Но душа не мирилась с тем, что Орач и на сей раз вытянул в своей лотерее пустой номер. Вопреки фактам и логике он подсознательно чувствовал, что наткнулся на искомое. Но что именно сейчас ему нужнее всего, Иван Иванович пока не знал.
И вдруг пришло озарение. Так, должно быть, случилось и с двадцатитрехлетним Ньютоном, пережидавшим эпидемию чумы в родной деревне, когда упавшее на него с дерева переспелое яблоко помогло открыть закон всемирного тяготения! Ма-ши-на! А что в ее багажнике? Работающий от аккумулятора холодильничек или... квадратненькая сумка из «тяжелого» брезента? «В гараж! Немедленно — в гараж! Он где-то здесь, на территории, примыкающей к шахтным постройкам. Но туда без Лазни не попадешь — гараж наверняка на запоре».
Иван Иванович отправился на поиски бригадира проходчиков.
Всякая шахта начинается с бани и заканчивается тоже ею. Пришел горняк на работу — переоделся в робу. «Отмантулил» смену, выехал на-гора — сразу в баню, смывать густую пыль и усталость. Пропитавшуюся углем и по́том окостеневшую робу он снимает в черном предбаннике. Затем — душ. Горячие, паркие струйки колко хлещут по плечам, по голове, по всему одеревеневшему от усталости телу, возвращая человеку бодрость, позволяя осознать радость содеянного: ведь он только что на глубине тысяча метров, ворочая недра, по своему усмотрению приводил их в порядок: взял нужное людям, оставил негожее. Хозяин! Рачительный, умный.
В черном предбаннике раздеваются угрюмо, молчаливо, сил у них осталось лишь на то, чтобы после напряженного труда жадно затянуться дымом:
У него, конечно, в бане
папиросы есть в кармане...
Но и в том-то весь секрет,
что сейчас при нем их нет...
А ему — в минуту эту
После смены трудовой
Закурить — милее нету
По дороге к ламповой.
А в душевом отделении жизнь и молодость берут свое. Похохатывают голозадые парни, подтрунивают друг над другом, озоруют.
В чистом предбаннике горняк становится самым обыкновенным человеком. Вся его усталость позади. Он надевает брюки, майку, рубашку, куртку, туфли, и что-то уходит из его упрямого характера. Там, в шахте, в тесной лаве в проходческом забое, он сродни титанам, держащим на своих плечах тяжесть земли. А здесь, на улице, под лучами дневного светила, это обычный человек, к примеру, Богдан Андреевич, известный бригадир сквозной проходческой бригады.
Иван Иванович внимательно оглядел чистый предбанник. Широкие, санаторного типа окна выложены стеклянным кубиком. В огромных кадушках стоят две финиковые пальмы, неведомо как попавшие сюда из далеких краев. Пальмам вольготно, привычно. Воздух в предбаннике — как в тропиках: и влага, и тепла вдосталь. Круглые сутки свет. Правда, по большей части электрический. Но живут, роскошествуют деревья.
Среди голых и полуголых мужиков ходит, словно садовник между яблонями, пожилая тетка, видимо, шахтерская вдова. Они, вдовы погибших в шахтах, чаще всего и работают банщицами, уборщицами. Это одна из шахтных традиций.
Иван Иванович, пошептавшись с банщицей, сказал, что ему «позарез» — для пущей наглядности даже чиркнул ребром ладони по горлу — нужен Богдан Андреевич. Если знаменитый бригадир еще в бане, он его подождет, пусть только банщица покажет шкаф с чистой одеждой Лазни.
— Да вон он! — кивнула женщина в дальний угол. — Уже помылся. Отдыхает. Видать, в сутках был. Намантулился.
В голосе женщины была доброта и забота: отдыхает горняк после тяжелого труда.
Лазня сидел на лавке, откинувшись на дверцу шкафа. Длинные руки опустил чуть ли не до пола. Мужику за сорок. Годы проели плешь в русых, порыжевших от ежедневного мытья волосах. Зачесывая их на манер приказчика из купеческого магазина — справа налево, — Богдан Лазня прикрывал оголенную часть лобастого черепа. Лицо — овальное, но не яйцом, а скорее самаркандской дыней. Глаза крупные, чуть навыкате. Под ними — модная синева.
«Э-э, — подумал Иван Иванович, — а сердечко-то, Богдан Андреевич, следовало бы поберечь. И щитовидка требует особого внимания, а мы ее потчуем алкоголем...»
Лазня сидел нахохлившись, не пошевельнется от усталости. А может, задумался? Руки не умещались на угловатых, прикрытых брюками из ветхой дерюжины коленях, и он их опустил долу. Мощные, широкие кисти зависли ниже скамейки.
Ивана Ивановича не мог не удивить затрапезный вид бригадира, который в этих брюках и замусоленной фуфаечке смахивал на погорельца времен разрухи двадцатых годов. Обычно горняк ходит на шахту одетым не хуже иного щеголя, отправившегося на премьеру в Большой театр.
Шкафы стояли рядами. Проход между ними метра два. Выйти из тупика, в котором очутился Лазня, можно было только минуя Ивана Ивановича. Трудно предугадать, как поведет Лазня себя в такой ситуации. Не исключена и попытка к бегству. Заметив постороннего, направляющегося к нему с решительным видом, Лазня, конечно же, догадается, кто это такой и что привело его сюда (чует кошка, чье мясо съела), и может броситься к дверям к выходу, к свободе, тараня все на своем пути.
Однако бригадир и не шевельнулся, лишь чуть скосил глаза, в которых промелькнул страх, этот страх и подсказал Ивану Ивановичу, что он не ошибся в своем поиске. Подошел, сел рядом, перехватил ближнюю, левую руку в запястье и тихо, но властно сказал:
— Богдан Андреевич, я майор милиции Орач. Нам с вами надо поговорить. Во дворе машина. Только прошу без глупостей: за нами наблюдает банщица. Не хотелось бы, чтобы она о нас с вами подумала плохо. Я — ваш давний друг. Мы выходим, не привлекая к себе внимания. Вы садитесь на заднее сидение. Я — следом за вами.
Лазня искоса глянул на майора милиции. Не удивился, не возмутился, сидел все в той же позе уставшего, опустив могучие руки.
— Дурак я, дурак... — проговорил он негромко. Желания сопротивляться, протестовать в нем не было, встречу с переодетым работником милиции в шахтерской бане он воспринял как должное.
— Ключи от машины! — потребовал Иван Иванович.
Лазня пошарил рукой в кармане фуфайки и протянул связку ключей: штук шесть, нанизанные на брелок в форме автоколеса.
— От гаража и от машины, — пояснил он. — Ну и от погреба...
Они вышли. Зная по опыту, что вслед за безвольем у преступников может появиться ярость, стремление вырваться на свободу, уйти, Иван Иванович прижимался к плечу задержанного.
Опытный водитель Сергей — вместе работают уже не первый год, подогнал машину к самому выходу. Лазня открыл заднюю дверку и сел в машину.
— «Жигуленок» в гараже? — спросил Иван Иванович.
Лазня кивнул. С каждым мгновением он все больше сникал, и его «увядание» на глазах Иван Иванович воспринимал как добровольное признание. Но одновременно это и настораживало: «Не выкинул бы в неподходящий момент коленце». Иван Иванович был начеку.
— Показывай, куда ехать, — потребовал он.
Сидя на заднем сидении рядом с Лазней (ближнюю к бригадиру дверцу предусмотрительный Сергей запер на защелку), он чувствовал, как могуч и крепок Богдан Андреевич. «А ручищи-то какие!» — подумал майор милиции.
— Я живу на Карьере, — буркнул Лазня и назвал адрес.
— А гараж?
— Машина под домом... У подъезда.
Пока ехали от шахты до квартала, Лазня не проронил ни слова. Иван Иванович его не беспокоил. Прежде чем задать первые вопросы, надо было заглянуть в багажник машины, где, Иван Иванович не сомневался, лежала квадратненькая сума из тяжелого брезента. Когда подъехали к дому, возле которого стояли «Жигули» бежевого цвета с номерным знаком ДОР 15—17, Лазня сказал:
— Как только начали шептаться с банщицей, я сразу допер, что вы за мною...
— И было за что?
Лазня кивнул лобастой головой:
— Можете, товарищ майор, мне не верить, но клянусь могилой матери, сегодня после пяти я вскочил в сказку. Поехал разжиться талонами на бензин. Вчера мы погужевались...
— С Пряниковым? — резко спросил Иван Иванович.
— С ним, козлом вонючим, — признался Лазня.
«Что-то Богдан Андреевич без особого почтения отзывается о своем начальнике участка», — отметил про себя Иван Иванович. И вспомнил слова жены Лазни: «Мой Богдан у Петьки за личного таксиста». Видать, проела плешь бригадиру эта кабальная зависимость от человека, которого он вынужден не только поить за свои кровные, но и возить к какой-то Анке. Пока Пряников гостил у своей зазнобы, Богдан Андреевич наверняка дрог в машине у подъезда или где-то в сторонке. Занятие не ахти какое завидное.
— Ну, так о вчерашнем дне, — подсказал Иван Иванович нужную тему разговора.
— Целый день Петька держал меня на приколе... Жена за эти путешествия взъелась. Кричит: «Домой не пущу». Она у меня горлатка... До обеда пробыли в гостях. У него пенсионерка растет. Может, знаете? Гробанулся Петя на своей «Волге», погибла женщина. Сколько он тогда кинул ее мужу в торбу — не знаю, но от суда откупился. А девчонке, осиротевшей после смерти матери, выплачивает пенсион — двести рубчиков на книжку ежемесячно. До совершеннолетия.
— Двести! — подивился Иван Иванович. — И это при ставке начальника участка в двести шестьдесят рублей...
— Да вы за нашего Петю не переживайте. Его заработку американский президент позавидует. Не кует, не мелет, а гро́ши как воши...
Поднакопилось у Лазни недовольства. Да это и понятно. Но почему оно прорвалось именно сейчас и сыплется из Богдана Андреевича, как просо из дырявого мешка? Вот уже год Пряников без водительских прав, и, видать, все это время Лазня у него за личного водителя.
— Вчера отмечали годовщину... Отец там — труха, за бутылку водяры душу отдаст. А девчонка — горлица. Учится в девятом классе. Все в доме держится на ней. Не голова, а ЭВМ, — постучал он себя по лбу костяшками пальцев. — На медаль тянет. Хочет поступать в медицинский. Вот Петя вокруг нее и ходит петушком. Пенсион пенсионом, а к празднику — особый подарочек, лично в руки. При этом на французский манер лапочку поцелует: «Валюша, у меня в друзьях ходит ректор мединститута, так что счи