– Вернемся к этому позже, – откликается Исидор.
Умберто убегает, преследователи не отстают. Он снова стреляет, они прячутся в углу. Умберто ныряет в прилегающую улочку, расталкивает прохожих и скрывается за дверью, из-за которой продолжает пальбу. Жером Бержерак обстреливает его жирными консервными банками и наступает, не переставая кричать:
– План два, план два!
– Вот к чему приводит склонность к крайностям, – ворчит Исидор. – Даже в своем эпикурействе он перегибал палку. Вот, полюбуйтесь, он и сейчас рвется в сорвиголовы, наплевав на благоразумие.
Подтверждая его вердикт, миллиардер бросается вперед и получает в плечо посланную Умберто пулю калибра 7,65.
– Меня задело, – сообщает Жером со смесью ужаса и восхищения.
– Хватит попусту терять время, – решает Исидор.
Зайдя с тыла, он тычет под ребра Умберто горлышком бутылки.
– Хорошенького понемножку. Руки вверх, Умберто!
Журналист защелкивает у него на запястьях извлеченные из кармана наручники.
– На помощь! – голосит Жером Бержерак.
Молодая журналистка подбегает к нему.
– Ради вас, Лукреция, я готов рисковать жизнью, – шепчет он, как будто находится на последнем издыхании.
Лукреция осматривает рану:
– Гм… Ерунда. Так, царапина. Возьмите мой платок, а то испачкаете костюмчик от «Кензо».
Повернувшись к Умберто, она хватает его за воротник:
– Ну, что такое «Последний секрет»?
Умберто помалкивает, снисходительно улыбаясь.
Жером Бержерак тоже хватает его за воротник и собирается двинуть кулаком в челюсть, но Исидор отводит его руку.
– Прошу без насилия.
– Я знаю свои права, – строго сообщает бывший нейрохирург. – Вы не полицейские. Вам нельзя даже надевать на меня наручники. Я подам на вас в суд.
– Да, мы не полицейские, но, думаю, они скажут спасибо за поимку убийцы доктора Жиордано, моего похитителя (я тоже подам на вас в суд) и убийцы Финчера.
Эти слова вызывают бурную реакцию.
– Я не убивал Финчера! – вопит Умберто.
– Это еще предстоит доказать, – напоминает Жером Бержерак.
– Наташа показала, что была одна и…
– Да, но «Последний секрет», кажется, позволяет убивать на расстоянии, – говорит Лукреция.
Умберто пожимает плечами:
– Вы понятия не имеете, что такое «Последний секрет».
– Так скажите нам, что это, мы внимательно слушаем.
К ним подходит Исидор:
– Кажется, вы не поняли одной вещи, Умберто. Мы – одна команда. Мы любим Сэмюэла Финчера и его дело. Мы просто хотим выяснить, что с ним случилось.
– У меня нет никаких причин вам помогать, – упирается Умберто, опуская глаза.
– Есть, признательность к человеку, вытащившему вас из грязи.
Эти слова как будто действуют на моряка. Но все портит крик Жерома Бержерака:
– Колись, Умберто, твоя карта бита!
Исидор быстро отводит миллиардера в сторону и возвращается к Умберто, чтобы остаться с ним с глазу на глаз.
– Что тебе там посулили? Работу? Наркотики? Или ты их боишься? У тебя перед ними должок?
Умберто собирается с духом:
– Они меня спасли.
– Не они, а Сэмюэл Финчер! – повышает голос Исидор. – Это ему ты обязан всем. А теперь ты отказываешься пролить свет на его смерть. Какая неблагодарность!
Моряк сжимает голову руками в наручниках.
Жером Бержерак, лишившись терпения, снова идет на приступ:
– Задай себе вопрос: что бы тебе посоветовал сейчас призрак Сэмюэла Финчера? Неужели держать язык за зубами?
Лукреция тоже считает полезным вмешаться:
– Ты упоминал некоего Никто. Кто это? Ответь, ты поможешь не нам, а Финчеру. Восстановить справедливость – твой долг перед его памятью.
В голове нейрохирурга царит полнейший хаос. Чувство вины, угрызения совести, горечь, страх тюрьмы, жажда дорваться до «Последнего секрета», благодарность клинике и лично Финчеру вступают у него внутри в страшную схватку. Дилемма. Он корчится от боли, словно все услышанное жжет его раскаленными клещами.
Исидор понимает, что настал момент отвести струю пара и достигнуть эффекта контраста температур. Прежние ориентиры сметены, теперь бедняге нужно понимание и сочувствие.
– Идем, заморим червячка. Ты расскажешь все с самого начала.
– Слушайте, друзья! – подхватывает миллиардер. – Приглашаю всех в ресторан CIEL. В уютной обстановке откровения звучат гораздо лучше.
Санкт-Петербург, восемь утра. На серую посадочную полосу, где приземлился Ил «Аэрофлота», падал мелкий снежок.
Надпись по-английски в салоне призывала пассажиров поддержать гордую российскую авиакомпанию, последнюю, позволявшую курение в полете вопреки правилам, принятым в международной авиации.
Доктор Сэмюэл Финчер уже несколько месяцев как бросил курить, и эта поблажка его не привлекала, наоборот, весь полет он мучился от тошнотворного дыма.
Почему счастье одних обязательно должно приносить несчастье другим?
Самолет мягко подкатился к терминалу.
В аэропорту его никто не встречал. Сэмюэл взял такси, большую зеленую «Ладу», за рулем которой сидел человек в яркой майке. Водитель хотел во что бы то ни стало продать что-нибудь из своего разномастного ассортимента: хоть банку красной икры для младшей дочки, хоть американские сигареты целыми блоками, хоть рубли в неограниченном количестве по выгодному курсу.
В машине Сэмюэл Финчер изучал полученные от Мартена записи. Трепанация, позволяющая добраться до «Последнего секрета», практиковалась в Институте мозга с декабря 1998 года. В 1999 году Министерство здравоохранения России сообщило, что там прошли лечение 120 пациентов-токсикоманов.
Припарковавшись, таксист внимательно посмотрел на пассажира в зеркало заднего вида и назвал цифру в долларах.
Институт человеческого мозга Санкт-Петербурга оказался старой постройкой еще сталинских времен, где раньше брали в оборот упрямившихся политзаключенных. Фасад здания изрядно облез, но снег скрывал самые вопиющие следы обветшания. Финчер в толстом пальто подошел к стойке администратора.
В зале отдыха медсестры смотрели телевизор и перебрасывались шутками. Через некоторое время гость предстал перед русской коллегой, доктором Черниенко.
После обычных формул вежливости она оттянула ему нижнее веко и закатала рукава рубашки, чтобы проверить вены на руках. На ломаном французском, чудовищно грассируя, она удивленно спросила:
– Так вы не наркоман? Почему тогда вы так настаиваете, чтобы я залезла к вам в мозг?
Французский нейропсихиатр объяснил, что хочет не разрушить, а, наоборот, простимулировать нужный участок. Он подробно изложил свой план, и она, хоть и с некоторыми оговорками, согласилась в нем участвовать.
Сэмюэла Финчера госпитализировали как обыкновенного пациента. Ему предоставили палату, столик, пижаму с эмблемой больницы.
Он поговорил с некоторыми пациентами. Большинство были молодыми людьми, которые искали искусственный рай, томясь в студенческих общежитиях и в армейских казармах. Там за какую-то сотню рублей можно было приобрести героин, тайно доставленный из Таджикистана, Афганистана или Чечни.
Новый способ воевать: отравление крови детей.
Большинство подверглось процедуре дезинтоксикации, но безуспешно. Слезть с героиновой иглы нелегко.
Многие неоднократно пытались покончить с собой, прежде чем их родители наткнулись в газетах на рекламу Института мозга. Там за десять тысяч долларов предлагалась спасительная операция, последний шанс.
Выходило, что окружавшие Финчера больные – выходцы из состоятельных семей. От нечего делать они резались в карты, смотрели в комнате отдыха телевизор, слонялись по коридорам. У всех были бритые головы, обвязанные бинтами с пятнами крови. У некоторых среди татуировок багровели шрамы, доказывавшие, что их наркоманская жизнь не была безоблачной. Руки парней были усеяны следами от уколов.
В день «Д» санитар обрил Сэмюэлу Финчеру голову и вручил ему белый халат. Доктор Черниенко изучила магнитно-резонансную томограмму мозга французского пациента, сделанную на единственном в клинике болееменее современном аппарате.
Ни поражений, ни опухолей. Все было в норме.
Его отправили в операционную.
Там Финчер растянулся на хирургическом столе.
Молодая медсестра с огромными серыми глазами – это все, что оставалось от ее лица, скрытого маской, – орудуя бельевыми щипцами, соорудила вокруг его головы занавес наподобие огромного купола, да еще с ширмой, чтобы скрыть от пациента все манипуляции.
Ассистенты хирурга надели на голову доктору Сэмюэлу Финчеру стальной шлем, предназначенный специально для таких операций и похожий на средневековое пыточное приспособление. Доктор Черниенко присоединила к шлему выдвижные металлические трубки, потом завернула винты, чтобы шлем сидел намертво.
– Это для надежной локализации, – объяснила она.
Она предупредила коллегу, что предпочитает обходиться без общей анестезии, потому что должна знать, что больной чувствует в процессе операции.
– Иногда мы будем просить вас что-то сказать или сделать, чтобы проверить, бодрствуете ли вы.
При виде циркулярной электропилы он содрогнулся. Но, как он заранее выяснил, российским клиникам в отличие от европейских и американских не хватало современного оборудования. Даже для подкачки жидкого азота здесь применялся автомобильный ножной насос.
Им не на что приобрести даже электрический хирургический насос!
Доктор Черниенко велела Финчеру считать от двадцати до ноля. Он почувствовал, как голову протирают влажной ватой. Он ощутил холодок – то ли от дезинфекции, то ли от местного обезболивающего – и начал считать:
– Двадцать, девятнадцать.
За первым влажным тампоном последовал второй. Услышав, как включилась пила, он сглотнул слюну.
– Восемнадцать, семнадцать.
Ради науки. Ради мозга. Мартен выдержал операцию, теперь пришла моя очередь.
– Шестнадцать, пятнадцать.
При прикосновении пилы к волосяному покрову его головы включились контактные датчики. Он ощутил покалывание.