английский как неродной. РД сильно устал. Любой способен вообразить, как за миг трусости расплачиваешься целой жизнью раскаяния, но и за миг храбрости можно раскаиваться; РД понимал, что ХК, вполне вероятно, прав (собственно, тот и был прав) и годы, которые последуют за этим мигом храбрости, вероятно, научат РД за этот миг раскаиваться. Однако дело было сделано.
ХК вылетел из комнаты. В 19 лет он получил исследовательскую стипендию в колледже Всех Святых, но ему стало нечему радоваться.
РД получил работу в репетиторской.
Я думал, сказал я, что репетиторская — это где людям помогают сдавать экзамены.
Сибилла сказала Ну да.
Я: И его это не смущало?
Сиб: Ну, в определенном смысле не смущало, потому что, считан РД, можно сдавать экзамены ради того, чтобы поступить туда, где разовьешь свои логические способности, он просто думал, что, когда способности развиты, нельзя растаптывать все, чему научился, да еще выслушивать за это похвалы, но в определенном смысле смущало, потому что абитуриентам не давались шахматы. РД говорил о влиянии Лукреция на «Энеиду» + склонялся над шахматной доской + говорил о развитии на ферзевом фланге, полагая, что это поможет студентам сдать экзамен, или говорил А теперь рассмотрим некоторые разновидности мата + у него возникали проблемы с дисциплиной. В общем, он потерял работу и нашел другую.
ХК + РД по-прежнему ходили к Френкелю. Потом спускались на квадратный центральный двор со статуей пеликана на колонне, и РД в отчаянии бродил туда-сюда вокруг пеликана. ХК все глубже погружался в уныние. Каждый день в 9:00 он приходил в Бодлианскую библиотеку. В 13:00 возвращался в колледж на обед, в 14:15 снова шел в Бодлианскую библиотеку. В 18:15 он возвращался в колледж, если, конечно, не было семинара. Иногда он работал в Нижнем читальном зале, иногда заказывал рукопись и работал в зале Герцога Хамфри. На веки вечные ему не с кем было соперничать.
Он устал от филологии, устал отслеживать искажения фонем в зафиксированных архаизмах. Он хотел сбежать туда, где нет письменности. Туда, где все звуки умирают во вздохе.
Потом он прослышал о странном безмолвном племени в пустыне Кызылкум. Эти люди не раскрывали своего языка чужакам, а произнесение слов в присутствии иноземца каралось у них смертью.
ХК изучил вопрос и, к восторгу своему, в конце концов сделал вывод, что в четырех или пяти независимых исторических традициях упоминается, вероятно, одно и то же безмолвное племя, каковое, будучи кочевым, тысячелетиями моталось с амплитудой в тысячи миль. Он решил отправиться на поиски.
Семь лет он учил китайские, уральские, алтайские, славянские и семитские языки, а по истечении стипендии уехал в пустыню.
В Кызылкум так запросто не попадешь. Он хотел полететь через Москву, но ему не дали визу. Хотел перебраться в Туркменистан через границу из Ирана + его завернули. Поехал в Афганистан + хотел перейти через границу в Узбекистан + его завернули. Потом решил поехать в Пакистан, перейти Памир, добраться до Таджикистана, а оттуда в Кызылкум, но его опять завернули.
Тогда он решил подобраться с другого конца. Согласно его теории, племя покрывало территорию от Монгольского плато до пустыни Кызылкум, и он направился в Монголию.
Прикинувшись обычным туристом, приехал в Китай.
Чтобы не вызывать подозрений, ХК купил турпутевку. Турпоездка предполагала посещение Синьцзяна, провинции на северо-западе страны; ХК планировал отколоться от группы в Урумчи и пробираться к монгольской границе. На второй день им объявили, что поездки в Синьцзян не будет — так останется больше времени на знаменитые пейзажи, воспетые в живописи и поэзии.
Тургруппа села в поезд и поехала в какую-то деревушку на юге. Все дома были оклеены портретами председателя Мао. Ни у кого в деревушке не было «Сна в красном тереме»[112]. В деревушке вообще не было книг, а если и были, ХК не выдавали, где их найти. Ни жадеита, ни картин. Странное селение говорил он, все дети сплошь мальчики. Местные жители, похоже вкалывали как проклятые, однако в поле за деревней дети и родители запускали воздушных змеев, и ХК в жизни не видел змеев прекраснее. Они были ярко-красные, и на каждом портрет председателя Мао или два-три иероглифа, означающих какую-нибудь цитату из председателя Мао. На поле постоянно дуло, и огненные драконы взмывали в небеса, едва их выпускали из рук.
Он сомневался, что отыщет безмолвное племя, но, если не идти вперед, куда еще идти? Пока он спиной к Англии, ему неплохо, но он боялся, что, обернувшись к ней лицом, превратится в камень.
Он прикинулся больным, группа уехала, а он остался.
Однажды он стоял и смотрел, как над головой парят воздушные змеи, как мечутся в воздухе китайские иероглифы. Письменность здесь состояла из идеограмм, допускавших множество вербализаций, + у него создавалось впечатление, что люди здесь говорят как хотят, а письменность между тем парит у них над головами на воздушных змеях. Он наконец-то освободился от филологии. Он подумал Зачем мне исследовать потерянное безмолвное племя они же будут хранить безмолвие, даже если я к ним не приеду? Но что ему делать, если нечего искать?
Он наблюдал за людьми, запускавшими змеев, и увидел, что среди них бегает ребенок, у которого змея нет. Ребенок подбегал то к одной группке, то к другой, и отовсюду его гнали. Потом он пробежал мимо ХК. Ребенок хныкал, был весь покрыт язвами и не походил на прочих местных детей. ХК что-то сказал, и ребенок ответил что-то непонятное — видимо, на диалекте, решил ХК. ХК сказал еще что-то, и ребенок еще что-то ответил, и вдруг ХК показалось, что он понимает отдельные слова, но, значит, это тюркские слова, просто с китайскими интонациями странно звучат. Он сказал что-то тюркское, потом то же самое на каракалпакском и киргизском и уйгурском, и ребенок смотрел на него так, будто понимает. ХК спросил, нельзя ли повидаться с родителями ребенка, и ему сказали, что родителей у ребенка нет. Возможно, думал ХК, ребенок взялся из какого-то тюркского племени Синьцзяна или, может, из потерянного безмолвного племени, но какая разница.
Наконец однажды он в отчаянии вышел из деревушки и выбрался на обрыв над долиной. Долина была совершенно плоская, ярко-изумрудная. По ней вилась река, тоже плоская, как лента, тусклое серебро петляло туда-сюда. И из долины, разламывая эту зеленую плоскость, вырастали голые каменные горы, каждая как тысячефутовый валун.
Когда он туда добрался, небо посерело, клочья тумана цеплялись за скалы и недвижно парили над землей. Он в жизни не видал ничего страннее и прекраснее. Англия была далеко-далеко и все съеживалась, умерший Френкель и пеликан в университетском дворе совсем крохотные, Бодлианская библиотека, это кладбище жизней, — не больше почтовой марки. Ветра не было, но он видел, что клочья тумана шевельнулись, отплыли на пару ярдов. Ему хотелось сказать что-нибудь — он был так далеко. На ум пришло начало «Одиссеи». Одиссей не спас товарищей, как ни старался.
αὐτῶν γὰρ σφετέρῃσιν ἀτασθαλίῃσιν ὄλοντο,
νήπιοι, οἳ κατὰ βοῦς Ὑπερίονος Ἠελίοιο
ἤσθιον: αὐτὰρ ὁ τοῖσιν ἀφείλετο νόστιμον ἦμαρ[113].
Дураки, погубленные собственной опрометчивостью. Они съели коров бога Солнца, и тот отнял у них день возвращения νόστιμον ἦμαρ, подумал он, ностимон эмар, — как мне поступить, чтобы никогда не пришлось возвращаться? Съесть коров солнечного божества?
Ему конец, если он снова полезет в спичечный коробок.
Как мне поступить? спросил он.
Долина исчезла из виду. Ее скрыл туман, густой и белый, словно облако. Из облака торчали голые скалы. Небо прояснилось, будто расслоилась взвесь воздуха и мороси, и тяжелая морось густым белым туманом осела в долину, очистив воздух наверху. Скалы чернели в тени, и по кромкам черноты бежали блистающие полоски золота, каждая — точно луна, только-только пережившая новолуние. По вершинам гор расположились рощицы, против закатного солнца черные, и сквозь них сочилось жидкое пламя.
Я не могу вернуться, сказал он. Что же мне делать?
Он сидел, и внезапно поднялся ветер, и он видел, как в яростном потоке стелятся древесные ветви в вышине. Вдали зашумело — как будто закричала толпа народу, и, обернувшись + глянув вверх, он увидел, как в темнеющее небо взмывает гигантский дракон: лучшие деревенские мастера трудились над ним неделями + теперь змей улетел. Поле, где запускали змеев, было далеко, но в косом вечернем свете четко проступали силуэты: человек пять или шесть глядели на сбежавшего змея, чуть подальше кто-то стаскивал его с небес. Один поймал змея, другой сматывал бечеву.
И вдруг ветер подхватил змея; человек с бечевой споткнулся и вырвал его у товарища; и когда змей поплыл вверх, за ним помчался ребенок, вцепился в каркас. Крошечная фигурка держалась за змея, того проволокло по земле, а затем ветер подхватил его высоко в воздух, и бечева полетела за ним, не достать.
Водители змеев в молчании глядели, как ослепительно-красный дракон уносит ребенка. Он проплыл над ХК, а над обрывом его подбросило воздушным потоком.
Деревенские остановились на краю обрыва. Змей начал спускаться. Ветер мотал его туда-сюда и в конце концов забросил на вершину одной из тех гор, которыми недавно любовался ХК. Ветер дул от них, на резком развороте донес обрывок звука, детский вопль, а затем вновь умчал.
Деревенские смотрели на гору + ХК, решив, что теперь они станут поразговорчивее, сочувственно спросил: Что нужно сделать?
Он еле разбирал их диалект, но, похоже, ответили они, что сделать ничего нельзя.
ХК был уверен, что просто не понял, но затем кто-то ему объяснил, что они, конечно, вызовут подмогу, но никто не придет, а сам вызов сработает против них.
ХК сказал: А нельзя туда залезть?
И все хором сказали, что нельзя, на эту гору никто никогда не забирался, а кто полезет, тот погибнет.