Жан-Луи Мартен нашел в сети базу данных с изображениями и вывесил на экране компьютера одну из картин Дали.
«Помните наш разговор о предрассудках, формирующих реальность? Таков и талант Дали. Он очень много работал с оптическими иллюзиями. Он показывает, что наш мозг без устали занимается интерпретацией и мешает нам видеть. Взгляните на эту картину. Найдите на ней Вольтера».
Сколько Сэмюэл Финчер ни вглядывался, Вольтер не появлялся. Жан-Луи Мартен помог ему, указав на лицо писателя в углу картины.
«Доктор, распишите стены мотивами с этих картин!»
– Кто это сделает?
«Сами пациенты. Хотя бы страдающие навязчивыми состояниями. Перфекционизм заставит их вложить в это занятие всю душу. Уверен, им понравится украшать дом, в котором они живут».
Сэмюэл Финчер согласился попробовать, и результат превзошел его ожидания. Больные часами разглядывали, разгадывали, пытались понять работы Дали.
– Должен признать, вас посещают очень интересные мысли, – сказал врач пациенту.
«Дело не во мне, я почерпнул это из изучения мозга. Почему не извлечь пользу из отличий? Будем использовать их безумие как преимущество, а не как недостаток».
Жан-Луи Мартен объяснил, что Виктора Гюго, Шарля Бодлера, Винсента Ван Гога, Теодора Рузвельта, Уинстона Черчилля, Толстого, Бальзака, Чайковского считали больными маниакально-депрессивным психозом – недугом, для которого характерно чередование фаз подавленности и подъема. Выяснилось, что при кризисе у таких маньяков вырабатывается ненормально высокая доза норадреналина – нейромедиатора, чрезвычайно ускоряющего коммуникацию, что и объясняет творческую производительность.
«Вы считаете меня безумцем, доктор?»
– Нет, вы просто увлеченный человек. Ваши стремления мне интересны.
Тогда Жан-Луи Мартен поведал нейропсихиатру о двух своих величайших увлечениях: живописи Сальвадора Дали и шахматах. Двигая глазом, Жан-Луи Мартен поместил на экране еще одну картину Дали.
«Это «Христос святого Иоанна Крестителя». Дали придумал изобразить Христа сверху, как бы глазами Бога-Отца. До него так никто не делал…»
Еще красноречивее он высказывался о шахматах. Для него они были способом вспомнить, что сам человек – фигура на огромной игральной доске, правила игры на которой ему неведомы.
«Шахматы порождают духовность, потому что благодаря им понимаешь, что две энергии, белая и черная, символы добра и зла, положительного и отрицательного, ведут борьбу. Шахматы помогают понять, что у каждого своя роль и разные достоинства – коня, слона или ладьи, но все зависит от места, где ты находишься, и даже простая пешка способна поставить мат».
Раньше доктор Финчер не интересовался шахматами. Потому, наверное, что никто не пытался его к ним пристрастить, он считал эту игру пустой тратой времени, отвлекающей мальчишек от игры в войну. Но то, как говорил о шахматах Жан-Луи Мартен, его захватило.
«Вам обязательно надо играть в шахматы. Это игра богов…»
– Вы деист?
«Конечно, а вы нет?»
– Для меня Бог – порождение человеческих грез.
«Я в меньшей степени картезианец, чем вы, Финчер. Наука выводит на абсолют. Думаю, Бог – необходимая гипотеза, без которой не объяснить всего сущего. Я, конечно, не считаю Его огромным бородатым старцем, восседающим на Солнце, скорее это измерение, превосходящее наше понимание».
– Вы считаете, что шахматные фигуры способны создавать передвигающих их игроков?
«Кто знает? Я считаю, что Бог пребывает в любом из нас. Он в наших головах, как спрятанное сокровище. Знаете, чего бы мне хотелось, доктор? Найти то место в мозгу, где мы помещаем Бога. Может, даже открыть химическую формулу воображаемого бога наших грез. По-моему, это вот здесь».
Он вывел на экран найденную в интернете карту мозга.
– Подождите, сам догадаюсь. В коре? Там, где определяется специфичность конкретного человека?
«Нет, совершенно не там».
Усилием мысли он прогулялся курсором по карте мозга.
«Я поселяю его здесь, в центре, строго между полушариями. Бог непременно пребывает в центре всего. Он – связь между двумя частями мозга – мозгом мечты и мозгом логики. Мозгом поэзии и мозгом расчета. Мозгом безумия и мозгом разума. Мозгом женщины и мозгом мужчины. Бог соединяет. Разделяет дьявол. Кстати, слово «дьявол» происходит от греческого «диаболос», что как раз значит «тот, кто размыкает, делит». Поэтому я определяю его место здесь, под лимбической системой, в мозолистом теле».
Сэмюэл Финчер сел рядом с больным.
«Что такое, доктор?»
– Ничего. Вернее… Это невероятно! У меня впечатление, что, не считая собственно неврологической практики, вы знаете столько же, сколько я».
«Потому что мне это интересно, доктор, вот и все. Я ощущаю мотивацию. Мы – первопроходцы последнего неизведанного континента, вы сами это говорили. Для меня Сальвадор Дали и шахматы – маленькие калитки, через которые можно проникнуть в тайны мозга. Но есть и другие. У вас есть собственные калитки в мозг».
Сэмюэл Финчер рассказал о своей увлеченности древнегреческими авторами: Сократом, Платоном, Эпикуром, Софоклом, Аристофаном, Еврипидом, Фалесом…
– Греки понимали силу легенды. Каждый бог, каждый герой – это вектор, через который мы понимаем какое-то чувство, эмоцию, безумие. Олимп – наша собственная душа, боги с Олимпа – грани человеческой сущности. Самой выразительной легендой мне кажется «Одиссея» Гомера. Она написана в VIII веке до нашей эры. Слово «Одиссей» на греческом значит то же самое, что на латыни «Улисс» – «страдающий». В отличие от Геракла, прославившегося силой, Улисс берет умом.
«Улисс? Расскажите мне еще раз о его путешествии», – мысленаписал Жан-Луи Мартен.
Финчер рассказал, как Одиссею пришла мысль построить огромного деревянного коня и с его помощью проникнуть в город троянцев, чтобы ночью перебить всех жителей.
«Видите, Сэмми, деревянный конь, как в шахматах…»
– Готов признать, что это хорошо иллюстрирует вашу теорию о божественных шахматистах, манипулирующих людьми. Морской бог Посейдон и богиня мудрости Афина воюют друг с другом, используя смертных.
«Мы обитаем в одном измерении, но обязательно есть другие – верхнее, нижнее, может, даже внутреннее…»
Потом Сэмюэл Финчер поведал, как после победы Одиссея Посейдон решил сделать так, чтобы корабли царя Итаки заблудились в тумане.
«Ход черных».
– Тогда Афина явилась Одиссею и посоветовала плыть на остров Эола, где он заключил все встречные ветры в волшебный мешок.
«Ход белых».
– Но его команда открыла мешок, и разразилась буря.
«Ход черных».
– Одиссея и его моряков унесло в такую даль, что добираться до дома им пришлось семнадцать лет.
«Это как несчастный случай, разлучающий вас с дорогими людьми», – прокомментировал Жан-Луи Мартен.
Бывший служащий юридического отдела Кредитно-вексельного банка Ниццы восхищенно открывал для себя «Одиссею». Он думал, что знает эту историю, но в устах Финчера перипетии скитаний античного героя представали в новом свете.
Финчер тихим голосом поведал о возвращении мореплавателя, прикинувшегося бродягой, к родным и о его мести – расстреле из лука тех, кто посягал на его жену Пенелопу.
Испуганный глаз Жан-Луи Мартена вывел на экран посетившее его откровение:
«Улисс = U-lis».
Врач не сразу понял.
«U – греческая приставка, означающая «не»: «у-топия», например. У-лис – это отрицание LIS[7]. Пример Улисса поможет мне бороться с болезнью».
Неожиданная игра слов вызвала у Сэмюэла Финчера улыбку.
Улисс! Он хочет зваться Улиссом! Как мой детский друг. Может ли это быть простым совпадением? Если бы он знал, что значит для меня это имя – Улисс!
«Но мне всегда будет недоставать практики. Это все интеллектуальные упражнения, а мне нужен контакт с материей.
– Кто знает, вдруг по интернету скоро можно будет получить руки».
«У меня была такая надежда, но это в прошлом. Дух побеждает плоть. Через интернет моя мысль способна вызывать события по всему миру».
– В чем, собственно, ваша мотивация?
«Ослепить вас. Чтобы я, полный инвалид, заставил вас открыть в мозге нечто ранее вам неведомое».
– Нельзя так просто превозмочь десять лет университета и пятнадцать лет больничной практики.
«Главное – захотеть. Кажется, вы сами это говорили. Я ищу, и я найду».
Жан-Луи Мартен начал со смены псевдонима. «Овощ» иссох, он изжил этот комплекс. Поэтому он решил стать героем фильма о своей жизни. Теперь он был Улиссом, U-lis. Пришло время быть сильным, овладеть мыслью и мозгом.
Хватит терпеть, сказал он себе.
Мартен выпустил свою мысль в сеть, подобно тому как великие мореплаватели вверяли себя океанским течениям. Рядом с ним была Афина.
Открывая глаза, Лукреция Немрод видит чью-то ногу и башмак. Рот у нее как будто склеенный – из-за хлороформа, на ней смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.
Мышь угодила в мышеловку.
Она копошится, пытаясь освободиться. Башмак и нога, как выясняется, когда она поднимает глаза, принадлежат капитану Умберто. Она находится на борту «Харона».
– Умберто! Немедленно меня развяжите!
Как она ни старается, из смирительной рубашки не вырваться.
– В больнице, борющейся с архаизмом, этого устаревшего приспособления не найти днем с огнем, – вздыхает Умберто, поворачиваясь к ней. – Пришлось пошарить на барахолках. Практично, правда?
Девушка видит в иллюминатор, что они плывут к Леринским островам, и бьется с утроенной силой.
– Развяжите меня!
Она налегает плечом на борт.
– Уймитесь, если не хотите, чтобы я вколол вам успокоительное. Я доставлю вас в лечебницу, и все будет хорошо.
– Я не сумасшедшая.
– Да знаю я! Все вы это твердите. Скоро по этой фразе можно будет определять умалишенных.
Он хохочет.
– Это вы сумасшедший! Немедленно отвезите меня в Канны. Вы отдаете себе отчет, что делаете?