Его почерк я узнала сразу. Письмо было адресовано мне. Я хотела вскрыть конверт там же, при прокуроре, но он меня остановил и посоветовал распечатать его дома. Мы были в кабинете одни, и я спросила: «Господин прокурор, вы убеждены в том, что мой сын предал родину?» Он мне объяснил, что не был членом трибунала и не знакомился с материалами дела, и порекомендовал через некоторое время попытаться поговорить с председателем трибунала господином полковником Бэлтэцяну».
Полковник прервал Лучиана:
— До сих пор нам встретились три фамилии. Капитан Фрунзэ, вы записали их?
— Да, товарищ полковник. Адвокат Камил Леордяну, майор Владимир Протопопеску, военный прокурор полковник Бэлтэцяну.
— «Затем, — продолжал чтение Лучиан, — мне сказали, что осужденный Кодруц Ангелини мужественно встретил смерть. «Почему тело сына мне передали в закрытом гробу? — спросила я его. — Это и не по-христиански, и незаконно». Ему, видно, стало жаль меня, и он хотел прекратить нашу беседу, но я попросила не щадить меня, умоляла сказать всю правду. «Ваш сын попросил нас сделать именно так… Он не хотел, чтобы вы увидели его раны».
Фрунзэ вдруг поднял руку.
— Что ты хочешь сказать, капитан? — подбодрил его полковник.
— Дело слушалось при закрытых дверях. Семье передали закрытый гроб. Возможно, и материалы дела уничтожены, — высказал свое соображение Фрунзэ.
— Понимаю, куда ты клонишь. Все же, по-моему, пока рано проводить какие-либо параллели, — заключил полковник.
— Я лично считаю нормальным, — высказал свою точку зрения Лучиан, — желание Кодруца Ангелини, чтобы его тело было передано семье в закрытом гробу.
— И я так считаю. Даже постороннему не очень-то приятно видеть изрешеченное пулями тело, тем более матери, — согласился Панаит и подал знак Лучиану читать дальше.
— «Передо мной был человек, который присутствовал при казни и видел Кодруца в последние мгновения его жизни. У меня не хватило сил подняться и уйти. Я спросила, где и в каком часу расстреляли Кодруца. Так я узнала, что казнь состоялась в тюрьме Жилава на рассвете, четверть шестого. «Ему дали причаститься?» — спросила я. «Присутствие на месте казни священнослужителя обязательно по закону, — пояснил он мне. — На месте казни был военный священник Софроние Пенеля».
Фрунзэ поспешил записать и это имя.
— «Дома я вскрыла конверт и прочла несколько прощальных строчек от Кодруца. Увидела я и второй, запечатанный конверт, на котором было написано…» Следует знакомый нам текст, — пояснил Лучиан, — я его опускаю. «…Прошло десять дней со дня похорон. Стоял ясный, солнечный день. Я вспомнила, что Кодруц и родился в такой же день. Меня огорчило, что в день его похорон на кладбище Беллу собрались только члены семьи и лишь один знакомый Кодруца по лицею — Жак Попа. Каким образом и от кого он узнал о похоронах? Ведь власти запретили нам давать объявление в газете. А потом, Жак никогда не был близким другом Кодруца, я даже не слышала, чтобы сын когда-нибудь произносил его имя. Но печаль Жака была искренней. А где же друзья Кодруца? И были ли у него настоящие друзья? Что я знала о жизни Кодруца в последние годы? Почти ничего. Разве только то, что его любовницей была Норма Тейлор. Мерзавка! После того как из-за ее показаний Кодруца приговорили к смерти, у нее хватило совести послать на могилу венок из красных гвоздик с белой лентой: «От любимой, которая тебя никогда не забудет. Н. Т.»
Фрунзэ тихо, как будто боясь нарушить воцарившуюся в кабинете тягостную тишину, проговорил:
— Как бы там ни было, но Норма Тейлор хоть таким образом присутствовала на похоронах.
— Конечно! — откликнулся Панаит с возмущением и заключил: — Ей надо было довести до конца «дело»…
Фрунзэ глубоко вздохнул. Полковник поинтересовался, что его гнетет.
— Вспомнил, какой я видел однажды Норму Тейлор. Она танцевала в «Алхамбре», — признался Фрунзэ. — Белокурая, стройная, ноги длинные, словно выточенные из мрамора.
Лучиан хотел продолжить чтение, но полковник попросил его подождать немного. Он написал несколько строчек в блокноте, потом вызвал дежурного, протянул ему вырванный из блокнота листок и приказал:
— Узнайте, нет ли в архиве каких-нибудь данных по этим вопросам.
— «Гроб из Жилавы сопровождал агент Ницэ Марин, — читал дальше Лучиан. — Он не постеснялся заявить мне, что начальство приказало ему наблюдать за гробом и погребением. Но вел он себя деликатно и ни во что не вмешивался. Кроме него, со службы Кодруца никого не было. Кому нужно, провожать в последний путь предателя? Агент оставил нас лишь после того, как увидел, что могильщики кладут на могилу венки. Жак Попа был с нами до последней минуты.
В тот же день, вечером, после поминок, к нам пришел молодой мужчина. Протянув мне свою визитную карточку, он объявил, что хотел бы поговорить со мной с глазу на глаз. Звали его Маноле Брашовяну. Он был назначенным адвокатом моего сына…»
— Запишите и эту фамилию, капитан Фрунзэ! Кто знает, может, он еще жив, — прервал чтение Панаит.
— Ма-но-ле Бра-шо-вя-ну, адвокат… — по слогам повторил Фрунзэ, делая пометку в своем блокноте.
— «Мы прошли в спальню, где за стопкой книг я спрятала оставленный Кодруцем конверт. Выразив мне соболезнования, адвокат объяснил цель своего визита. Он пришел не от себя, а по поручению военного трибунала. Он сообщил мне, что на основании решения трибунала завтра, в девять часов утра, на квартиру осужденного прибудет представитель трибунала, чтобы произвести конфискацию его движимого и недвижимого имущества, и что я вместе с ним должна там присутствовать. Сообщив мне это, он хотел тут же уйти, но я со слезами на глазах уговорила его рассказать, как проходил процесс и как вел себя Кодруц. Он попытался увильнуть от ответа, но в конце концов сказал, что против Кодруца были выдвинуты тяжелые обвинения в измене родине, в шпионаже в пользу врага. Он также добавил, что били представлены неопровержимые доказательства вины Кодруца и что в условиях войны приговор мог быть только один — расстрел. Кодруц с гордостью признал, что занимался шпионажем против рейха, и поэтому ему, как адвокату, было очень трудно защищать его. Он смог лишь формально выдвинуть смягчающие вину обстоятельства. После зачтения приговора Кодруц воскликнул: «Да здравствуют Объединенные Нации!» — и категорически отказался обратиться с просьбой о помиловании к его величеству королю или к маршалу Антонеску».
Лучиан замолчал и исподлобья бросил взгляд на полковника Панаита, а Фрунзэ, воспользовавшись паузой, спросил:
— Почему он отказался? Ведь суд состоялся в июле сорок четвертого года, а через месяц грянули события двадцать третьего августа. Если бы он попросил короля или Антонеску о помиловании, мог бы выиграть время…
— Не следует забывать, что Кодруц был адвокатом, — напомнил Панаит. — Он, наверное, хорошо понимал, что у него нет никаких шансов, поэтому и решил погибнуть с возгласом «Да здравствуют Объединенные Нации!».
— Значит, — вставил Лучиан, — группа «Про патрия» боролась за дело Объединенных Наций, за выход Румынии из войны против Советского Союза?
— Кажется, да, — согласился Панаит не совсем уверенно. — Наше расследование может пролить свет и на это.
Лучиан продолжал читать:
— «Я обещала, что на следующий день, в девять утра, буду на квартире Кодруца. Я была пунктуальна, и они тоже. Кроме адвоката Брашовяну я увидела там господина Тудора Петреску, представителя военного трибунала. Я знала, что квартира сына опечатана, и все же при виде печати мне стало плохо. Еще тяжелее было обнаружить, в каком беспорядке оставлена квартира после обыска — будто вандалы прошли. На месте остался один-единственный предмет — фотография Нормы Тейлор.
В присутствии адвоката господин Тудор Петреску сообщил мне, что на основании приговора все имущество осужденного Ангелини Кодруца, за исключением одежды, конфискуется в пользу государства. Господин Петреску спросил, что я собираюсь делать с фотографией актрисы. Я ответила, что с радостью уступлю ее государству, и тогда он, к моему удивлению, попросил подарить фотографию ему. Пусть любуется, если она ему так нравится. Я никогда не одобряла связь Кодруца с этой аморальной женщиной, да к тому же еще певичкой варьете».
— Я на месте Петреску тоже, наверное, попросил бы фотографию Нормы Тейлор, — признался Фрунзэ.
Панаит с упреком буркнул:
— Хватит, не перебивай!
— «В то время как господин Петреску составлял опись вещей в ванне, адвокат подошел ко мне и тихо, так, чтобы не слышал представитель трибунала, заговорил. Он хотел узнать, правда ли, что меня приглашал к себе прокурор Протопопеску и вручил конверт. Я сказала, что правда. Но он не довольствовался этим и хотел выяснить, что же было в конверте. Я ничего не ответила. Мне стало горько, и я пожалела, что именно он, а не кто-нибудь другой был защитником Кодруца».
Тут Лучиан сам прервал чтение, воскликнув:
— Хорошо бы найти этого адвоката!
— Если он пережил войну, — высказал сомнение Фрунзэ.
— Если он жив, ему сейчас, должно быть, лет шестьдесят, — уточнил Панаит и подал знак Лучиану продолжать чтение.
— «Составили протокол. Я взяла из квартиры Кодруца все, что разрешал закон. Господин Петреску спросил меня, что я собираюсь делать с таким обилием костюмов и белья. Он буквально позеленел, когда услышал, что я собираюсь все раздать. Меня очень огорчило, что во всей квартире не нашлось ни одной моей фотографии, фотографии Кодруца или Сэфтики. Только фотография той потаскухи…
В тот же вечер меня посетил изысканно одетый мужчина, которого по возрасту скорее можно было отнести к моему поколению, чем к поколению Кодруца. Отрекомендовавшись адвокатом Овидиу Алдя, он заявил, что был коллегой и другом Кодруца. Тогда я его упрекнула: «Если вы были ему другом, почему же не присутствовали на похоронах?» Человек признал мой упрек справедливым, потом начал объяснять, что в секретной информационной службе установлена строгая конспирация, что настоящее его имя не Овидиу Алдя, а Мирча Рахэу, что он происходит из боярского рода Рахэу из Должа и что не присутствовал на похоронах, поскольку был отдан приказ, запрещающий сотрудникам отдела посещение похоронной церемонии на кладбище Беллу. Я оценила его искренность и спросила о цели визите. Он ответил подчеркнуто официально: «Госпожа Ангелину, майор Протопопеску на днях вручил вам конверт. Я пришел попросить вас от имени нашего отдела передать этот конверт нам». Конечно, его просьба показалась мне странной. Я не из тех людей, которые быстро теряются, и дала ему отповедь: «Послушайте, господин Алдя, или Рахэу, или как вас там еще называть, Кодруц адресовал конверт мне, а не вашему отделу. По какому праву вы требуете то, что вам не принадлежит? Интересы семьи Ангелини не совпадают с интересами службы, которую вы представляете». Я думала, что Рахэу рассердится, но ошиблась. Он знал, что в конверте содержится последнее желание Кодруца. «Я прошу вас сказать нам: каково последнее желание Кодруца?» Я позвала на помощь Сэфтику и попросила ее проводить господина Рахэу. Он ушел спокойно, будто я и не выставляла его за дверь. Из окна я увидела, как он садился в лимузин.