— Довольно! — гневно воскликнул инквизитор. — Если вы не желаете сознаваться, я прочитаю вам ваше обвинение.
— Кто меня обвиняет?
— Это не имеет значения. И не смейте ничего спрашивать. Вы обязаны только отвечать на вопросы.
Брат Бартоломе знал, что на определенном этапе процесса подозреваемому должны были предъявить обвинения, однако он был уверен, что при этом должен был также присутствовать защитник.
— В таком случае где мой адвокат? — спросил Бартоломе, впервые повысив голос.
Прокурор взглянул на рыцаря, приподнявшись со своего стула, и его голова, покрытая капюшоном, наполовину вышла из тени. Брат Бартоломе ждал, что инквизитор закричит на него, но тот заговорил спокойно.
— Вы ничего не можете требовать на этом суде, — сказал он. — Отвечайте на наши вопросы со всей искренностью, моля Господа, чтобы он осветил ваш разум, и все закончится быстро. — Прокурор снова опустился на свой стул и стал задавать вопросы: — Правда ли то, что вы находились в Неаполе вместе с генералом Фернандесом де Кордова в день, когда был арестован Чезаре Борджиа?
Бартоломе чуть было не сказал «да», но вовремя спохватился. Этот вопрос — на первый взгляд совершенно тривиальный — внезапно раскрыл ему глаза. Не из-за предков-иудеев, не по подозрению в ереси его допрашивали сейчас в этих застенках. Дело было в другом: очевидно, инквизиции каким-то образом стало известно об обнаружении в Неаполе святой плащаницы. Не добившись от Бартоломе подтверждения, прокурор продолжал задавать ему вопросы, заведомо предполагавшие положительный ответ. С каждым разом он все сильнее повышал голос и наконец сорвался на крик:
— Правда ли то, что на стене подвала во дворце Борджиа появился лик Господа нашего Иисуса Христа? Правда ли, что святыня, найденная за этой стеной, была привезена в Испанию вами и братом Доминго Лопесом де Техадой? Правда ли, что Великий Капитан скрыл ее от короля Фердинанда?
Взбешенный инквизитор так быстро сыпал словами, что секретарь едва успевал за ним все записывать. В заключение прокурор поднялся со своего места и, подойдя к рыцарю, произнес:
— Вам будет лучше, если вы сознаетесь во всем и расскажете, что было найдено в подвале и где это сейчас. В противном случае мы будем вынуждены вновь подвергнуть вас пытке.
Брат Бартоломе продолжал упорно молчать. Инквизитор, как оказалось, знал далеко не так много, как можно было подумать сначала. Рыцарь понял, что приговор уже вынесен, а судебный процесс был затеян лишь для того, чтобы выпытать у него необходимые сведения. Однако Бартоломе невозможно было сломить: он был полон решимости претерпеть до конца все мучения, чтобы выполнить свой долг перед Богом и уберечь от недостойных святую плащаницу Христову.
На этот раз брата Бартоломе подвергли еще более изощренной пытке. Альгвазилы привязали его к узкому деревянному столу в пыточной камере, и палач, затолкав ему в рот до самого горла мокрую тряпку, стал вливать воду через воронку. Тряпка не позволяла жертве выплевывать жидкость, и вся вода попадала в желудок, мучительно растягивая его.
Во время этой пытки брат Бартоломе обмочился, и содержимое его кишечника вышло наружу. Атмосфера в камере, и без того зловонная, стала вовсе невыносимой, но палачам этот запах страдания и страха был приятнее аромата роз, поскольку он говорил о том, что жертва раздавлена морально и физически и ее упорство наконец сломлено. Однако брат Бартоломе держался, несмотря ни на что. В него влили несколько кувшинов воды, но он так и не открыл прокурору ничего, что тот так жаждал узнать. Рыдая, рыцарь лишь повторил, что служил только Богу и королю и не знает за собой никаких преступлений.
В это время Великий Капитан был уже в Гранаде. Он приехал, чтобы лично встретиться с кардиналом Сиснеросом и потребовать освобождения рыцаря. Однако Великий инквизитор на протяжении двух дней отказывался принять его. На третий день Фернандес де Кордова сказал себе, что дольше ждать невозможно: каждый потерянный час уменьшал вероятность того, что брата Бартоломе удастся освободить живым.
Несмотря на то что в результате конфликтов с королем Фердинандом Великий Капитан утратил титул вице-короля Неаполитанского и большую часть своей власти, он еще продолжал пользоваться значительным авторитетом — в особенности среди военных. Гвардейцам, охранявшим дворец Сиснероса, было запрещено пускать Великого Капитана внутрь, но они не осмелились преградить ему дорогу, когда он, обнажив шпагу, потребовал пропустить его.
— Ваше высокопреосвященство, — презрительно сказал Фернандес де Кордова, стремительно войдя в богато убранный кабинет кардинала, — к сожалению, я вынужден ворваться к вам, поскольку вы не пожелали принять меня по-хорошему.
Сиснерос сидел за большим столом из орехового дерева, инкрустированного мрамором, и разговаривал с монахом-доминиканцем. Увидев Великого Капитана, кардинал, очень удивленный его появлением, но не потерявший самообладания, сделал монаху знак удалиться.
— Увы, моя занятость не позволила мне принять вас незамедлительно, — сказал он. — Но уверяю вас, я с чрезвычайным нетерпением ждал этого момента.
Великий инквизитор казался живым скелетом — настолько он был худощав: его тощие, костлявые руки высовывались из рукавов, как ветки старого высохшего дерева. Волосы его, посеребренные сединой и еще довольно густые, были выбриты на макушке. У кардинала было длинное узкое лицо и острый орлиный нос. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы разглядеть в нем безжалостного и фанатичного человека.
— Я требую, чтобы вы освободили брата Бартоломе де Сепеду! — воскликнул Великий Капитан, ударив кулаком по столу кардинала Сиснероса. — Он никакой не еретик и не преступник. Я ручаюсь вам, что он благочестивый христианин и верный слуга Испании. Думаю, мое слово достаточно надежный поручитель?
— Разумеется, генерал, я не ставлю под сомнение ваше слово. Но ведь вы можете заблуждаться, даже не подозревая об этом, — ответил Сиснерос и ехидно добавил: — Кстати, король почему-то утратил к вам доверие и уже не благоволит вам, как прежде. Так что утешайтесь по крайней мере тем, что не вы сами оказались в руках святой инквизиции.
— И вы еще смеете мне угрожать, кардинал? Неужели вы не понимаете, что я могу зарубить вас на месте прямо сейчас, как свинью?
— Я понимаю, как вы расстроены, генерал, ох, как я вас понимаю… Только поэтому я готов извинить вас за ваши слова. Что же касается вашего рыцаря, то вам придется дождаться, пока закончится судебный процесс.
— Скажите по крайней мере, в чем его обвиняют. У меня нет ни малейших сомнений в его невиновности.
— Я не могу сейчас ничего вам сказать. Вы все узнаете во время аутодафе. Это произойдет очень скоро, обещаю вам.
В этот момент в кабинет вошли гвардейцы со шпагами наголо. Они окружили Великого Капитана, и их предводитель попросил его покинуть дворец. Фернандес де Кордова заметил, что солдат действовал неохотно — он лишь выполнял приказ, который был ему явно не по душе. Великий Капитан вложил шпагу в ножны и, прежде чем последовать за гвардейцами, в последний раз обратился к кардиналу:
— Вы поставлены следить за исполнением закона Божьего на земле, а сами его преступаете. Что ж, подождите, придет час — и вы ответите перед Господом за все свои преступления.
Сиснерос надменным взглядом проводил Великого Капитана, пока он, окруженный гвардейцами, не вышел из кабинета. Оставшись один, кардинал закрыл глаза и несколько секунд сидел неподвижно, словно о чем-то размышляя. Затем он поднялся со своего места и направился в гардероб, находившийся в смежной комнате. Сменив свои шелковые одежды, отделанные горностаем, на грубую сутану монаха-францисканца, кардинал потянул за рычаг, скрытый в камине, и перед ним с грохотом могильной плиты открылась потайная дверь в стене.
Прежде чем вступить через нее в коридор, кардинал покрыл голову капюшоном и взял в руку канделябр, чтобы освещать себе дорогу в темноте. Пройдя по коридору, он спустился по узкой винтовой лестнице с крутыми ступеньками в маленькую комнату, откуда, как казалось, дальше не было хода. Каменный пол и стены ее были ледяные и влажные. Кардинал открыл зарешеченное окошко, проделанное в стене, и, убедившись, что в соседней комнате никого не было, погасил свечи и привел в действие скрытый механизм. Войдя через потайную дверь, он оказался в камере пыток за тем самым стулом, который он занимал во время допросов.
Брат Бартоломе был уже страшно измучен пытками. Он превратился в тень, и было странно, как он до сих пор оставался жив.
Сиснерос, выступавший в качестве прокурора на всех предыдущих допросах, решил допросить брата Бартоломе в последний раз. «Если и сейчас от него ничего не удастся добиться, с ним придется покончить», — сказал себе кардинал, надеясь все же, что прошлые пытки, томительные размышления в камере и страх перед новыми муками сломят наконец рыцаря. Сиснерос не осмеливался схватить и бросить в застенок самого Великого Капитана, хотя, как ему казалось, на это были все основания. Ведь Фернандес де Кордова оскорбил его! Его — Великого инквизитора, служителя Бога! А значит, его хула коснулась и самого Бога… Личную обиду кардинал Сиснерос готов был забыть, но он не мог простить богохульства.
— Итак, вы будете наконец говорить? — спросил он из полумрака брата Бартоломе, почти смирившись уже с тем, что рыцарь унесет тайну с собой в могилу.
— Мне нечего сказать, и я вручаю свою душу в руки Господа, — глухо кашляя, ответил Бартоломе, который сидел на этот раз на низкой скамейке, уже будучи не в силах держаться на ногах.
— Не заставляйте меня снова применять пытку, брат Бартоломе. Вы можете покончить со всем этим, если сознаетесь.
— Я мученик, и мои палачи — пастыри церкви, которой я служил всю свою жизнь. Я ожидаю Суда со спокойной душой. Можете ли вы сказать то же самое?
В камере пыток повисла тишина. Напряженная тишина. Услышав вопрос рыцаря и задумавшись над ним, кардинал невольно поежился на своем стуле. Однако сомнение, овладевшее им на секунду, тотчас уступило место привычной непоколебимой уверенности: его ревностное служение было угодно Богу, и все, что он делал, было во имя Его. Царство Небесное — был уверен Сиснерос — принадлежало тем, кто не жалел ничего и никого в своем служении Господу.