— Мы с капитаном Фрунзэ подождем его на месте. Для этого нужно попросить разрешения у Марии Ангелини…
— Согласен? — спросил Панаит Фрунзэ, который все еще сидел, виновато опустив голову.
— Согласен! — ответил тот, на мгновение поднял глаза на начальника, но тут же потупился.
— А я с этим планом не согласен. — Понимая, что его слова удивят подчиненных, Панаит посмотрел сначала направо, потом налево, опять направо, словно следил за игрой в пинг-понг. Он еле сдержался, чтобы не рассмеяться, когда увидел, какими стали лица двух капитанов, и решил не мучить их загадками. — Я приказал приготовить конверт, идентичный тому, который передала Ангелини.
Словно обнаружив в расчетах своего начальника ошибку, которая требовала немедленного исправления, Фрунзэ воскликнул:
— А почерк? Почерк Ангелини на конверте?
— Все будет сделано мастерски, — заверил полковник. — Я обратился за помощью к лучшему художнику Монетного двора, он воспроизведет завещание Кодруца Ангелини, адресованное нам…
— В конверт положим оригинал? — полюбопытствовал Лучиан.
— Конечно. И попросим госпожу Ангелини вручить его Павлу Дюгану. Но никоим образом нельзя допустить, чтобы он уничтожил конверт при ней. Надо найти какой-нибудь предлог… предлог, основанный на моральных соображениях. Пусть Павел Дюган унесет конверт, а мы займемся выяснением его личности. Понятно?
Лучиан вынужден был признать, что предложенный полковником план предоставляет более широкие возможности для расследования. Он сказал:
— Понятно, товарищ полковник!
Фрунзэ тоже утвердительно кивнул. Суровое порицание полковника все еще терзало его самолюбие, но он чувствовал себя более виноватым перед Лучианом, чем перед начальником: ведь он и его втянул в эту дурацкую историю.
— Хорошо! — отчеканил Панаит. — Однако было бы кстати, если бы один из вас с согласия хозяйки находился в доме и тайно наблюдал за встречей.
— Самый подходящий человек для выполнения этой задачи — капитан Визиру, — предложил Фрунзэ. — Он ведь был в доме Марии Ангелини, разговаривал с ней…
— Решено, — согласился полковник. Лицо его радостно светилось, видно было, что он доволен ходом совещания. — В-третьих…
Он сделал паузу и посмотрел на сотрудников так, будто хотел выяснить, догадываются ли они, о чем ему хочется сказать, или нет: «Ну ладно! — размышлял он. — Давайте опережайте меня! Я не стану сердиться».
Наконец он прервал молчание:
— Помните, в своем дневнике Мария Ангелини упоминает о молодом адвокате Маноле Брашовяну?
— Официальный защитник? — вырвалось у Фрунзэ. Он поднял голову, теперь уже окончательно отогнав от себя чувство вины.
— Он жив? — задал вопрос Лучиан, не в силах сдержать профессиональное любопытство.
— Да, жив. Работает. Проживает в Бухаресте, на улице Доктора Листера, 155. Если у него хорошая память, тогда… Им займешься ты, Фрунзэ, — решил полковник Панаит. — Позвони ему и договорись, когда он сможет с тобой встретиться.
— У вас и номер телефона есть?
Панаит дружески засмеялся:
— Пожалуйста! Эх ты, лентяй!
Фрунзэ сразу повеселел и выпалил:
— Сегодня же я и пойду к нему!
— У меня есть и другие новости. Из лиц, участвовавших в деле Ангелини, живы еще двое: агент Марин Ницэ и писарь Тудор Петреску. Я сегодня же пошлю кого-нибудь побеседовать с ними, а там посмотрим… Да! Я пригласил к себе бывшего репортера Траяна Никоарэ, который в сорок пятом году писал в газете «Семналул» о трагической гибели Нормы Тейлор и ее мужа. С ним побеседую я. Если у вас нет вопросов, то считаю совещание закрытым. Сейчас восемь часов двадцать минут. До прихода Чампели вы свободны.
Никто из трех офицеров государственной безопасности, привлеченных к расследованию по делу Пантази — Ангелини, не сомневался, что бывший архивариус Санду Чампеля прибудет точно в назначенное время. Его пунктуальность проявилась уже накануне, когда он отказался вести какие бы то ни было разговоры вне здания министерства. Поэтому, когда часы показали без четверти девять, а Чампеля все не давал знать о себе, полковник Панаит удивился:
— Послушай, Лучиан, ты хорошо запомнил время?
Лучиан не обиделся на высказываемые начальником сомнения и еще раз заверил, что с Чампелей обо всем было договорено.
Фрунзэ все же попросил разрешения позвонить в бюро пропусков. Полковник разрешил, однако всем своим видом старался показать, что относится к происходящему скептически: «Если до сих пор не явился, значит, не придет». Из бюро пропусков ответили сразу: Чампеля Санду у окошечка еще не появлялся.
Все трое пребывали в состоянии напряженного ожидания, молча посматривали на часы, предчувствуя что-то недоброе. В девять тридцать Панаит поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, задумчиво направился к открытому окну, откуда наплывал горячий июльский зной. Он постоял там минут пять, глядя куда-то вдаль, потом тихо, словно только что узнал о какой-то серьезной неудаче, приказал:
— Берите быстро Василиу — и пулей к Чампеле. Выясните, в чем дело. Если все в порядке, тащите его сюда за шкирку.
Прежде чем покинуть кабинет начальника, Фрунзэ еще раз позвонил в бюро пропусков. Санду Чампеля так и не появился.
— Не теряйте времени! — требовательно торопил подчиненных Панаит. — Повторяю, предстоит тяжелый день.
Василиу понял, что создалось чрезвычайное положение, и продемонстрировал все свое мастерство. Не прошло и десяти минут, как «Волга» уже въезжала на улицу Херэстрэу. По требованию Лучиана шофер затормозил прямо перед домом Чампели.
Когда офицеры вышли из машины, они сразу почувствовали, что по ту сторону забора, в доме бывшего архивариуса, что-то произошло. А услышав заунывные причитания какой-то женщины, поняли, что свершившееся непоправимо. Они озабоченно переглянулись и направились к калитке — она была распахнута настежь. Прежде чем войти во двор, Лучиан и Фрунзэ задержались около группы тихонько перешептывающихся мужчин и женщин. Стоящие у калитки обратили на них внимание, шепот стал отчетливее и громче. Из дома доносился надрывный плач.
— Войдем! — сказал Лучиан, взволнованный неожиданной ситуацией. — Думаю, Чампели уже нет в живых.
Фрунзэ последовал за Лучианом, а в голове у него непроизвольно мелькнула мысль: «Значит, Чампеля не явился по уважительной причине…»
Плач в доме утих. Навстречу Лучиану вышла бледная жена Чампели. Она была одета в черное, глаза заплаканы.
— Господин офицер, — хныкала она, — мой Сандикэ скончался! Скончался, бедняга, скончался! — Она хотела было сопроводить слова сожаления горестным покачиванием головой, но это ей не удалось из-за непомерной полноты. — Скончался! Скончался!
При виде вдовы Фрунзэ чуть было не рассмеялся, но сдержался и строго приказал себе быть серьезным в присутствии убитой горем женщины. «Она похожа на детский рисунок, — подумал он. — Кружок — голова, кружок побольше — тело, ноги похожи на французские булочки, а два других кружочка…»
Словно угадав его мысли, Лучиан бросил на друга укоризненный взгляд.
— Госпожа Чампеля, пойдемте в дом, — обратился он к женщине и церемонно взял ее под руку.
В прихожей они остановились: отсюда сквозь приоткрытую дверь была видна высокая металлическая кровать. На большой, сверкающей белизной подушке лежал бывший архивариус. Веки его были закрыты. Желтое как воск лицо выражало полнейшее смирение. Бездыханное тело до сложенных на груди рук покрывала белая простыня. На покойнике была ночная рубашка с вышитым воротником. Между сухими, землистого цвета, пальцами кто-то вставил свечку, от пламени которой на застывшем лице играли блики.
— Скончался! Скончался! — снова запричитала вдова, как только сочла, что вошедшие уже осмотрелись.
Лучиан взял ее под руку и слегка подтолкнул в комнату, где накануне беседовал с Чампелей. Вдова поняла, что гости хотят с ней поговорить о деле чрезвычайной важности, и перестала причитать, ограничиваясь лишь прикладыванием платочка к заплаканным глазам.
Лучиан обратился к вдове:
— Как это случилось?
— Во сне, господин офицер, во сне. Я даже не слышала… Вы же видите, моя кровать рядом.
«Рассказывает так, будто речь идет о чужом человеке, — подумал Фрунзэ, наблюдая за вдовой со стороны. — А ведет себя как автомат какой-то… Нажмешь одну кнопку — начинаются причитания, нажмешь другую — сразу все прекращается».
— Всю жизнь, — сообщала вдова, — он поднимался с рассветом, в половине шестого. Потом просыпалась и я. Открою глаза и из-под одеяла смотрю, как он встает с постели и идет, извините меня, по надобности… — Она уже не прикладывала платочек к глазам, вероятно, забыв об этом под впечатлением собственного рассказа. — И сегодня утром я проснулась, открыла глаза, как обычно, и стала ждать, когда Санду встанет с постели. Но он не поднимался. Я подумала, что еще рано, но потом увидела, что солнце уже высоко. «Сандикэ!» — окликнула я его. Никакого ответа. Знаете, ну никакого… Я тронула его за плечо, потрясла, а он даже не отозвался… Я вскочила.
«Хотел бы я увидеть, как ты вскакиваешь!» — подумал Фрунзэ.
— Зашла я с другой стороны кровати. Встряхнула его, позвала — никакого результата. Мой Сандикэ был мертвый… совсем мертвый…
«Сейчас нажмет на кнопку, — подумал Фрунзэ, — и начнет реветь!» И в самом деле, глаза вдовы неожиданно наполнились слезами.
А Лучиан, наблюдая за ней, подумал: «Как это Чампеля мог прожить столько лет около такой примитивной женщины?» Немного поразмыслив, он объяснил столь странное явление философски: «Неисповедимы пути господни!» — а вслух спросил:
— У него было больное сердце?
— Да что вы?! — удивилась вдова абсурдности такого предположения и перестала плакать. — Он был здоров как бык. Его ни один черт не брал! — Испугавшись собственных слов, она торопливо перекрестилась. — Был здоров… думаю… Да какое там «думаю»! Я уверена. У него даже была тут одна, с которой он жил… Любовница…
Признание вдовы Лучиана нисколько не удивило. Было бы даже странно, если бы Чампеля, человек образованный и, вне всякого сомнения, вполне интеллигентный, довольствовался жизнью с женщиной, явно не соответствующей ему по развитию, да к тому же с расстроенной гормональной системой, в чем она, конечно, не виновата.