Я все думал, что отпустил Рыжа Дьявлина туда, куда он хотел, а ведь он ничего для меня не сделал. Я все думал, что надо сказать Давай, вперед.
Я сказал: А ты про Джонатана Гловера думаешь? Может, тебе уехать из страны и сменить работу. Поехать куда-нибудь, где не нужно разрешение.
Сиб сказала: В смысле в Штаты? Я не хочу в Штаты.
Я сказал: Почему?
Сиб сказала: Там нет «Жареных кур Небраски». Не описать словами, какая тоска.
Я решил, что на сей раз она не отвертится. На мне по-прежнему была его куртка; Рыж Дьявлин не дал бы ей отвертеться.
Я сказал: Можно бросить печатать «Британского страусовода» и найти другую работу.
Сиб сказала: Я слишком многих не хочу видеть. И вообще, чего это мы о моих проблемах? Расскажи мне про человека, который умер. Вы дружили?
Я сказал: Что толку о нем говорить? У него проблем нет. Его проблем больше ни у кого нет. Почему ты не едешь в Штаты?
Сиб сказала: Я не хочу об этом
Сиб сказала: Знаешь, встречая дурака, отучившегося в Гарварде, мой отец всякий раз чувствовал, что ему плюнули в душу.
Я сказал: И поэтому ты не едешь в Штаты?
Сиб сказала: Ты бы его слышал, когда Киссинджера позвали в Колумбийский универ, — у того, мол, руки в крови миллионов[150].
Я сказал: И поэтому ты печатаешь «Британского страусовода»?
Сиб сказала: Дело в том
Сиб сказала: Просто я
Сиб расхаживала туда-сюда. Наконец сказала: Знаешь, не знаю, знаешь ли ты, Людо, но если у тебя есть мотель, всегда можно купить другой мотель.
Я сказал: Что?
Если у тебя есть мотель, всегда можно купить еще, сказала Сиб. А если можно купить, нельзя упускать шанс.
Я сказал: Что?
Сиб сказала: Ты это понимаешь, только когда у тебя есть мотель.
Я сказал: Так я это к чему
Сиб сказала, ее дядя Бадди смутно воображал, что успех мотеля замостит ему путь прочь из бухгалтерии, что даже в 30, может, не поздно попробовать что-то новое. Она сказала, ее мать воображала, что успех мотеля покроет ее занятия музыкой, поскольку с ее уровнем она вряд ли получит стипендию там, куда захочет пойти. Она сказала, ее отец внес начальную сумму, а мать и дядя взялись за мотель, чтоб он получился прибыльным, и в один прекрасный день выяснилось, что отец обнаружил потенциал в другом городишке.
Я сказал: Но почему
Сиб сказала, в мотельном бизнесе величина дохода зависит от выявления прежде не раскрытого потенциала, и у отца внезапно обнаружился дар. Она сказала, потенциал городишки заключается в том, что через несколько лет туда устремятся все, а чтобы потенциал оставался пока нераскрытым, в городишко, когда покупаешь здание или участок под будущий мотель, не должен стремиться никто.
Я сказал: Но почему
Сиб сказала, в городишках с нераскрытым потенциалом редко встречались хотя бы общества любителей камерной музыки, не говоря уж о симфонических оркестрах, и музыканты устремились бы туда с вероятностью еще меньшей, нежели все прочие люди, кто…
Я подождал, пока Сиб продолжит. Я подумал, может, если помолчать, она в конце концов объяснит.
Отец никогда не говорил про своего отца, сказала Сиб. Мать беспрестанно жаловалась на своих родителей, которые вечно слали ей в подарок свитера из Филадельфии.
Я подождал, пока Сиб продолжит, и после паузы она продолжила:
В строящийся мотель на окраине Покателло доставляли посылку в бурой бумаге. «О, господи боже мой, — говорила мать, плеща в стакан чистый скотч и выпивая одним глотком. — Ну что же, придется эту дрянь открывать». Она разрывала бурую бумагу, разрывала золотистую упаковку, открывала плоскую коробку из «Уанамейкерс» и из-под многочисленных слоев папиросной бумаги извлекала кашемировый свитер, бледно-лимонный, или бледно-зеленый, или сливовый, с перламутровыми пуговичками. «Ну что же, придется мерить эту дрянь», — наконец говорила она, залезала в свитер и поддергивала рукава до локтей, дескать, ах, какое старье, они с подругами всегда так носили кашемировые свитера. Она доставала сигарету, чиркала спичкой, закуривала и глубоко затягивалась, хотя всегда говорила, что ее связки это доконает. «Меня бесит вот это лицемерие», — говорила она, и садилась сочинять благодарственное письмо, которое начиналось словами «Милая мамочка, огромное спасибо за восхитительный свитер», и сидела, курила, смотрела в пустоту.
Я подождал, пока Сиб продолжит, но она не продолжила. Она взяла пульт. ВКЛ. ПУСК.
Я подумал: И это что-то объясняет?
СТОП.
Дело в том, сказала Сиб. И принялась расхаживать туда-сюда.
Знаешь, как где-то сказал Булез? спросила она.
Нет, как где-то сказал Булез? спросил я.
Comment vivre sans inconnu devant soi[151]. He все могут.
Так, сказал я.
Знаешь, что я сказала, когда очнулась? спросила Сиб.
Нет, сказал я.
Гневись, гневись, что гаснет мрак ночной[152]. Ты бы не хотел услышать такое от своего друга.
Да, сказал я.
Впрочем, сделанного не воротишь, и вот она я, а Лондон, невзирая на все изъяны, едва ли городишко с прежде не раскрытым потенциалом. Сколько людей живет на планете?
Пять миллиардов, сказал я.
Пять миллиардов, и насколько мне известно, из всех этих миллиардов я одна полагаю, что дети не должны жить в абсолютной экономической зависимости от взрослых, чьим заботам препоручила их судьба. Пожалуй, я тут побуду еще и напишу письмо в «Гардиан».
Я сказал, что могу написать сам и подписаться «Людо, 11 лет».
Ты напиши в «Индепендент», сказала Сиб. А я на всякий случай еще в «Телеграф» и подпишусь «Роберт Донат».
Превыше всего ценя разумную аргументацию, Сиб в 9 случаях из 10 увиливает от ответа.
Она принялась расхаживать туда-сюда и, проходя мимо пианино, задержалась, села и заиграла музыкальный кусочек, который то и дело наигрывала годами.
7Я настоящий самурай
Мой отец выпустил книжку про свою поездку на остров Пасхи.
Хью Кэри в одиночестве отправился через Россию.
Сорабджи посвятили в рыцари.
Художник ушел гулять по пустыне.
Сегети с партнером выиграли Всемирный чемпионат по бриджу 1998 года, перед тем скатавшись в Джексон, штат Миссисипи, и кое-что разведав для Нелсона Манделы.
Люди жили своей жизнью и продолжали свою работу.
Нового отца я искать не стал. Надо было ходить везде и говорить Сезам, откройся, но я только носил его куртку и снова и снова и снова катался по Кольцевой.
В один прекрасный день я доехал по Кольцевой до «Бейкер-стрит». Было все равно, куда идти, и я пошел по Мэрилебон-роуд, а потом свернул на север. Прошел вверх по одной улице, свернул налево, прошел вниз по другой, свернул направо, вверх по третьей и снова налево. Посреди улицы я услышал фортепиано.
Стадо октав запаниковавшими жирафами носилось туда-сюда по клавишам; гномик проскакал на одной ножке; двенадцать жаб пропрыгали на четырех лапах. Я сидел на пороге, а XXV вариаций «Пир Эзопа» Алькана ошеломляли равнодушную улицу. Кто это? подумал я. Я слышал в записи, как их играет Амлен, и я слышал записи Райнгессена, и Лорана Мартена, и Рональда Смита, а один раз передавали Джека Гиббонса, и, послушав эти записи, ты услышал всех пятерых, кто это играет. А тут был кто-то шестой.
Добрая волшебница Глинда плыла по мерцающему морю, запрягши шесть белоснежных лебедей. Великая Армия пересекла Польшу на пружинных ходулях. Женщина с хозяйственной сумкой перешла дорогу и поднялась на крыльцо. Переигрывающим статистом мимо торопливо прошагал мужчина с портфелем.
Шесть псов сплясали чечетку на столе.
Вариации закончились. Наступила краткая пауза.
Октавы взлетели стаей перепуганных фламинго. Никто не остановился, не оглянулся.
Он играл вариации «Вариаций» и вариации этих вариаций, и он играл вариацию за той вариацией, с которой эту вариацию изначально не сочетали.
Ты готов снова пойти в бой? Шансов нет. Дело опасное.
Я встал и постучал в дверь.
Открыла женщина. Она сказал: Чего тебе?
Я сказал: Я на урок фортепиано.
Она сказала: А.
Она сказала: Но он не дает уроки.
Я сказал: Он меня примет.
Она сказала: Ну, я не знаю.
Я сказал: Я пришел на урок по Алькану, когда-то знаменитому современнику Шопена и Листа; его обошли назначением на пост директора консерватории в результате грязных политических махинаций, предпочли ему посредственность и тем самым обрекли на жизнь в горьком забвении, и умер он (согласно легенде), потому что на него упал книжный шкаф, когда он доставал том Талмуда. На сегодняшний день всего шесть человек в мире играют его произведения из шести до сих пор работают может быть трое из них лишь один живет в Лондоне я пришел на урок фортепиано к нему.
Она сказала: Он мне ничего не говорил.
Я сказал: Ой, да бросьте
Она сказала: Ну так и быть.
Я вошел. Я оказался в большой комнате — голый пол, шелушащаяся штукатурка и рояль. За роялем кто-то сидел — я видел только ноги.
Он сказал:
Чего тебе?
Он поднимает меч. Он изящно, плавно отводит меч назад. Я сказал: Я хотел с вами повидаться, потому что я ваш сын. Он встал. Ему было лет 25. Не двойник Мифунэ, конечно, однако маловероятно, что я ему сын.
Он сказал: Это еще что за новости?
Я не знал, что сказать. Потом я придумал, что сказать. Я сказал:
やい! 貴様！
Яй! Кисама
Эй ты!
よくも俺の事を 侍か? なんてぬかしやがって
еку мо орэ но кото о самурай ка? нантэ нукасиягаттэ…
Ты еще спрашиваешь, самурай ли я…
ふざけるな!
фудзакэруна!
какая наглость!
Он сказал: Что?
Я сказал:
俺はな こう見えてもちやんとした 侍だ.
Орэ ва на ко, миэтэ мо тянто сита самурай да
Я настоящий самурай, хоть и выгляжу так