— А ты? — испуганно повернулся тот к Ивашке.
— Я сзади помогать буду, ежели что. Давай, давай, не боись. — И, видя, что Дмитрий все не решается, добавил хитро: — Царь, а боисся. — И фыркнул: — Ну и царь.
И полез Дмитрий на дубок, а вскорости и это дело так пришлось ему по душе, что он уже, когда, притомившись после игр да забав, открыв рот слушал Ивашкины пересказы, для начала предпочитал непременно залезть на одну из облюбованных ветвей. Уж очень ему нравилось смотреть на приятеля сверху, будто он восседает на троне.
К тому же если взять на деле, то в основном, спустя месяц после их первого знакомства, царевич смотрел на него только снизу, безоговорочно признав себя младшим и по уму, и по силе, и по возрасту, хотя был помладше всего на три месяца — Ивашка в июле народился, а тот в октябре. А куда денешься, коли твой товарищ все умеет и все может, а ты, сидючи за четырьмя стенами, ничего не освоил.
На словах, правда, они были равны, все-таки царем, хоть и будущим, особо не покомандуешь, да и не любил этого Ивашка, не видя во власти никакой радости. Зато занятие, чтоб пришлось обоим по душе, находил всегда. То учил мастерить лук, то — изготавливать стрелы, а то, насадив на шест свеклу и прислоня это сооружение к тыну, устраивал состязание — кто попадет первым да еще угодит в самую середку.
А пришла зима — новые забавы пошли. Тут тебе и снежки, и бабы лепные, и даже небольшую крепость хотели сделать. Однова как-то этот снег хотели вовсе со двора сгрести, а то как бы царевич, шастая в сугробах, не застудился б да не захворал со своим хлипким здоровьем. Но Дмитрий закатил такой рев, аж припадок случился, что решили оставить это дело, хотя и строго-настрого предупредили, что ежели токмо услышат хоть един чих, так все вмиг уберут, а мамкам наказали построжее следить за ним на прогулках, чтоб не лазил, куда не следовает.
Ну а разве нянькам охота торчать на морозе, да еще опосля трапезы? И опять Дмитрий гулял, как ему заблагорассудится, а о том, что есть у него в товарищах некто Ивашка, никто и ведать не ведал, хотя они особо и не таились, разве что переговаривались вполголоса да крику никогда не поднимали. Но это Дмитрию даже нравилось. Еще бы! Получается, что у него появилась превеликая тайна, а для мальчишки тайну иметь — все равно что нежданно-негаданно полцарства получить, даже лучше. С полцарством только на словах хорошо, а так-то что с ним делать? Зато тайна — это всегда ого-го.
А как-то посреди зимы стали они вместях с Ивашкой лепить снежную бабу. Дмитрий был какой-то рассерженный, стал пояснять товарищу, что супротив него со стороны царского злобного советника Бориски Годунова, кой хоть и боярин, но без роду и племени, все время умышляются козни, но как он сам, Дмитрий, на царство взойдет, то расправится с ним по-свойски. Тут он в запале подскочил к бабе и начал рубить ее палкой, гневно крича:
— Я ему вмиг голову снесу! Вот так вот!! Вот так вот!!
Ивашка стал успокаивать его, а потом переспросил:
— А как это «без роду, без племени»?
— А так, — важно пояснил Дмитрий, обрадовавшись, что наконец-то нашлось дело, где он, царевич, разбирается гораздо лучше, нежели его товарищ. — Ежели у тебя отец — боярин, и дед им был, и прадед, и еще старее, то ты и сам можешь величаться боярским сыном. Ну и все прочие тако же. Ежели в роду все холопы — выходит, что и ты холоп, ежели гость торговый — стало быть, и тебя купецким сыном назовут. Понял ли? А у Годуновых в роду, тьфу, татаровье какое-то, да хучь бы ханы али цари, а то и там худородство одно. По родословцам, как мне дядька сказывал, он от какого-то мурзы происходит, прозвищем Чет. Это, если по-нашему, не боле сотника, али и того хуже. Да ты меня не слухаешь, — обиделся он, глядя на сосредоточенно уставившегося в какую-то невидимую точку товарища.
— Да нет, слушал я тебя, — откликнулся тот. — Я вот чего думаю. Это ежели у меня отец… — задумчиво начал было Ивашка, а потом, простодушно глянув на царевича васильковыми глазами, сделал вывод: — Значит, я князь.
— Нет, ты бы был князь, если бы твой родитель им был, — терпеливо пояснил царевич.
— Вот я и говорю, — терпеливо пояснил Ивашка, — что я князь.
— Так у тебя-то родитель — мужик, — начал втолковывать Дмитрий так ничего и не понявшему, на его взгляд, товарищу.
— Нет, мать моя сказывала, что князь он, — заупрямился Ивашка.
Дмитрий поначалу даже оторопел, но потом решил поднять товарища на смех:
— Тогда скажи, как его звать-величать? Кому он сродни? От кого род свой ведет?
— Я почем знаю, — пожал плечами Ивашка. — Я и не видал-то его ни разу. Даже лик его не признал бы, коли и встретил.
— А пошто речешь так-то? — не унимался Дмитрий. — Значит, лжа.
— Нет, не лжа, — загорячился Ивашка. — Гля-кось.
И с этими словами он снял с шеи висевший у него на веревочке перстень.
— Се есть память от него.
Дмитрий удивленно взял тяжелый, массивный перстень и, уважительно рассматривая его, отметил вполголоса:
— Тяжелый…
— С чистого золота изделан, — припомнил Ивашка слышанное им как-то раз от матери.
— А камень какой красивый, горит весь. Гля-кось, дак он переливается на солнце. Эхма, даже у нас такого нетути. Я у дядьки видал раз, но этот красивше. Держи, — Дмитрий с видимой неохотой протянул перстень обратно владельцу.
— Ну что, князь у меня отец аль как?
— Можа, и князь, — задумчиво произнес Дмитрий. — Токмо как ты его искать-то будешь, ни имени, ни роду не ведая?
— Не знаю, — вздохнул грустно Ивашка. — Он, наверное, помер давно. Ведь родители завсегда вместе живут. Хотя мать мне ничего про него и не говорила. Только раз, что он в Москве живет, в богатых хоромах, а когда я вырасту, то мы вместе с ней к нему поедем, — оживился мальчуган и с надеждой посмотрел на Дмитрия: — Токмо сперва вырасти надоть.
— Когда я буду царем, я тебе его найду, — торжественно и даже несколько высокопарно произнес Дмитрий и вдруг вспомнил: — Я сейчас такое увидел, ажно удивился.
— Ну, чего еще?
— А знаешь, на кого ты похож, Ивашка?!
— На кого? — вяло спросил мальчик, не испытывая особого интереса, поскольку мысли о родном отце не отпускали его, да и головная боль, начавшаяся с утра, никак не проходила.
— На меня! Вот те крест, не вру. — И Дмитрий, воровато оглянувшись, вынул из-за пазухи небольшое зеркальце с ручкой: — Гля-кось сам. Получается, что мы с тобой как близнята.
Ивашка бережно взял зеркальце из рук царевича и, полюбовавшись узорной, ажурно-кружевной его отделкой и гладко отполированной рукояткой, заглянул в него. Заглянул — и тут же отпрянул, увидев в нем Дмитрия. Не веря глазам, он поднес руку к своему носу, потрогал его озябшей ладошкой, и отбраженный в зеркале немедленно проделал то же самое.
— И впрямь похож, — удивленно сказал он.
— Я по первости глянул, думал — портрет твой… — Голос Дмитрия стал слышаться как-то издалека, то усиливаясь, то затухая. В ушах почему-то зашумело сильнее. Очнулся мальчуган, когда Дмитрий, довольный тем, как он ошарашил такой новостью приятеля, толкнул его в плечо. Хотя толчок был не сильный, а просто дружеский, Ивашка не удержался на ногах и плюхнулся в снег.
Перед глазами у него все поплыло, переливаясь какими-то радужными кругами, и он на миг даже потерял сознание, но тут же очнулся от звонкого удивленного голоса царевича:
— Ты чего?
Ивашка с усилием открыл глаза. Встревоженный Дмитрий сидел возле него на корточках и тормошил его за плечо. С трудом поднявшись, мальчик покрутил отяжелевшей головой и, с трудом шевеля онемевшими губами, произнес:
— Я, пожалуй, пойду. Чего-то гудит у меня все, — пожаловался он и хотел руку поднести, чтоб показать, где гудит, но не смог. Царевич, кусая губы, хмурился, обдумывая что-то, а потом взял товарища за руку и не терпящим возражений тоном решительно произнес:
— Идем ко мне.
— Ты что? — вырвал Ивашка руку. — Нельзя. Ежели кто узнает, так и тебе, и мне, и еще кое-кому попадет, — вспомнил он о Митриче.
— Тогда я с тобой пошлю кого-нибудь!
— Не, тоже не надо. Сам доберусь, не маленький.
— Тогда я тебя провожу до дома. Давай, — и царевич подтолкнул мальчугана к дубку. Ивашка дважды срывался с него и только при старательной поддержке Дмитрия, усиленно подталкивавшего его сзади, вскарабкался на дерево. Едва он встал на нижнюю ветку, по которой обычно перебирался на ту сторону тына, как глянул вниз и зашатался — перед глазами все вновь поплыло-поехало.
— Держись, я сейчас, — услышал Ивашка откуда-то издалека голос Дмитрия.
Мальчику даже померещилось, поскольку повернуть шею, чтобы глянуть, он не мог, что царевич перепутал деревья и лезет совсем на другое, как вдруг почувствовал на плече его руку.
— Пошли, Ивашка.
Тот было попытался, но ватные ноги упорно не хотели слушаться мальчишку. Казалось, страшная усталость физически придавила их к ветке. Ноги, ставшие чужими, дрожали, но вперед не шли.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал он. — Ежели чего, Дмитрий поможет, — и крепко сцепив зубы, оторвался одной ногой от ветки.
Первый шаг в любом деле бывает самым тяжелым. Второй удался Ивашке полегче, пускай и не намного, но все ж таки. Следом за ним — третий, но на четвертый уже не хватило сил.
«Только бы не глянуть вниз», — шептал он, чувствуя, что тогда точно сорвется, и продолжал беспомощно стоять, раскачиваясь из стороны в сторону над заостренными концами бревен, которые напоминали чьи-то хищные зубы, злобно поджидающие добычу.
Дмитрий глянул вниз, на тын, потом на Ивашку, потом опять вниз, сделал шажок поближе к приятелю и, ухватив его рукой за плечо, попытался помочь ему восстановить равновесие, но, увы, сил ему явно не хватало.
Тогда, сообразив, что еще одно-два мгновения, и товарищ его свалится аккурат животом или грудью на самые острия, да еще с маху, отступил на шаг, не отпуская руки от его плеча, и вдруг ринулся вперед с отчаянным криком:
— Прыгай!