— Что тебе известно о монастыре Поблет? — перебил священника Боссюэ.
— О чем?!
— О монастыре Поблет. Что ты знаешь о нем? — терпеливо, словно разговаривая с ребенком, повторил Жиль.
— Сначала объясни мне, что с тобой происходит и почему ты этим интересуешься.
Боссюэ медленно покачал головой и положил руку на плечо Жаку:
— На это нет времени, дружище. Просто расскажи мне, если тебе что-то известно.
Священник хотел было настаивать на том, чтобы Жиль открыл ему причину своего странного поведения, но потом передумал: его друг всегда отличался необыкновенным упрямством.
— Хорошо, Жиль. И что же ты хочешь знать о Поблете?
— Где он находится? Он все еще существует? — тотчас спросил Боссюэ, довольный тем, что священник не стал добиваться от него объяснений.
— Я ничего точно не знаю об этом монастыре, но его название мне знакомо. Наверное, я слышал его, когда учился в семинарии или в университете. Не помню. Чтобы что-то точно сказать, нужно посмотреть в книге.
«И чего же ты ждешь?» — сказал воодушевленный взгляд Боссюэ. Священник глубоко вздохнул и направился в свои комнаты, сделав Жилю знак следовать за ним. Они шли по церкви молча, и в этой гробовой тишине было слышно лишь тяжелое дыхание Боссюэ. Стараясь не думать больше о том, что произошло с его другом, Жак стал вспоминать, где и когда он мог слышать о монастыре Поблет. Священник так увлекся своими воспоминаниями, что не заметил, как Жиль отстал. Лишь подойдя к алтарю, он обнаружил, что его друга не было рядом.
Встревоженный, он окинул взглядом церковь, недоумевая, куда мог подеваться Жиль. Его нигде не было видно. По-настоящему забеспокоившись, священник отправился на его поиски и нашел Жиля в десяти метрах от алтаря, на другом конце нефа. Он стоял совершенно неподвижно, разглядывая небольшую гравюру. Жак осторожно приблизился, чтобы не нарушить очарования, в котором находился его друг. К тому же ему было несколько жутко от странного поведения Жиля. Тот по-прежнему стоял не шелохнувшись, впившись глазами в гравюру, освещенную слабым светом свечи, и, казалось, не замечал подошедшего к нему Жака.
— Вот, захотелось посмотреть, — внезапно сказал Жиль, обернувшись, и священник вздрогнул от неожиданности.
Не говоря больше ни слова, Боссюэ резко повернулся и направился в комнаты священника. Жак, в свою очередь, приблизился к колонне, на которой висела гравюра, ставшая ему такой знакомой за долгие годы. Он часто смотрел на нее, и каждый раз она поражала его, словно увиденная впервые: на этой гравюре Иисус Христос, окутанный божественным сиянием, возносился на небо в сопровождении ангелов, а на земле, на коленях, стояла женщина — очевидно, Мария Магдалина, — державшая в руках плащаницу. Священник повернул голову и увидел, как Жиль исчез за дверью, ведшей в его комнаты. Прежде чем последовать за своим другом, он еще раз бросил взгляд на гравюру и почти неосознанно осенил себя крестом.
Жак, как и подобало священнику, вел скромный, аскетический образ жизни. Единственным удовольствием, которому кюре позволял себе предаваться неограниченно, было чтение, и за свою жизнь он собрал неплохую библиотеку. Большую ее часть составляли книги, полученные в дар от людей, предпочитавших вино и прочие мирские развлечения изучению классиков. Рядом со спальней священника, в северном крыле церкви, находилась комната, служившая ему библиотекой. Там он проводил большую часть своего свободного времени — особенно холодными зимними вечерами, когда можно было, растопив камин, часами наслаждаться чтением хорошей книги.
Жиль хорошо знал эту комнату. Они часто сидели здесь с Жаком, разговаривая или споря на самые разные темы. Когда священник вошел в библиотеку, Жиль разглядывал книги на полках, читая их названия на корешках.
— О, ты уже здесь, — сказал он и, отойдя от стеллажей, уселся в кресло.
Священник прекрасно знал расположение всех книг на полках, и ему не составляло труда быстро отыскать на них нужные. Пока Жак, ни слова ни говоря, проворно и сосредоточенно рылся в своей обширной библиотеке, Боссюэ рассеянным взглядом наблюдал за ним со своего места. Через несколько минут священник выложил на стол перед своим другом целую гору книг. Одна из них, находившаяся сверху, с приглушенным стуком упала на застеленный ковром пол, и от нее взлетело облачко пыли.
— Хорошо, с тебя мы и начнем, если тебе так не терпится, — сказал священник книге.
Жиль, усмехнувшись, кивнул и придвинул кресло поближе к столу, чтобы лучше видеть. Книга называлась «Христианские монастыри». Это была копия труда, написанного монахом из монастыря Клерво, аббатом которого, пояснил Жилю священник, был Бернар Клервоский, один из основателей и наиболее активных деятелей ордена цистерцианцев. Книга была толстая и внушительная, в кожаном переплете, истертом тысячами рук, в которых она побывала. Края страниц, загнутые и кое-где истрепанные, были изъедены молью.
Священник раскрыл книгу, чтобы найти указатель. Страницы ее были тонкие и шершавые, сильно пожелтевшие, и казалось, будто они такие ветхие, что могут рассыпаться от неосторожного прикосновения. Список монастырей и аббатств шел после вступления, содержавшего краткий комментарий к книге, написанный, как и ее оригинал, на латыни. Названия монастырей были расположены не в алфавитном порядке, что несколько затруднило поиски. Друзья принялись терпеливо изучать весь список, пока не наткнулись на название «Поблет».
— Вот он! — с воодушевлением воскликнул Жиль.
Зараженный энтузиазмом своего друга, Жак торопливо стал искать указанную страницу. Боссюэ в нетерпении приподнялся со своего кресла и наклонился над книгой, опершись руками о стол. И наконец дрожащим от волнения голосом священник торжествующе прочитал:
«Расположенный в Конка-де-Барбера, в Каталонии, монастырь Санта-Мария де Поблет был основан в 1151 году монахами цистерцианского аббатства Фонтфреда на земле, которую пожаловал им принц Арагона и граф Барселоны Раймунд Беренгарий IV. Впоследствии Педро III Великий, четвертый король Арагона, устроил на территории монастыря королевский пантеон».
Более подробных сведений в книге не приводилось, поэтому друзьям пришлось просмотреть всю остальную литературу, чтобы выяснить точное местонахождение монастыря и другую дополнительную информацию, интересовавшую Жиля. В конце концов им удалось узнать, что монастырь находился неподалеку от местечка Л’Эсплуга-де-Франколи, расположенного к юго-востоку от города Лериды.
Изучение книг заняло все оставшееся утро. Незадолго до обеда Жиль, удовлетворенный тем, что удалось найти, собрался уходить, и священник проводил его до дверей церкви.
— Может быть, ты все-таки скажешь мне, что произошло, Жиль? — не выдержал в последний момент Жак.
Боссюэ, находившийся уже на середине лестницы, шедшей вниз от церковных дверей, повернулся к священнику. Бумаги с записанными на них сведениями о монастыре Поблет слегка качались в руках Жиля от дуновения ветерка. Он улыбнулся с искренней теплотой и на мгновение снова стал тем Жилем, которого священник знал столько лет.
— Озарение, Жак, озарение… — только и сказал он и, повернувшись, пошел прочь.
Священник смотрел на его фигуру, удалявшуюся по пустой улице в сопровождении маленькой полуденной тени, следовавшей за ним по пятам. Внезапно на пересечении дорог Жиль остановился, и священник подумал, что он собирается обернуться. Однако Боссюэ, не поворачиваясь, лишь поднял вверх правую руку и двинулся дальше. Со слезами на глазах Жак тоже поднял в знак прощания руку и, хотя Жиль уже не мог его слышать, прошептал:
— Прощай, дружище.
В этот момент он понял, что никогда больше не увидит своего друга.
17
1507, Гранада, Поблет
После первого допроса брат Бартоломе два дня находился в камере, прикованный цепями к стене. Их длина была такова, что узник мог только лежать или стоять на коленях. Воздух в камере был отравлен зловонием испражнений и мочи, лужи которой не высыхали на каменном полу. Раз в день надзиратель открывал небольшую дверцу внизу двери и просовывал через нее кружку воды и миску с куском хлеба и ломтиком сала.
Боль, бывшая сначала резкой и жгучей, постепенно становилась тупой, далекой. Одежда на Бартоломе была грязной и окровавленной: пытка и содержание в камере были рассчитаны на то, чтобы уничтожить человека морально. Бартоломе не понимал, как такое можно было творить во имя религии. Светской власти нужны были исполнители, которые поддерживали бы ее своими руками. И сам он, оказывается, не ведая того, сражался ради процветания всего этого беззакония. Теперь рыцарь очень раскаивался в этом.
В эти страшные дни, проведенные в полном одиночестве в мрачном, зловещем подземелье, единственным собеседником Бартоломе был Бог, и рыцарь поклялся Ему, что, не дрогнув, отдаст свою жизнь и вынесет все муки и унижения во имя Его.
Второй допрос начался точно так же, как первый. Альгвазилы пришли за братом Бартоломе в камеру и отвели его в комнату, где его уже ждали инквизиторы. Все было по-прежнему, только на этот раз гордая уверенность рыцаря, уничтоженная пыткой, сменилась тихим смирением. И тело, и душа его были измучены.
— Надеюсь, сегодня вы не станете снова упорствовать, брат Бартоломе? Поймите, что, вынуждая нас применять пытки, вы заставляете нас страдать не меньше, чем самого себя, — с притворной мягкостью сказал прокурор.
— Да, я знаю, что вам приходится много страдать, сеньор, — с горькой иронией произнес рыцарь едва слышным голосом. Глаза его неподвижно были устремлены в пол.
Прокурор ничего не ответил на этот выпад и некоторое время молчал, раздумывая. С этим монахом нужно было разговаривать по-другому. Подумав немного, инквизитор снова заговорил:
— Я еще раз вас спрашиваю: вы готовы сознаться в своих преступлениях?
— Мое преступление только в том, что я служил Богу и королю. Я вам уже говорил…