Финчер терпеливо ждал, пока Мартен разовьет свою мысль. Фразы рождались долго и трудно:
«Школа, родители, окружение куют решетки предвзятого восприятия мира. Мы на все взираем через эти кривые призмы. В итоге никто не видит происходящего на самом деле. Мы замечаем только то, что заранее настроились увидеть. Мы бесконечно воссоздаем мир таким, чтобы он отвечал нашим предрассудкам. Наблюдатель меняет то, что наблюдает».
Этот вывод позабавил нейропсихиатра, смотревшего теперь на пациента другими глазами.
«Для меня болезнь – это поражение. Для меня быть инвалидом стыдно. Общаясь с другими, я бессознательно требую напоминать мне это снова и снова. Это происходит помимо моей воли».
Ученого впечатлила производительность Жан-Луи Мартена: он печатал теперь почти так же быстро, как опытный секретарь, скорость изложения мысли почти не отличалась от скорости обычной речи. Функция создает орган. Время, потраченное на писание книги, не стяжало ему литературной славы, зато наделило его удивительной живостью.
– Осознать это равносильно тому, чтобы начать освобождаться от предрассудков, – ответил Финчер.
«В сущности, мы опускаем шлагбаум перед реальностью. Мы свято верим во что-то, и, если реальность противоречит этому, мы стараемся понять ее шиворот-навыворот. Например, если я уверен, что люди будут меня отвергать, заметив, что я инвалид, но сталкиваюсь с тем, что этого не происходит, я начинаю по-своему толковать малейший их намек, лишь бы была возможность заключить: «Видите, меня отвергают, потому что я инвалид».
– Таков принцип паранойи: страх создает опасность.
Сэмюэл Финчер вытер слюну, текшую у Жан-Луи изо рта.
«Дело обстоит еще хуже: мы проявляем агрессию в отношении реальности. Мы постоянно изобретаем реальность, удобную только для нас, и, если она не согласуется с реальностью других, мы отрицаем чужую реальность!»
Глаз Жан-Луи Мартена горел то ли негодованием, то ли воодушевлением, этого никто не смог бы разобрать.
«По-моему, все мы безумцы, доктор. Мы искореживаем реальность, потому что не способны принять ее такой, какая она есть. Самыми симпатичными кажутся те люди, кто удачнее всего скрывает свое восприятие реальности и создает впечатление, что принимает реальность других. Если бы мы выкладывали все, что на самом деле думаем, то только бы и делали, что ссорились».
Он помедлил.
«Наверное, это самое ужасное осознание: я считал себя инвалидом в физическом смысле, но теперь, хорошенько поразмыслив, понимаю, что я умственно неполноценен. Я лишен способности постигать мир».
Доктор Финчер ответил не сразу.
«Найдется ли хоть один человек, способный принять неприкрытую реальность такой, какая она есть, без желания ее исказить?» – спросил Жан-Луи Мартен.
– Я бы сказал, что в этом состоит цель здравомыслящего человека. Принимать мир таким, какой он есть на самом деле, а не таким, каким мы его представляем, и не таким, каким нам хотелось бы его видеть.
«Лично я думаю, что мы сами придумываем реальность. Мы грезим о самих себе. Мозг превращает нас в шесть миллиардов богов, почти не сознающих свое могущество. Я намерен создать собственный способ восприятия мира и себя самого. Впредь я буду считать себя шикарным парнем в захватывающем и неведомом мире, против которого у меня нет никаких предрассудков», – написал Жан-Луи Мартен.
Сэмюэл Финчер был вынужден пересмотреть свое отношение к больному. Куда девался служащий юридического отдела Кредитно-вексельного банка Ниццы? Мартен был гусеницей, превращающейся в бабочку, только разноцветные крылышки разворачивал его дух, а не тело.
– Вы меня изумляете, Мартен.
«Сегодня ночью мне приснился сон, – продолжил больной. – Будто бы у меня роскошный салон, где в разгаре людный праздник. Почему-то там были и вы – с огромной трехметровой головой!»
Сэмюэл Финчер взял его руку.
– Сон – единственный момент нашей свободы. Мысли пускаются в вольный полет. Ваш сон ничего не значит, разве что вы меня переоцениваете.
Полдень, в CIEL весело и людно. К провансальской усадьбе, где помещается эпикурейский клуб, подъезжают один за другим блестящие лимузины. Из них выходят безукоризненные франты. Женщины в модных нарядах обмахиваются веерами и поправляют шляпки. Солнце палит вовсю.
Исидор и Лукреция останавливают свой мотоцикл с коляской. Сняв шлемы и очки, они натягивают под красно-черными плащами вечерние наряды: у Лукреции это лиловое платье с разрезом, у Исидора поплиновая рубашка и зеленый пиджак. Лукреция сбрасывает мотоциклетные башмаки и надевает на сетчатые чулки черные туфли на высоких каблуках. Исидор остается в мокасинах. Он любуется спутницей: никогда еще он не видел ее такой нарядной. В этот раз перед ним не девчонка-сорванец, а женщина-вамп. Платье очень идет ее длинным рыжим волосам, изумрудные глаза совсем немного подведены черной тушью. Яркая губная помада совершенно изменила ее облик. Благодаря каблукам девушка подросла на несколько сантиметров.
– Туфли новые и жмут, – жалуется она. – Поторопимся, хочется поскорее их сбросить.
Журналисты пристраиваются к очереди из гостей, которых развлекает симфоническая музыка из колонок.
Жером Бержерак в кашемировом пиджаке и с моноклем в руке здоровается с ними и изъявляет желание похвастаться своей «Мими».
– Это ваша спутница?
Вместо ответа миллиардер ведет их за усадьбу. Там, посредине поля, красуется «Мими» – воздушный шар, постепенно наполняемый теплым воздухом при помощи огромного вентилятора. Купол понемногу приобретает сферическую форму, на нем уже можно узнать трехметровую физиономию Сэмюэла Финчера.
– Это в память о Сэмми. Так он остается среди нас. Накачивание воздухом занимает много времени, но, надеюсь, в конце нашего праздника Мими присоединится к завершающему апофеозу.
Жером снова целует руку симпатичной журналистке.
– По-прежнему богаты и праздны?
– Как всегда.
– Если у вас водятся лишние деньги, я могу оказать вам помощь.
– Берегитесь! Когда у человека нет денег, он воображает, что они решили бы все затруднения, но когда они имеются, как у меня, то с ними нет сладу. Сами посудите: на прошлой неделе я зачем-то купил билет лото и выиграл! Такова жизнь, множится только то, в чем не нуждаешься. К примеру, я бы предпочел не испытывать нужды в вас…
Исидор начинает проявлять нетерпение:
– Знаешь, сестренка, кажется, начинается праздник. Не хочется ничего пропустить.
Они входят. Миша отдает охраннику распоряжение пропускать людей, не относящихся к числу завсегдатаев.
Они садятся за позолоченный столик. Пользуясь тем, что длинная скатерть скрывает ее ноги, Лукреция сбрасывает туфли и массирует натертые пальцы. Даже если в Европе в отличие от Китая, говорит она себе, женщинам не уродуют ноги колодками, западный мужчина придумал моду, причиняющую страдание самому чувствительному месту – ногам. Она растопыривает пальцы с накрашенными ногтями, надеясь, что мучение во имя красоты и грации быстро забудется.
Распорядитель раздает карточки с программой: еда, речи, сюрпризы.
Все уже сидят, двери закрываются. Звучит «Гимн радости» Бетховена, сцена освещается прожекторами. Миша поднимается на трибуну с бумагами в руках и произносит небольшую речь на тему удовольствия.
Президент CIEL напоминает, что удовольствие – долг каждого человека. «Люби себя, и ты познаешь небеса и богов», – перефразирует он Сократа, учившего «познавать самого себя». Выступающий клеймит стоиков, романтиков, героев, мучеников и всех мазохистов, не понявших, что главный движитель жизни – удовольствие здесь и сейчас.
– Бог любит смотреть, как мы наслаждаемся, – резюмирует он.
Аплодисменты.
– Спасибо. Угощайтесь. Ешьте руками, если вам так больше нравится. И не забывайте: лучше грешить, чем лицемерить.
Ливрейные официанты подают деликатесную черную икру и шампанское с указанием года на бутылках. Икринки лопаются на зубах, их сок и вкус заставляют блаженно жмуриться. Шампанское смывает эти обреченные зародыши, к вкусу белого винограда добавляется игра пузырьков. К наслаждению вкусом добавляется наслаждение ароматом.
Миша напоминает повод для пира – дань памяти о докторе Сэмюэле Финчере.
– Какое бы восхищение ни вызывал у нас Финчер – психиатр-реформатор и изобретательный невролог, Финчер – гениальный шахматист, я хочу восславить здесь Финчера, остававшегося до самой смерти образцовым эпикурейцем! Повторяю, друзья мои, мы собрались здесь не для того, чтобы горевать. Не для того пришли мы в этот мир, чтобы умереть несчастными. Пусть лик Сэмюэла Финчера озарит наш путь! Умереть счастливыми. Умереть от удовольствия. Умереть, как Финчер!
Новая овация.
– Спасибо. Еще одно. Мы горды приветствовать среди нас Наташу Андерсен.
Топ-модель встает под звучащий на весь зал «Гимн радости». Оглушительные аплодисменты. Хлопая в ладоши вместе с остальными, Лукреция Немрод наклоняется к Исидору Каценбергу:
– Форменная ледышка! Никогда не понимала, чем так влекут мужчин эти скандинавские дылды-блондинки.
– Наверное, тем, что в них угадывается вызов. Именно из-за бесчувственного облика возникает желание заставить их вибрировать. Взять Хичкока: он любил только холодных блондинок, утверждая, что, когда они делают нечто хотя бы немного отличное от обыденного, это кажется чем-то невероятным.
Наташа Андерсен наклоняется к микрофону:
– Добрый вечер. Сэмюэл был бы рад очутиться сейчас здесь. Незадолго до смерти, разговаривая со мной в машине, он сказал: «Думаю, сейчас переходный период, все становится возможно, завоевания человеческого ума не знают преград, не считая наших собственных страхов, нашего архаизма, зажатости, предрассудков».
Аплодисменты.
– Я любила Сэмюэла Финчера. Это был светлый ум. Это все, что я хотела сказать.
Она садится, и пир возобновляется. Официанты приносят большие блюда с холодными и горячими кушаньями. Свет тускнеет, Бетховена сменяет Гендель – так лучше для пищеварения.