, сказал себе Фрейд.
Но в глубине прохода его ждал рычажок.
Это еще интереснее.
Раздев ее догола, гость приподнимает перину, и они заползают под нее, как в домик. Его ласки, не слишком торопливые, но и не слишком ленивые, сосредоточиваются на эрогенных зонах. Она жадно целует его, быстро раздевает и прижимается к нему всем телом. Взаимный трепет плоти.
Ничуть не колеблясь, Фрейд бросается к рычажку. Разгневанная самка осыпает его оскорблениями на мышином языке. Но Фрейд и в ус не дует. Ничто не сравнится с интересом, вызываемым волшебным рычажком.
Глядя на гостя, она находит его несколько простоватым. Есть о чем подумать.
Ммммм… Такой ласковый щенок скоро сбежит.
Он тут же исчезает.
Кто же мне нужен? Кинорежиссер. Изобретатель мизансцен, способных меня удивить. Будто я героиня фильма или романа.
Воображение предоставляет ей режиссера, тут же устанавливающего декорации, выставляющего свет, придумывающего костюмы. Диалоги приобретают изысканность, жесты теперь, как в балете. Обнаженные любовники опускаются на кровать. Свечи, сладкий аромат, музыка, подчеркивающая каждое движение. Благодаря зеркалам, мгновенно расставленным на площадке режиссером, Лукреция любуется собой и партнером под разными углами.
Ну, этот тоже скоро меня бросит.
Вдруг оказывается, что мужчины ее недостойны.
Все они так предсказуемы.
Лучше, если замок ее мечты будет свободен от мужчин.
Она переходит в тренажерный зал для мысленных занятий спортом. Но от спорта, даже воображаемого, хочется пить и есть. Она представляет огромный холодильник и открывает его. Он полон еды, и она облегченно переводит дух. Она приглашает на пир подруг и готовит лакомства, от которых можно разжиреть: жаркое Дофине, лазанью, лотарингские пироги, фаршированные помидоры (без кожицы – она у нее не переваривается), кусочки курятины на вертеле с соусом сате, суфле из лососины. Ну, и наивысшее кулинарное извращение – тулузское рагу из маринованного гуся и фасоли (такого она раньше не позволяла себе даже в мечтах!).
Сэмюэл Финчер и Жан-Луи Мартен повторили опыт, но уже не с самкой в течке, а с едой. Они на два дня лишили Фрейда еды. Потом Финчер посадил мышь в клетку с двумя выходами. Один вел к различным аппетитным кушаньям: сыру, картошке, миндальному пирожному. Другой – к рычагу.
Она сидит в компании лучших подруг, ест и обсуждает излюбленную тему – мужчин. Они пьют кофе и лакомятся огромными пирожными с кремом. Внезапно ее накрывает желание покурить. Она спрашивает, не найдется ли у гостей сигаретки, и слышит в ответ «разумеется». Ей дают прикурить, она затягивается. Но нет, организму не хватает никотина. Лукреция просит еще и курит несколько сигарет одновременно. Ее руки усеивают никотиновые пятна. Пятна покрывают ее с головы до ног. Но ее крови по-прежнему недостает наркотика. Подруги предлагают ей никотиновую жевательную резинку, но никотиновый голод не проходит.
Творится удивительное: по стенам бегут трещины. Подруги тоже все в трещинах. Еда портится на глазах. От испуганных подруг, как от прокаженных, отваливаются целые куски. Все вокруг нее гниет и разлагается.
Во всем бесконечном гладком мире остается одна она – одинокий шар на гигантском бильярдном столе. Она одна на гладкой планете, под небом, полностью лишенном луны и звезд. Ее охватывает душащий страх. Она просыпается и таращится в темноту. Скорее восстановить воображаемый замок. Она принимается за дело, возводит стену за стеной, кроет крышу. Потом вызывает подруг. Те торопятся на ее зов с тачкой, полной сигаретных пачек. Она сует в рот сразу десяток сигарет и зажигает их все, но голод остается. Крыша замка рассыпается. Стены рушатся, как будто здание слеплено из песка. Подруги превращаются в крабиков, и каждый сжимает в клешнях по дымящейся сигарете. Она выхватывает сигареты, и крабы зарываются в песок. Снова она одна, рядом с ней куча песка, кровь стынет от жажды никотина.
Лукреция опять просыпается.
Если не получится возвести себе достаточно стойкий воображаемый внутренний мир, то психика не выдержит, я сойду с ума.
Она знает, что за сном последуют галлюцинации, за галлюцинациями страх, за страхом психомоторные нарушения. Главное – не поддаваться. Думать. Организовывать мысли. Строить прочную мысль, не подверженную времени.
Она падает на пол и не шевелится.
Лучик света, проникающий в «глазок». Тюремщики проверяют, спит ли она.
Не двигаться.
Дверь открывается, входит санитар с подносом. Она не знает, который час, но запах подсказывает, что принесли завтрак. Значит, позади целая ночь. Она приоткрывает левый глаз.
Затылочная доля мозга видит мужчину. Ассоциативная кора подсказывает: «Сейчас или никогда». Префронтальная уточняет: «Надо его вырубить, чтобы не зашумел, не захлопнул дверь и не поднял тревогу». Моторная кора мгновенно шлет сигнал мышцам, предназначенным для такой работы. Они натренированы как раз для нее.
Прежде чем мужчина успевает закрыть дверь, она вскакивает и бьет его ногой в подбородок. От резкого рывка рвется ее лиловое платье, зато санитар валится как подкошенный.
Она надевает туфли, хватает бутерброд и на бегу, уже в коридоре, запихивает его в рот. От жевания и от слюны хлебный мякиш превращается в шарик и попадает по пищеводу в желудок, где его растворяет желудочный сок. Масса спускается в кишечник, где ферменты вытягивают из запеченной муки сахара, а те, просочившись сквозь стенки кишок, расходятся по кровеносным сосудам. Сахара устремляются в самое высокое место организма Лукреции – в голову. Мозг всегда побуждал ее больше мыслить, больше действовать. Мозг питается от тела, а тело действует. Она чувствует, как просыпаются все мозговые доли. Первичный рептильный, управляющий жизненно важными побуждениями, выживанием, вбирает каждый глоток воздуха, малейшее соприкосновение ног с полом, все изгибы коридора.
Ее лимбический мозг, имеющийся только у млекопитающих и отвечающий за память и обучение, напряженно запоминает все места, через которые она пробегает, анализирует окружающее, побуждает прятаться при малейшем звуке.
Наконец, кортикальный мозг вырабатывает стратегию выхода из этого ада.
Все – стратегия.
Анализ, синтез, логика, хитрость. Она готова действовать, чтобы сбежать.
Второй шарик хлебной мякоти, падающий в пищевод, служит для питания икроножных мышц, от которых сейчас тоже очень многое зависит.
Она крадется вдоль стен, елозя по ним спиной, чтобы не попасть в объективы камер наблюдения.
Фрейд немного растерялся.
Финчер и Мартин решили оборудовать его маршрут и понаблюдать, насколько Фрейд способен преодолеть себя, чтобы добраться до рычага, который пошлет импульс блаженства в так называемую зону «Последнего секрета».
Нейропсихиатр поставил в лаборатории камеру, чтобы Жан-Луи Мартен ничего не пропустил. Тот в ответ комментировал происходящее, и его замечания высвечивались на экране.
Мышь, преодолевая удивление, увидела вдалеке, в прозрачном лабиринте, любимый рычаг и помчалась туда.
Она проскальзывает в кабинет. За окном темно, значит, еще не рассвело. Надо этим воспользоваться. На часах шесть, все спят. У нее есть немного времени. Она пытается воспользоваться телефоном, но он оказывается внутренним. Прочь, мечты: больным не положена связь с внешним миром.
Мой мобильный в ящике.
Она находит проволочку и начинает ковыряться в замке.
Первым препятствием оказалась дверь, две створки которой были связаны узлом, и его надо было распутать. Вдохновленная зрелищем рычага, мышь пускает в ход лапки и зубы, чтобы сделать это.
Язычок замка поддается, ящик выдвигается, она хватает сотовый, пытается позвонить Исидору, но не тут-то было, у телефона разрядилась батарейка.
На полках папки с фамилиями больных, проходивших здесь лечение, от булочника до мэра города, от почтового служащего до миллиардеров, чьи яхты красуются в порту Канн. Всем им когда-то изменял рассудок, все оказывались в больнице Святой Маргариты. В каждой истории болезни фотография и заполненная от руки анкета. Больных спрашивали о страхах, надеждах, разочарованиях, психических травмах.
Кроме прочего, им надлежало «рассказать о самом болезненном моменте, пережитом в возрасте старше 10 лет».
Так они избавляются от пресловутого изначального рычага, о котором толкует Исидор, – детской травмы. Он служит двигателем, но порой превращается в тормоз.
Лукреция увлеченно роется в папках. Ее взору предстает перепуганная толпа людей, отвергающих самих себя и стоящих на грани безумия.
Порой в уме заключается наша слабость. Это как если бы водители машин с форсированными моторами теряли управление. Чем мощнее мотор, тем страшнее водителю и тем больше опасность аварии. Возможно, мы слишком умны. Возможно, стоило бы остановить эволюцию и подвести итог.
Эта мысль представляется ей самой иконоборческой: отказаться от неуклонного и стремительного прогресса человеческого могущества ради того, чтобы лучше его понять.
Мы могли бы перебросить наш ум машинам, как горячую картофелину, обжигающую пальцы. Это было бы избавлением от того, что нам неподвластно. По словам Эйнштейна, мы используем только десять процентов мозга, и, возможно, даже этого многовато.
Историй болезни очень много. Слабым заслоном от краха психики выступают бензодиазепины, антидепрессанты и снотворное.
Она смотрит на часы: шесть часов восемь минут. Надо спешить. Санитар принес завтрак в шесть, в час, когда она должна была спать (откуда ему было знать, что ее разбудит потребность в никотине, подстегнутая недавним рецидивом курения); его коллеги тоже могли засуетиться уже на заре. К семи часам двор будет кишеть людьми. Нужно воспользоваться затишьем, пока не поздно.