— Господи, неужели это правда?
— Кто знает! — то ли грустно, то ли раздумчиво ответил Панаит. — Июль сорок четвертого года! Мертвый говорит с нами спустя два десятилетия после гибели… Более того, называет нас коллегами. Разве могли мы подумать двадцать лет назад, что история облечет нас такой высокой ответственностью? — Потом резко, будто желая освободиться от прицепившейся к нему меланхолии, вернул разговор в прежнее русло: — Я согласен, что завтра же необходимо раскрыть Марии Ангелини настоящее лицо «полковника госбезопасности Пантази». И раз она заявила, что не знает содержания послания, надо познакомить ее с ним.
Фрунзэ не без волнения вспомнил:
— Она призналась, что только последнее желание сына, о котором говорилось в послании, и удерживало ее в жизни.
— Считаю, что это ее право — узнать о содержании послания, — повторил Панаит. — И еще одна деталь: не исключено, что нам придется заниматься пересмотром дела Кодруца Ангелини, и поэтому понадобится заявление от семьи. Что еще предлагаете?
Ответил Лучиан:
— Эту женщину подстерегает смертельная опасность. Еще двадцать лет назад она вступила в рискованную игру. А теперь, когда тучи над ее головой сгустились, нам следует взять ее под защиту, и как можно быстрее.
— Думаю, эта мера абсолютно необходима, товарищ полковник, — поддержал друга Фрунзэ. — За домом Марии Ангелини установить наблюдение очень легко. Дом находится в парке, и в их дворе никто больше не живет…
— Именно на этом надо сосредоточить сейчас все внимание. Послезавтрашний посетитель не должен ускользнуть от нас.
Дверь кабинета неожиданно открылась, и вошедший дежурный офицер доложил полковнику, что из фотолаборатории принесли пакет.
— Очень хорошо!
Офицер положил пакет на стол и вышел из кабинета.
— Вот как выглядел господин Тибериу Пантази в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. — Полковник развернул веером пять фотографий, потом собрал их вместе и протянул по одной своим сотрудникам.
Рассматривая фотографию, Лучиан заметил, что облик Пантази с тех пор мало изменился. Фрунзэ, сопоставив полученную от полковника фотографию с другой, присланной из паспортного стола, заявил:
— Я согласен с капитаном Визиру.
— Вы покажете фотографии Марии Ангелини, — продолжил полковник. — Пусть подтвердит, что имела дело именно с этим человеком.
— А я сегодня же вечером, — вызвался Фрунзэ, — попытаюсь встретиться с Марчелой Вишояну. Она должна вернуться из рейса…
— Значит, задачи ясны? Я сегодня домой не поеду, останусь здесь. Так что, если что-нибудь понадобится, вы знаете, где меня найти. — Полковник встал, вложил послание Кодруца Ангелини и фотографии Пантази в дело и попрощался: — До завтра.
ДНЕВНИК МАРИИ АНГЕЛИНИ
В соседней комнате тикали настенные часы. Поглядывая незаметно на циферблат своих наручных, Лучиан ждал, что через секунду-другую, то есть когда минутная стрелка дойдет до цифры шесть, раздадутся гулкие, напоминающие звук гонга удары.
— Благодарю вас, — тихо проговорила Мария Ангелини. — Я верила в честность моего сына, хотя… Я счастлива, что могу закрыть глаза со спокойной душой.
И вот в тишине гостиной раздался бой часов. Некоторое время звуки плыли в воздухе, ударяясь о стены и мебель. Лучиан слушал их с какой-то детской восторженностью.
— Извините, я хотела бы еще раз посмотреть на фотографию, — сказала Мария Ангелини.
Лучиан протянул ей фотографию, и она, как и в первый раз, стала рассматривать ее с нескрываемым интересом.
— Нет-нет, это не он, я не могу ошибиться. Человек, выдавший себя за полковника госбезопасности, был лет шестидесяти, с белыми редкими волосами, мелкими чертами лица. Никакого сходства с этой фотографией…
«Еще один, — помрачнел Лучиан. — Кто такой? Выдал себя за Пантази, но не Пантази, ведь бывший шпион, каким я видел его в воскресенье вечером, слишком стар, чтобы его можно было принять за кадрового офицера. Значит, он не Пантази, но назвал его номер телефона. И это в то время, как старый шпион жил у супругов Монолиу под другим именем. Чтобы мне провалиться на этом месте, если я что-нибудь понимаю!»
— Пять дней назад…
Черное платье, абсолютно седые, собранные сзади в пучок волосы еще больше подчеркивали бледность Марии; Ангелини. Она стоически перенесла все, что узнала из послания сына, расстрелянного в 1944 году за измену родине.
— Он предъявил какой-нибудь документ?
— Показал какую-то картонку, но, честно говоря, я не придала этому значения.
— Что он хотел от вас?
— Он меня предупредил, что госбезопасности известно последнее желание Кодруца и что в один из дней, когда исполнится двадцать лет после смерти Кодруца, ко мне придет человек, который от имени друзей моего сына попросит меня не передавать конверт властям, а уничтожить его… Потом он просил, чтобы я нашла предлог оттянуть время и сразу же позвонить ему, что я, как вы знаете, и сделала. Завтра, во второй половине дня, Павел Дюган придет за конвертом. Как мне быть дальше, не знаю.
— Не беспокойтесь. Мы не оставим вас одну. Завтра мы будем вместе с вами.
— Да я не боюсь, — будто нехотя, по обязанности улыбнулась женщина. Когда она заговорила вновь, в ее голосе звучало недоверие и даже обида: — Неужели вы никогда не слышали о процессе Кодруца Ангелини? Как это возможно? И о группе «Про патрия» не слышали? — Слова «Про патрия» она произносила очень осторожно, словно боялась допустить ошибку.
— Пока нам известно только то, о чем написано в завещании, если можно так назвать послание вашего сына.
— Невероятно! — воскликнула Мария Ангелини с удивлением и в то же время с горечью.
— Поэтому мы очень полагаемся на вашу доброжелательность и, конечно, на вашу память, — с неподдельной искренностью обратился к ней Лучиан.
Мария Ангелини сидела прямо, положив руки на стол, и строго, с упреком смотрела на офицера. «Нет, она не станет говорить, — заключил про себя Лучиан. — И я ее понимаю». Все же он продолжал излагать просьбу:
— Чтобы выполнить последнее желание Кодруца Ангелини, нам необходимы сведения, данные, которые помогли бы направить наши усилия по правильному пути.
Сидевшая неподвижно, с выражением глубокого страдания на бледном лице Мария Ангелини была воплощением материнской скорби. В установившейся тишине Лучиан снова услышал тиканье настенных часов, и у него появилось такое чувство, что в соседней комнате бьется огромное сердце, отмеривая жизнь ровными механическими ударами.
Вдруг Мария Ангелини решилась и заговорила:
— Ему было тридцать шесть лет, когда его приговорили к смерти и расстреляли… Но расстреляли ли?
Лучиан с удивлением услышал от Марии Ангелини о существовании подобной дилеммы.
— Он мог спастись, если бы… — Будто напуганная собственным голосом, женщина замолчала, пытаясь справиться с охватившим ее волнением. Она собралась с духом и продолжила: — …Если бы он обратился к королю… Но Кодруц был человеком сильным и гордым. Он не послушался совета адвоката. Мои просьбы и слезы также не подействовали. Он с вызовом встретил удары судьбы… Господи, я сама не знаю, что правда, а что ложь в его жизни!
Чтобы Мария Ангелини не раздумывала долго над собственными словами, Лучиан тут же задал ей вопрос:
— В чем его обвинили?
— В измене родине, народу, в том, что он занимался шпионажем в пользу противника. — Женщина страдальчески усмехнулась: — Кодруц — изменник родины! — Движимая какой-то своей мыслью, она взяла со стола копию прощального послания сына, которую принес Лучиан, и перечитала. Ее глаза наполнились слезами. Помахав бумагой в воздухе, она воскликнула: — Это была инсценировка! Я с самого начала знала, что это инсценировка!
— Вы, случайно, не помните, в каком году ваш сын стал сотрудником секретной информационной службы? — попытался Лучиан направить разговор в желаемое русло.
— После того как вернулся из Англии, в тридцать девятом году. Знаете, Кодруц окончил юридический факультет, а дипломную работу защищал в Кембридже, и защитил блестяще. Морузоф лично принял его и пригласил работать у них. Может, вы слышали о Морузофе? Его убили легионеры в ноябре сорокового года.
«Интересно! Даже очень интересно! — оценивал Лучиан поступающую информацию. — Защищает диплом в Кембридже, Морузоф лично приглашает его… Не исключено, что Кодруц Ангелини стал агентом секретной информационной службы еще до поездки в Англию».
— Вам, видимо, пришлось пойти на большие жертвы, чтобы отправить сына на учебу в Англию?
— Нет, никаких жертв не потребовалось. Он был исключительно способным мальчиком и поэтому получал стипендию из королевского фонда.
— Вы присутствовали на процессе?
— Нет, процесс шел при закрытых дверях, в обстановке большой секретности. Членов семьи в зал заседаний не допустили.
— Вашему сыну были предъявлены серьезные обвинения. Как он вел себя на процессе?
Мария Ангелини тяжело вздохнула, казалось, у нее на глазах вот-вот снова появятся слезы. Лучиан заметил, как она крепко сжала белые, все в синих прожилках, руки.
— В этом-то и дело! Это просто какой-то узел! Затянутый узел! Кто теперь сможет его развязать? Мне говорили, что на процессе Кодруц признал себя виновным и ничего не предпринял для своей защиты. Одно дело — процесс, другое дело — письмо сына! — Она с грустью покачала головой: — Так был он виноват или нет? Где же правда?
«И я хотел бы знать правду», — подумал Лучиан.
— Как к вам попал конверт?
Мария Ангелини ответила не сразу. Она сидела, глядя перед собой невидящими глазами, словно совсем забыла о присутствующем в комнате офицере.
«Мой вопрос встревожил ее? — спрашивал себя Лучиан. — Или мне это только показалось?» Он удивился, увидев, что женщина вдруг поднялась и направилась к старинному черному комоду, стоявшему в столовой. Лучиан растерялся: может, ему пора уходить? Но она подала знак оставаться на месте, потом извлекла из ящика комода какую-то старую тетрадь и медленно вернулась на место. На этот раз она заговорила, не ожидая наводящих вопросов: