— Ишь, шляется тут, а я… печалуюсь — с трудом выговорил он и смачно икнул. — Чтоб ни на шаг от меня! — И, успокоенный, пьяно погрозил пальцем и отправился спать.
«Что за день такой сегодня, — и Ивашка, опять горестно вздохнув, прилег возле, положив голову на колесо телеги. — То этот черный ухо крутил, то ребята ни за что ни про что накинулись, теперь вот от отца Феофилакта подзатыльник, а ведь сам пустил гулять».
— Это за грехи, — послышался где-то рядом голос.
Ивашка, вздрогнув, ошарашенно обернулся, но тут же успокоился — два мужика возле соседней телеги лениво переговаривались друг с другом.
— Может, Господь и даст, родит еще, — глубокомысленно заметил другой.
— Да где там. Родила уже, но девку, — зашептал опять первый. — А брат царицын подменил ее на сына.
— А откель взяли-то? — оторопело спросил второй, с вытянутым лицом, озабоченно озирающийся все время по сторонам, — не заметил бы кто, какие они ведут крамольные разговоры. Однако любопытство пересилило страх и интерес к новостям из царевой жизни был настолько велик, что он поторопил своего собеседника: — Откель взяли-то, говорю?
Тот усмехнулся.
— Ишь, взяли… У жены стрельца забрали.
— Вона как!..
— Да-а. А ты думал. Так про енто дело прознали и царю донесли.
— Самому? — ахнул озиравшийся.
— Тихо ты, не ровен час, услышит кто. Сие есть секрет большой. Так вот, царь, Федор Иоаннович, спознав такое дело, хотел женку свою в монастырь отправить и боярина Годунова, брательника ейного, туда же.
— В женский-то? — усомнился второй.
— Да ты слушай, дурья твоя башка, — возмутился рассказчик. — Сам ты женский. Знамо дело, в мужской. Да только боярину не с руки это. Теперича он самый знатный изо всех, наипервейший опосля царя на Руси, брат царицы, а тут в монастырь… Негоже это. Вот он и пошел с ножом на царя-батюшку.
— Свят, свят, — замахал руками второй и опять, оглядевшись по сторонам, заторопил рассказчика. — А дальше-то, дальше что? Неужто убил?
— Бог милостив, ранил токмо, да и то не сильно, это мне надежные людишки поведали. Есть у меня здесь знакомцы в дворне у одного боярина, вот они и слыхали краем уха. А еще баяли, будто и дите вовсе не царево у ей.
— А чей жа? — в недоумении уставился на говоруна мужик с яйцевидным черепом. — Она же его жена?
— Жена его, а дитя неведомо чье. Царь в монастырь молиться ходил, а царица и нагуляла.
— Да ну, — опять усомнился второй.
— Вот те и «ну». Так царь за то и хотел ее в монастырь. Чтоб не гуляла, а честь царскую блюла.
Человек в черном возник возле беседующих сплетников будто из-под земли. Оба мужика ошалело разглядывали его какое-то мгновение, а потом, опомнившись, вскочили на ноги и смущенно потупились. Человек в черном смерил их строгим взглядом ледяных, мертвенно-голубых глаз и не спеша двинулся дальше. Один из мужиков, поняв, что нельзя терять ни минуты, бросился к нему.
— Боярин, а боярин, — робко окликнул он и, не дожидаясь, когда тот обернется, зашептал со спины прямо в ухо: — Мы ведь того. Это один юродивый здесь все хаживал, так он и орал, а я вот пересказал своему знакомцу. Боярин, ты не… — и остановился как вкопанный, услышав раздавшуюся в ответ непонятную фразу.
— Чево?
Фраза прозвучала снова, но уже с небольшим добавлением, и мужик, облегченно заулыбавшись, повернулся к своему собеседнику, будто манны небесной вкусив:
— Так он иноземец. На нашем ни бельмеса. Второй перекрестился.
— Слава тебе господи. — И оба, как по команде, куда-то делись от греха подальше.
Человек в черном усмехнулся. Еще бы — ведь все эти слухи, ходившие о царской семье и не имевшие под собой ни малейшей почвы, распускались именно им самим. О-о, он знал, как действовать, сообщая строго по секрету, один на один и всего двум-трем доверенным боярам, не больше, а те уже дальше. И хорошо, видать, разносили, коли не только знать, но и ихняя дворня, и даже дальние родственники дворни, и просто знакомые да земляки уже знали, как им казалось, все о царской семье.
Зачем это ему было нужно? Об этом чуть позже. Пока же человек в черном, подойдя к храпевшему, как всегда, Феофилакту, нетерпеливо потряс его и, бросив туго набитый мешочек прямо на широкую монашескую грудь, вымолвил:
— Задаток. За товаром скоро приедут.
— Токмо… — опухший от хмельного сна Феофилакт нахмурился, чувствуя вину перед Ивашкой, немного помялся, но все-таки выдавил из себя: — Мальца сам сговоришь, а то как-то нехорошо.
Человек в черном заверил монаха:
— Мальчик уйдет только по своей воле. Это непременно.
Затем, уже не обращая на монаха ни малейшего внимания, повернулся к Ивашке и, присев возле него на корточки, ласково спросил:
— Другие города есть желание увидеть? Великого князя Дмитрия Ивановича — родного брата нашего царя узреть?
Ивашка недолго колебался. Жажда новых впечатлений так сильно захватила его, что он решительно ответил:
— Знамо дело, хочу.
— Тогда идем. — И незнакомец спокойно, будто и не ждал другого ответа, взял Ивашку за руку.
— А как же отец Феофилакт? — спросил тот. Незнакомец внимательно посмотрел на Ивашку:
— Ты послушный. — Тонкие губы чуть раздвинулись в улыбке. — Но за него ты можешь не беспокоиться. Я уже обо всем с ним договорился. — И он повел мальчугана к себе, в небольшой приземистый деревянный домик, находившийся, как оказалось, почти рядом.
Здесь было чисто, но как-то неуютно и… тревожно. Впрочем, в последнем, скорее всего, был виноват недостаток света. Просторная горница освещалась лишь тусклым огоньком горящей перед образами лампады. Ивашка за день так устал, что даже не стал разглядывать, куда он попал, а сразу же брякнулся на сундук, застеленный полушубком, и, подсунув вывернутый овчиной наружу рукав себе под голову, через минуту уже спал крепким сном.
Только раз сквозь дрему померещилось ему, что кто-то стоит возле него и сверлит тяжелым страшным взглядом. Но это длилось всего один миг, после чего Ивашка уже ни на что не обращал внимания. Он спал так, как могут спать только дети, безмятежно сопя и видя счастливые сны.
Но человек, стоявший в изголовье, ему не померещился. Одетый во все черное, тайный иезуит ордена Иисуса Бенедикт Канчелло действительно какое-то время внимательно разглядывал его и потом прошептал с довольным вздохом:
— Матерь божья. Как похож. Сама Дева Мария помогает мне. Редкостная удача. — И, погасив свечу, отправился в свою опочивальню.
Глаза его горели холодным голубым пламенем, как лед на солнце, и он даже довольно замурлыкал под нос какую-то веселую итальянскую песенку.
Собственно говоря, Канчелло и сам не особенно-то понимал, зачем он купил мальчишку и как его можно использовать в будущем. Пока что Бенедикт твердо знал лишь одно — только богом мог быть послан ему этот мальчуган, так удивительно похожий на наследника престола, царевича Дмитрия. Это не случайно. Это дар Небес, и не воспользоваться таким даром — грех.
Потому Канчелло, едва увидев Ивашку, сразу же решил не упускать такого благоприятного момента. Открывались новые, еще им самим не в полной мере осознанные возможности сплетения новых интриг и комбинаций, направленных против царя Федора, которого иезуит вовсе не ненавидел, а даже немного жалел, ибо человек, стоящий на пути братьев ордена Иисуса и мешающий осуществлению их планов, был обречен, независимо от того, сознательно он мешал или просто самим фактом своего существования на белом свете. Не имело также значения и кто он: знатный и богатый или простолюдин, пребывающий в нищете. Царь Федор мешал уже тем, что был жив. Исходя из этого он был обречен.
Никому из иезуитов, включая самого Антонио Поссевино[42], не удалось добиться своего на Руси, хотя несколько лет назад, во время их недолгого свидания в одной из комнат папского дворца в Риме, тот же Антонио держался с ним весьма и весьма надменно, пусть внешне это никоим образом не было показано, даже напротив — учтивая речь, дружеские ласковые похлопывания по плечу, заботливые вопросы и, главное, чего и жаждал Канчелло, разрешение на любую импровизацию и аферу. Именно такой задачи и жаждал в то время Бенедикт — авантюрист по натуре и тонко разбирающийся в политике человек.
Он усмехнулся, вспомнив еще раз во всех подробностях ту памятную встречу. Услужливая память цепко удерживала в голове все второстепенные и самые, казалось бы, незначительнейшие детали.
Глава VIIЗАДАЧА БЕНЕДИКТА КАНЧЕЛЛО
То утро летом 1586-го было на редкость прохладным. Антонио слегка знобило. Скорее всего, это было не от погоды, а от неприятной мысли, что в предстоящей беседе, инструктируя брата по ордену Иисуса, ему придется указывать на недопустимость тех ошибок, учиненных на Руси его предшественниками. А кто был предшественником? Да он же сам — Антонио Поссевино, один из самых влиятельных иезуитов, человек, который стоял в нескольких шагах от генеральского звания — высшего в их тайной иерархии.
Когда говоришь о своих ошибках, это всегда неприятно, тем более что брат по ордену должен был получить именно то задание, с которым в свое время не смог справиться Антонио.
Собственно говоря, само поручение было ему дано Клаудио Аквавивой в первую очередь для того, чтобы как можно быстрее и дальше удалить опасного конкурента в борьбе за должность генерала ордена иезуитов от Рима и от святейшего престола. Последнее было наиболее важно, так как к нему благоволил папа Григорий XIII[43]. Благоволил и в то же время сам стал невольным виновником его провала, послав его с миссией в Швецию, закончившейся неудачей[44].
Антонио грело душу лишь то, что ему удалось повлиять на короля Юхана и добиться разрешения на то, чтобы у будущего наследника престола королевича Сигизмунда заменили учителей. Новые были не в пример лучше прежних уже по одному тому, что принадлежали к ордену иезуитов. На это обстоятельство, которое в перспективе сулило несомненный успех