— Слушаюсь! — ответил Лучиан и хотел было добавить: «Разрешите снять форму?», но решил не тратить зря времени.
Полковник Панаит взял конверт и, прежде чем вскрыть ею, несколько раз внимательно оглядел со всех сторон.
— Давнишний… Сразу видно. — Потом, сдвинув брови, медленно прочитал: — «Прошу ровно через двадцать лет после моей смерти передать этот конверт властям. Это мое последнее желание. Кодруц Ангелини. 7 июля 1944 года».
Полковник поднял голову и вопросительно посмотрел на Лучиана:
— Ну как, вскроем?
Не дожидаясь ответа, он торопливо пошарил по карманам, достал небольшой перочинный нож, которым обычно затачивал карандаши. Лучиан следил за его движениями, сгорая от нетерпения. С таким же нетерпением он наблюдал, как лезвие разрезало конверт наподобие книжных страниц.
— Так… — сказал Панаит, довольный проделанной операцией. Потом он приоткрыл конверт и заглянул внутрь, затем не спеша, словно намеренно испытывая терпение подчиненного, осторожно извлек послание Кодруца Ангелини. — М-да! И бумага старая, японская, — констатировал полковник. — Теперь такой не сыщешь… — И, развернув письмо, заключил: — Все же нужно послать и конверт и письмо на экспертизу в лабораторию.
«Что он тянет? — с досадой думал Лучиан. — Ведь это послание с того света. Неужели ему не хочется поскорее узнать, о чем там говорится?»
— Почерк на конверте и почерк письма одинаковы, — сказал Панаит, разглаживая листок.
Лучиан в это время успел разобрать первые слова: «Когда вы…»
— Вот послушай! — произнес полковник и наконец начал читать:
«Когда вы вскроете конверт, меня уже не будет на этом свете. Через час-два, в любом случае до рассвета, меня отведут на место казни. Умру я, унеся в могилу тайну своей смерти. Я не знаю, какой будет моя страна через двадцать лет. Война еще в полном разгаре… война, которой мы, румыны, не хотели. Но уже сейчас абсолютно ясно, чем она закончится. Гитлеровская Германия потерпит поражение. Мне трудно предугадать, что принесет послевоенное время. В эти мгновения, последние мгновения своей жизни, я хочу пожелать моей родине мирного и светлого будущего.
Уважаемые коллеги из 1964 года, человека, который обращается к вам с этим посланием, звали Кодруцем Ангелини. Я служил в бюро С-4 секретной информационной службы. Мой личный номер П-41. Мне хочется верить, что вы отыщете мое личное дело.
Я обращаюсь к вам, господа, с просьбой, вернее, пожеланием, последним желанием осужденного на смерть.
Я прошу, чтобы мое дело, которое рассматривалось военным трибуналом Бухарестского гарнизона, было пересмотрено, а выдвинутые против меня обвинения были изучены еще раз. Я не виновен. Я намеренно согласился принести себя в жертву. Но час пробил, и моя семья и общество должны узнать правду обо мне.
Если к этому времени мое дело не будет пересмотрено — конечно, по инициативе коллег, — я прошу вас установить истину в связи с одним из самых драматических моментов в деятельности организации «Про патрия». Я верю, что секретная информационная служба окажет вам всестороннее содействие, если, конечно, этого еще не произошло и если сама служба благополучно переживет войну.
Не исключено, что к моменту, когда вы будете читать это письмо, секретная служба уже давно причислила мое имя к именам героев, самоотверженно служивших народу и родине. Но может случиться и так, что до сих пор мое имя находится в забвении, и тогда это завещание сыграет свою роль.
У меня есть сестра, и я убежден, что она продолжит род Ангелини. Я не хочу, чтобы мои племянники упрекали меня в чем-нибудь или стыдились, что их дядя был осужден за измену родине.
7 июля 1944 г., Жилава
Благодарю вас.
Письмо описало в воздухе кривую и упало на стол. Воцарилась абсолютная тишина. Полковник Панаит сидел неподвижно, устремив потухший взгляд куда-то в угол. Взволнованный так проникновенно прозвучавшим посланием, капитан Визиру тоже застыл в кресле, не осмеливаясь ни словом, ни жестом нарушить благоговейное молчание.
Через некоторое время Панаит поднялся, сделал несколько шагов по кабинету и снова вернулся на свое место.
— Да! — вздохнул он, обращаясь к Лучиану. — Дело запутывается, и здорово запутывается. Гонимся за Пантази, а натыкаемся на Ангелини. — Потом, видимо раздосадованный какой-то мыслью, повысил голос: — Так чем же мы в конечном счете занимаемся — историей или контрразведкой? — но тут же поправился, его голос смягчился, и взгляд оживился. — Ну да, занимаемся и тем и другим. Капитан Визиру, ты слышал когда-нибудь о деле Ангелини?
— Нет, — признался Лучиан.
— А о группе «Про патрия» в рамках секретной информационной службы при Антонеску?
— Нет!
— Вот видишь! — упрекнул Панаит, хлопнув ладонью по столу. — Плохо мы знаем историю, нашу собственную историю. — Он схватил черный карандаш, убедился в том, что он хорошо заточен, и атаковал Лучиана вопросами, будто он и был агентом П-41 секретной службы: — Какая связь между Пантази и Ангелини? Почему Пантази, связавшись лишь в последнее время с Марией Ангелини, выдал себя за полковника госбезопасности? Почему Пантази хотел заполучить послание Кодруца Ангелини? Кто такой Дюган, потребовавший от Марии Ангелини уничтожить конверт? И так как нам «повезло» и у нас не один, а два Пантази, то спрашивается: какой из них замешан в истории с письмом? Ну что ты молчишь? Отвечай!
Лучиан уже давно не видел начальника в таком возбуждении. Не желая подливать масла в огонь, он ровным голосом проговорил:
— Ей-богу, товарищ полковник, не смотрите на меня так, все равно я не знаю, что вам ответить.
Полковник Панаит сразу остыл. Он откинулся на спинку кресла и, поиграв несколько секунд карандашом, уже почти спокойно бросил:
— Если бы можно было обратиться непосредственно к Марии Ангелини!
Лучиан поддержал его:
— Послание требует разъяснений, и только Мария Ангелини может их дать…
— Еще есть архивы, — добавил Панаит. — А этот «полковник Пантази» здорово нас запутал: ведь беседуя с Марией Ангелини, он наверняка постарался узнать от нее как мощно больше, и она, без сомнения, была с ним откровенна…
— Пантази как Пантази… А вот кто такой Павел Дюган, тип, о существовании и намерениях которого Пантази знал? Я думаю, — продолжал Лучиан, встретив хмурый взгляд полковника, — что не так все плохо. Послезавтра этот самый Павел Дюган опять появится в квартире Ангелини. Нам остается только ждать. Что касается Марии Ангелини, предлагаю завтра же с ней побеседовать.
— Согласен, но при одном условии, — одобрил Панаит. — Надо сказать ей правду и убедить в том, что Тибериу Пантази не кто иной, как самозванец, и что он обманул ее… — Полковник замолчал, хотя еще не довел своей мысли до конца.
— Мы сделаем все возможное, — заверил его Лучиан.
— Постой, постой! — Полковник подался вперед: — Как я сказал, добиваясь своей цели, он ее обманул. Но какую, собственно, цель преследовал Пантази? Выжидал момента, когда появится Павел Дюган? Или хотел заполучить послание Кодруца Ангелини? Или то и другое?
И хотя у Лучиана по этому вопросу уже сложилось определенное мнение, он ответил не сразу.
— Судя по всему, — начал капитан после короткой паузы, — Павел Дюган всего лишь сообщник Пантази. Он выдумал свою легенду, чтобы получить послание Кодруца Ангелини. Что бы случилось, если бы Пантази не исчез? Наверняка он ответил бы по телефону Марии Ангелини, и самозваный полковник госбезопасности завладел бы посланием Кодруца.
— То, что ты говоришь, представляется правдоподобным. Значит, мы можем сделать вывод, что Пантази знаком с делом Кодруца Ангелини. Но не менее правдоподобной выглядит и другая версия. Вот смотри! Уж не ожидал ли Пантази появления Павла Дюгана? Может, этот тип интересовал его в большей мере, чем послание Кодруца Ангелини?
Лучиан улыбнулся:
— Если бы Фрунзэ был здесь, он бы обязательно напомнил свою любимую поговорку: «Всякий раз перед нами две возможности, как в классическом анекдоте: или — или». Товарищ полковник, мне кажется, последняя версия сразу вызывает вопросы: кто такой Павел Дюган и почему ему нужно любой ценой помешать Марии Ангелини передать властям послание ее сына? Почему Тибериу Пантази — уж не знаю, который из них, — ожидал появления Павла Дюгана? И наконец, почему Пантази, подняв весь этот шум, исчез, так и не доведя задуманную операцию до конца?
— Ты прав. Целый лес вопросов, — озабоченно кивнул Панаит и вскинул глаза на Лучиана, будто хотел спросить: «Как же нам справиться с этими вопросами?»
Кто-то постучал в дверь, полковник опустил карандаш в стакан и громко крикнул:
— Войдите! — а увидев Фрунзэ, изумился: — Ну и легок на помине!
Фрунзэ встал по стойке «смирно» и четко доложил о выполнении задания:
— Я проводил Марию Ангелини через парк Чишмиджиу. Она живет не одна, а вместе с семьей дочери. Поэтому мы и не нашли ее фамилии в телефонной книге. Ее зять, Григоре Албушою, работает главным бухгалтером в «Центрокопе», а дочь, Сэфтика Албушою, кассирша во Внешторгбанке… У нее есть внук Виктор. Дом был записан на ее имя, но несколько лет назад по ее желанию переписан на внука…
Фрунзэ механически достал из кармана пачку сигарет и зажигалку.
— Капитан! — напомнил ему полковник.
— Я не собирался курить, товарищ полковник. Это я так…
Панаит предложил ему сесть и, после того как Фрунзэ опустился на стул справа от него, спросил:
— О конверте говорил с ней?
— Пытался… Она лишь сказала, что берегла конверт как зеницу ока, хотя и не знает его содержания. В общем, поскольку я подчиненный «полковника Пантази», мне, как она считает, известны некоторые детали, и поэтому я предпочитал не задавать неосторожных вопросов.
— Правильно сделал, — похвалил его шеф и, видимо, в качестве вознаграждения протянул послание Кодруца Ангелини: — Давай читай вслух!
Фрунзэ бросил вопрошающий взгляд на Лучиана, и тот по-приятельски подмигнул ему. Фрунзэ начал читать, и по мере чтения его твердый голос звучал все более неуверенно. Когда он дошел до конца, глаза его расширились, и он наивно, почти по-детски спросил: