерялся, где он и где искать выход, так его еще обступили босоногие мальчишки чуть постарше и устроили допрос с пристрастием:
— Ты кто такой? Чей будешь?
— Ивашка я, монастырский. А так с Рясска.
— А чего к нам? Почто по нашей улице без дозволенья ходишь?
— Какого дозволенья? — окончательно растерялся Ивашка.
— А вот какого, — и самый бойкий сильно толкнул его. Ивашка, потеряв равновесие, упал навзничь. Тут же на пыльной земле образовалась гора тел, радостно орущая что-то веселое. Потом она распалась, и ребята, гордо переговариваясь, как лихо они всыпали чужаку, убежали.
Остался один: сопливый, золотушный и хилый, росточком поменьше Ивашки, но с заносчивым выражением на бледном лице.
— Ну что, попало тебе? Будешь еще по нашей улице ходить? — И он надменно подбоченился, глядя на поднимающегося с земли и обозленного нанесенной ни за что ни про что обидой Ивашку.
— Ежели еще раз… — Но золотушник не успел договорить, плюхнувшись в пыль от крепких Ивашкиных кулаков.
Через мгновение он уже отчаянно орал «мама!», пытаясь увернуться и не помышляя о сопротивлении этому чужаку, который оказался таким смелым.
Но уже послышались крики: «Гришку Отрепьева бьют!» и топот приближающейся босоногой ватаги.
Второй раз быть внизу кучи малы Ивашке вовсе не улыбалось. Он вскочил на ноги, утер кровь, текшую из носа, и, пообещав поверженному врагу: «Мы еще с тобой поквитаемся», уже был далеко.
Ноги несли его так резво, а мозг, подсознательно избрав верный путь, так четко сработал, что Ивашка очень быстро очутился возле знакомых мест. Оглянувшись и увидев, что погоня отстала, он тут же сбавил шаг, стараясь идти более уверенно и время от времени сплевывая кровь, сочившуюся из разбитых губ.
«Погоди ужо, — думал он, разгоряченный недавней битвой. — Коли каждый в одиночку был бы, нешто справились? Да ни в жисть. А все разом — немудрена потеха. Так и медведя завалить можно. И этот, Гришка, тоже хорош, чуть не его верх, так «мама» кричать. Ишь… — и вздохнул горестно. — Хорошо, коли есть кого звать».
Но дальше погрустить ему не удалось, ибо Феофилакт, опасаясь упустить выгодную сделку, уже сотню раз успел пожалеть, что отпустил Ивашку погулять напоследок, и повсюду его разыскивал.
Вечерело. Феофилакта шатало из стороны в сторону — проба, которую он сделал из присланного бочонка, была внушительной. То ли потому, что вино действительно было замечательное на вкус, то ли потому, что, прикладываясь к нему, Феофилакт чувствовал всем нутром, как он приравнивается к архиерею и даже становится ему чем-то сродни, но перебрал он на этот раз больше обычного и, увидев Ивашку, первым делом отвесил ему увесистый подзатыльник.