– Тем не менее я настаиваю.
Она быстро надевает шлем и красный плащ.
– Отель рядом, вы вполне дойдете до него пешком! – бросает она.
Лукреция поднимает авиаторские очки, извлекает из мотоцикла рык, потом тянет Исидора к себе и целует в лоб. Взяв его за подбородок, она говорит:
– Пусть между нами все будет ясно, дорогой коллега. Я не ваша ученица, не дочь, я не ловлю каждое ваше слово. Я делаю что хочу. Сама.
Он выдерживает ее взгляд и отвечает:
– Мы начали это расследование вместе, по моему предложению. Поверьте, нам лучше и дальше не расставаться.
Она опускает очки и ныряет в вечерний трафик, бросив своего спутника в порту одного.
Одиночество нарастало постепенно, но непоправимо.
Дочери заглядывали все реже, уже не заботясь о предлогах.
Только Изабелль еще навещала его. Она неустанно твердила мантру: «У меня впечатление, что тебе немного лучше» и «Я уверена, ты поправишься». Возможно, она пыталась убедить в этом саму себя. Но и жена с течением временем переходила ко все менее убедительным отговоркам, а потом и вовсе перестала приходить. Мигающий глаз и слюнявый рот – не очень вдохновляющее зрелище.
Впервые Жан-Луи Мартен провел целый день в полном одиночестве. Он говорил себе, что на свете нет такого несчастного человека, как он. Даже участь бродяги, заключенного, приговоренного к казни, завиднее, чем его. Те, по крайней мере, знают, что их мучения конечны. А он – существо, обреченное на жизнь. Он знал, что бесконечно будет прозябать в неподвижности, как растение. Даже хуже: растение хотя бы растет. Он же был подобен механизму. Предположим, утюгу. В него поступала методом вливаний энергия, у него наблюдался пульс, но в чем разница между плотью и механикой, поддерживавшей в этой плоти жизнь? Он был первым человеком, превратившимся в механизм при сохранившейся способности мыслить.
Проклятая авария! Попался бы мне тип, из-за которого я впал в это состояние!
В тот вечер он был уверен, что с ним случилось худшее.
Но он ошибался.
Лукреция Немрод едва не сбивает пешехода. Для ускорения она сворачивает на тротуар. Под переднее колесо «Гуцци» попадает бутылочный осколок, и оно издает бутылочный выдох.
– Черт!..
Она с трудом вынимает из держателя за коляской запасное колесо. Начинается дождь. Молодые люди наперебой предлагают помощь, но нарываются на яростное «нет».
Запасное колесо тоже пробито.
Журналистка в сердцах пинает железного скакуна.
Дождь припускает еще сильнее. Корабли в море треплет буря.
Она находит в коляске аэрозольный баллон и прикрепляет его штекер к клапану.
Я всегда обходилась без чужой помощи. Я родилась сиротой. Вернее, родители исчезли так быстро, что я не успела их заметить. Я сама выучилась, читая книжки, без учителей, я стала журналисткой без всякой школы журналистики. Сейчас я сама, без автомеханика, меняю колесо и ни от кого не хочу зависеть. Бедные наивные дурочки, мечтающие найти мужа, который решит их проблемы! Волшебные сказки сильно навредили моему поколению.
Она проверяет давление. Мало! Снова давит на баллон.
Все эти Золушки, Белоснежки и прочие Спящие красавицы!
Рядом тормозит грузовик, водитель предлагает помощь. Считаные секунды – и он спасается бегством, осыпаемый ругательствами. Дождь превращается в холодный ливень, опускаются сумерки.
Наконец-то мотоцикл может ехать дальше. Лукреции нипочем дождь, она упорно пришпоривает своего коня, но теперь барахлит стартер.
Она проявляет упорство и добивается от мотоцикла сначала недовольного урчания, а потом бодрого рева.
Спасибо, мотор.
В такой сильный дождь она не может ехать быстро. До каннского морга она добирается только в десять вечера. Достав из коляски фотоаппарат, она вешает его через плечо.
В этот час морг сторожит только старый знакомый – антилец с прической растамана, все так же увлеченно штудирующий «Ромео и Джульетту».
При виде журналистки он предупреждает ее жестом, что хода нет, и стучит пальцем по запястью – мол, уже поздно.
Она достает из кармана брюк толстый бумажник, находит купюру в двадцать евро и со скучающим видом сует ее сторожу.
Тот безразлично принимает мзду и, снова погружаясь в чтение, нажимает кнопку, управляющую стеклянной дверью.
Кабинет Жиордано заперт на ключ, но комната аутопсии открыта. Там пусто, если не считать шести трупов под белыми покрывалами на столах. Лукреция замечает, что дверь в рентгеновский кабинет приоткрыта, в щель просачивается красное сияние.
– Профессор Жиордано? Профессор Жиордано, вы здесь?
Внезапно гаснет весь свет.
– Почему ты тушишь свет? – спросил младший санитар старшего.
– Это овощ. Не может ни говорить, ни двигаться. Со светом, без света – ему все едино. А для нас это повод сэкономить. Вот такими мелкими шажками мы, глядишь, заткнем дыру в системе социального обеспечения, – пошутил старший.
– Какой ты бессердечный! – пробурчал младший.
– Я уже тридцать лет здесь вкалываю. Это рабский труд. У меня пропали все стимулы, остается только забавляться. Если не играть с больными, с тоски помрешь. Не бойся, он не сможет пожаловаться.
– Что, если Финчер нагрянет и застанет темноту?
– Известно, когда он появляется: всегда в полночь. Надо включить свет без десяти двенадцать, только и всего.
В кромешной тьме Мартена охватил липкий страх. Ему чудились монстры с телами драконов и с лицами двух санитаров, потушивших свет.
Когда свет снова вспыхнул, он испытал боль. Монстры сдержали слово и за десять минут до прихода Финчера щелкнули выключателем.
Когда прошло первое ослепление, он разглядел потолок. Белый. Посредине этого белого полотна имелось крохотное пятнышко, сразу приковавшее внимание «запертого человека». Он изучил это пятнышко в мельчайших деталях. Он познал все степени его серости, все его неровности. Пятно обрело для него метафизический масштаб. Сквозь него зрячий глаз умудрялся видеть весь необъятный мир.
Ему был неизвестен план квартала, где он раньше жил, как неведома была расстановка шкафов в корпусе, где он теперь лежал, зато он познал каждый миллиметр пятна площадью один квадратный сантиметр, захватившего все его внимание. В этот момент его посетила мысль. Видеть – само по себе колоссальное наслаждение. Неважно, что видеть, пускай даже простое пятно.
Пришел доктор Финчер. Мартену хотелось поведать о мучениях, которым его подвергли санитары. Но невролог сделал необходимое, как всегда, и ушел, после чего санитары снова выключили свет.
Чернота. Новое визуальное апноэ.
Жан-Луи Мартен час сражался с монстрами у себя в голове, а потом обнаружил, что слышит в темноте многое, чего не замечает при свете: дыхание больного на соседней койке, насос искусственных легких, болтовню санитаров в коридоре.
Странно, сказал он себе, надо лишиться какой-то способности, чтобы осознать всю ее важность.
Эти звуки были неновы, но раньше он не обращал на них внимания. Теперь же ему открылся целый новый мир. В этом мире было пятно на потолке и тысячи тихих захватывающих звуков.
После этого открытия его снова обуял страх темноты. Изумление пятном продлилось считаные мгновения, унынию же, вернувшемуся вместе с тьмой, казалось, не будет конца. Его даже посетила мысль, что в темноте он может умереть и не заметить этого. Тогда его охватила щемящая жалость к самому себе. В непроглядной тьме из его глаза вытекла невидимая миру горькая слеза.
Она тщетно пытается включить свет.
Не иначе вышибло пробку, отвечающую за эту комнату.
Светился только зеленый знак «выход», работавший от автономного генератора. Увидев коробок, она чиркает спичкой.
Так, с горящей спичкой в руке, она входит в рентгеновский кабинет. Патологоанатом в белом халате сидит в кресле, спиной к ней.
– Доктор Жиордано?
Перед ним стоит колба с наклейкой «Сэмюэл Финчер». Лукреция видит, что теперь мозг разделен на две половинки, как яблоко.
– Доктор Жиордано…
Она трогает его за руку. Паталогоанатом не реагирует на прикосновение. Она поворачивает кресло, чтобы встретиться с ним взглядом. Слабый свет догорающей спички освещает безжизненное лицо врача, на нем застыло выражение неописуемого ужаса. Что за кошмар он увидел? Рот так и остался разинутым.
Девушка вскрикивает и роняет спичку. Скорее зажечь другую!
Один из трупов у нее за спиной приходит в движение. У других трупов торчат из-под простыней голые ступни с этикетками на большом пальце. У этого из-под покрывала высовывается пара ботинок.
Набравшись смелости, Лукреция Немрод подносит огонек к безжизненному лицу и начинает его разглядывать.
Тем временем из-под простыни появляется рука. Ощупав столик на колесиках, рука находит скальпель и делает в простыне прорезь на уровне глаз. Потом обматывает тканью голову. Получается маска.
Лукреция стоит к нему спиной. Она меряет Жиордано пульс. Человек с простыней на голове держит скальпель, как кинжал.
Пламя обжигает Лукреции пальцы, она роняет огарок. Темнота. Она судорожно ищет коробок.
Когда она снова чиркает спичкой, человек уже успел к ней приблизиться. Но она его по-прежнему не замечает. Ее занимают бумаги на столе. Теперь человека с простыней на голове отделяет от нее один шаг.
Спичка снова обжигает девушке пальцы.
– Черт, черт, черт! – шипит она.
И тут слышит шорох у себя за спиной.
Она нашаривает фотоаппарат и стреляет в направлении шума вспышкой. Спички освещали крохотный участок, не то что вспышка – она на мгновение озаряет в мельчайших подробностях все помещение.
В том числе и человека с простыней на голове и со скальпелем в кулаке. Лукреция отскакивает, теперь их разделяет стол. Она пытается снова воспользоваться вспышкой, но нет, та еще не зарядилась. Приходится ждать, пока красный огонек сменится зеленым.