Ариана и Лукреция уже готовятся прыгнуть, но тут из ближайшего садового гнома звучит приказ громкоговорителя:
– Ариана, немедленно вернись, иначе ты никогда не получишь доступа к «Последнему секрету»!
Молодая женщина не знает, как быть.
– Что такое «Последний секрет»? – спрашивает Лукреция.
– Абсолютное вознаграждение, – следует неохотный ответ.
– Вернись, Ариана, и приведи гостью.
Ариана в полной растерянности.
– Абсолютное вознаграждение? Нельзя попонятнее?
– Существует нечто под названием «Последний секрет», говорят, на свете нет ничего лучше. Это сильнее всего остального. Любых мотиваций, любых амбиций, любых наркотиков. Это нирвана. Ощущение, переживание, превосходящее все, что только можно вообразить.
Такое впечатление, что Ариана не владеет собой. Видно, что в голове у нее сумбур, она уже по-другому смотрит на сообщницу.
Появляются больные, они окружают женщин, готовы схватить. Возглавляют их параноики, ведомые Пьеро.
Понимая, что журналистка его одурачила, он исходит злобой.
– Хватай ее, Ариана! Или ты не хочешь, чтобы тебя когда-нибудь допустили к «Последнему секрету»? Задержи ее! – надрывается он в громкоговоритель.
Рот Арианы кривится от тика.
Лукреция разбегается для прыжка, но в последний момент Ариана ловит ее за руку.
Журналистка пытается вырваться, но хватка больной маниакально-депрессивным психозом слишком крепка.
– Отпусти меня, Ариана!
Та отвечает чужим голосом:
– Сегодня я прочла в журнале свой гороскоп. Там было написано: «Не отпускайте друзей».
Сумасшедшие и санитары подходят все ближе.
У Лукреции не остается выбора. Она впивается зубами в руку Арианы, и от боли та разжимает пальцы.
Свободная, наконец, Лукреция вверяет себя силе притяжения, влекущей ее вниз. Она закрывает глаза и слышит свист воздуха.
Фрейд оступился, поскользнулся и плюхнулся в воду.
Ариана, прикусив нижнюю губу, наклоняется и разглядывает, что там, внизу.
– Наверное, я должна была сама ее отпустить, наверное, я должна была… – шепчет она.
– Не грызи себя, она выплывет.
Больные и санитары ждут, но Лукреции не видно.
– Тут слишком высоко, наверняка она ударилась на лету о торчащий камень, как тут выжить, – рассуждает кто-то.
Ариана кривится.
– Я должна была, должна была…
Все, наклонившись, изучают поверхность воды, но волны не дают различить утопленницу. Пьеро не проявляет ни малейших признаков сочувствия.
– Тем лучше, – говорит он. – Не то она все выболтала бы прессе.
Ариана по-прежнему верит, что сообщница по побегу выжила. Она не отрывает взгляд от волн, но другие больные постепенно расходятся и возвращаются к прерванным занятиям.
– Идем, – зовет ее Пьеро.
Ариана, поколебавшись, бредет за ним.
«Мыши умеют плавать?»
Мышь, захлебываясь, сучила лапками и от бесполезной суеты опускалась все глубже.
Сэмюэл Финчер и Жан-Луи Мартен не спешили вмешиваться, чтобы не портить эксперимент.
На воде ни души. Волны безостановочно бьются о скалы. На берег выбрасывает окровавленный клочок лиловой ткани.
В конце концов Фрейд сам вынырнул на поверхность. Увидев вдалеке рычаг, он успокоился и поплыл. Его ждал подводный тоннель, пришлось снова нырнуть. Всего несколько минут назад мышь еще не была знакома с водой и не ведала, что ей придется плыть, теперь же она, задержав дыхание, преодолевала препятствие.
Угрызения совести снова приводят Ариану на скалу, с которой спрыгнула журналистка. Ее внимание привлекает окровавленная ткань.
Она застывает, глядя на воду, по кромке которой проворно, словно торопясь на пир, ковыляют крабы.
Все, что может кончиться плохо, так и кончается. Я ошибаюсь на каждом шагу. Только в кино люди выныривают из морской пучины.
Средиземное море волнуется все сильнее, грохот прибоя становится оглушительным. Ветер нагоняет густой морской туман, который заволакивает все вокруг. Ариане с ее наблюдательного пункта больше ничего не видно, вода затянута плотной серой пеленой. Она делает глубокий вдох с намерением тоже совершить прыжок, но гонг, зовущий на завтрак, заставляет ее передумать.
Фрейд шустро плыл по прозрачному подводному тоннелю. Помогая себе длинным розовым хвостом, он успешно передвигался в этой среде, оказавшейся на поверку не такой уж враждебной. Единственным неудобством была невозможность воспользоваться обонянием, иными словами, мышь временно лишилась главного органа чувств.
Но это не мешало Фрейду ни на секунду не терять из виду волшебный рычаг, упорно манивший его издали.
Из воды торчит нос. Забившись в щель между скал, Лукреция навострилась дышать, не высовываясь из воды.
Сейчас, говорит она себе, мне не помешал бы нос подлиннее, нос-перископ.
Длинные волосы оплетают ее, как водоросли. Она видит сквозь воду, как уходит Ариана.
Ерунда эти твои гороскопы! Мало ли, что там плетут… Напрасно я тебе доверилась.
Пользуясь туманом, укрывшим воду, как одеяло, журналистка направляется к Сент-Онора.
На ее счастье, острова расположены совсем близко друг от друга, и пролив преодолевается без труда. Пьеро был прав.
Мышь по кличке Фрейд плыла дальше.
Вот и второй из Леринских островов, остров Сент-Онора.
На пляж выбирается, выходя из тумана, мокрая наяда. При падении она все-таки задела острый камень, и теперь на левом бедре багровеет глубокий порез.
За виноградником и оливковой рощей виднеются постройки, она бредет туда. Внутри обнаруживается винокурня, над дверью которой красуется зеленый герб: два пальмовых листа вокруг епископской митры. «Леринское аббатство. Ликер Лерина», – гласит надпись готическим шрифтом. Рядом стрелка: «Цистерцианская конгрегация Непорочного Зачатия».
В этот ранний час здесь безлюдно. Старый монастырь неподалеку смахивает на испанскую миссию где-нибудь в Мексике.
Белые стены, высокие пальмы, красные крыши, устремленная ввысь заостренная колокольня церкви. Еще рано, все тонет в тишине. Лукреция заглядывает в храм, где молятся три десятка монахов в белых сутанах с черными нагрудниками. Они стоят на коленях, на макушках у всех тонзуры.
Самый пожилой замечает заблудившуюся молодую женщину и прерывает молитву. Монахи, словно повинуясь коллективному телепатическому сигналу, дружно оглядываются и изумленно смотрят на нее.
– Помогите мне. Помогите, – просит она. – Мне надо скорее попасть в Канны.
Ни малейшей реакции.
Низкорослый монах прикладывает палец к губам, призывая к молчанию.
Несколько братьев окружают ее, без слов берут за локти и выводят из церкви. Низенький монах пишет мелом на грифельной доске:
«Мы дали обет молчания и целомудрия. Здесь нельзя говорить, женщинам вход воспрещен».
Он подчеркивает слово за словом, потом все вместе.
Боже, говорит она себе, из-за своих религиозных принципов они откажут мне в помощи.
– Человек в опасности и просит помощи. Разве вы не должны, как все люди, спасать страждущих? Тем более женщин и сирот. Я женщина, к тому же сирота! Вы обязаны мне помочь.
Сработает ли пятая мотивация?
Маленький монах стирает с доски написанное и выводит большими буквами:
«Наша обязанность соблюдать господний покой».
Измученная, мокрая, раненая Лукреция переводит взгляд с одного на другого, потом произносит четко, как для глухонемых, артикулируя каждый звук:
– Значит, вы хуже всех остальных. Вы бросите меня из страха, что я нарушу ваш покой! Знаете что? – распаляется она. – Я добавлю в список новую позицию. За номерами восемь – наркотиками и девять – личным пристрастием, будет стоять десятый – религия.
Монахи вопросительно переглядываются.
Она сверлит их негодующим взглядом. Монах с грифельной доской предлагает ей сесть, приносит махровое полотенце. Она медленно раздевается.
Теперь мужчины переглядываются в ужасе.
При виде раны у нее на бедре один из монахов протягивает ей бинт, затем, поколебавшись, сам накладывает его на рану. Потом ей предлагают сухую одежду – монашеский плащ. Она берет его.
Маленький монах подносит рюмку ликера «Лерина». Она выпивает залпом, чтобы набраться сил, и одобряет вкус и аромат.
Монах с улыбкой устремляет на нее успокаивающий взгляд и пишет мелом:
«Как вы сюда попали, мадемуазель?»
– Я сбежала.
Он снова вытирает доску и, все еще заставляя себя улыбаться, пишет:
«От полиции?»
– Нет, с острова напротив!
«Вы пациентка больницы Святой Маргариты?»
– Нет, журналистка «Геттёр Модерн».
Монах внимательно смотрит в ее огромные изумрудные глаза, чтобы правильно оценить положение.
– Знаю, в это нелегко поверить, – продолжает она, – но я занимаюсь расследованием смерти нейропсихиатра и чемпиона мира по шахматам, скончавшегося от любви в объятиях датской топ-модели. Я журналистка и не сумасшедшая.
Как доказать, что ты не псих? Невозможно.
– Она не врет.
К разговору присоединяется еще один мужчина, не монах, а в джинсах и свитере. Даже без кожаной униформы она узнает его: это Deus Irae, Гнев Божий, командир «Стражей добродетели».
– Хорошо, что вы меня помните. Скажите же им, что я в своем уме.
– Она в своем уме, – не спуская с нее глаз, он добавляет: – Это знакомая, у меня была назначена с ней встреча, она ошиблась дверью.
Монах застывает в задумчивости. Такие речи ему понятны. Deus Irae знает, что достоверная ложь лучше сложной правды.
«Вы можете здесь остаться, но это будет стоить сорок евро в день», – пишет монах на доске.