— Тебе не доводилось слышать такое выражение: «блатные мужики»?
— Ну как же! — воскликнул Саня. — Так Богдан называл за глаза своих проходчиков: «Мои блатные мужички».
— А «блатной мужик» на воровском жаргоне — это раб, который в заключении отдает часть своего труда или пайка «пахану», воровскому воеводе. Сколько у Лазни в бригаде людей?
— Четыре забоя по четыре смены. В смене — по три человека. Двое — подсменных. Всех без бригадира — пятьдесят шесть. А что?
— Да то... Округлим: пятьдесят человек. По триста с каждого... Выходит — пятнадцать тысяч, по заявлению Елизаветы Фоминичны — пряниковских денег.
Иван Иванович был доволен, что долгие логические рассуждения привели его к такому выводу.
— И ты решил, что Богдан собирал?
— А ты считаешь, что Пряников в день зарплаты садится с мешком в нарядной участка и ждет, когда каждый из забойщиков и проходчиков кинет ему в торбу? Убежден, что для систематического проведения операции по изъятию денег у Пряникова существует целый штат. Есть «давилы», которые ведут крутой разговор с колеблющимися, и «банкиры», которые собирают мзду. А кто же лучше бригадиров выполнит эту функцию! Себе Пряников оставил благородную миссию: получать «чистоган» от «банкиров» и распределять между сообщниками.
— Неужели Богдан взялся за такое лакейское дело? — не верилось Сане.
— Пряников вытащил его из грязи и возвеличил. У Лазни были неприятности на прежней шахте. На Ливенке, говоришь? Он там покупал больничные листы у какого-то лекаря. Исключили парня из партии, лишили доверия. Вот такой, вкусивший славы, но лишившийся ее, Пряникову и был нужен. Он рассчитал правильно: Лазня — способный организатор, влюбленный в горняцкое дело человек. Верни ему то, что у него отобрали, и он будет на работе творить чудеса. Ну, а поборы со своих проходчиков по простоте душевной будет считать мелкой услугой. Не знаю, прилипало ли что-нибудь в результате этой операции к рукам Лазни...
— Ручаюсь, что нет! — вырвалось у Сани.
— Не ручайся! Какая-то заинтересованность у него была. Хотя бы самая элементарная: ему всю зарплату оставляли целиком, он пай в копилку Пряникова не вносил.
— Но это же не уголовное преступление!
— Все зависит от того, каким образом возникали «большие заработки» на участке. Узнав об аресте в бане Богдана Лазни, Пряников переполошился: где деньги? Он не знал, что часть из них в гараже, в подвале, под ящиком с картошкой, а вторая — в машине Лазни, под ковриком, поэтому звонит его жене. Так что твой хваленый Богдан в этом деле играл далеко не последнюю роль, по крайней мере, статистом не был.
— Жаль мне его, если все так было, — с грустью проговорил Саня. — Надежный он в жизни человек: не продаст, не предаст, слабого не обидит, перед власть имущим шапку ломать не станет, — он весь начинен рабочей гордостью.
— Именно такой Пряникову в помощники и нужен: надежный, за его рабочую спину можно укрыться. Но вот что интересно: я все-таки верю, что Лазня к ограблению магазина прямого отношения не имеет: круг его подвигов и преступлений — шахта. Непонятно пока одно...
Иван Иванович достал из стола фотопортреты «троицы». Саня внимательно посмотрел на каждого:
— Братья-близнецы...
— В ограблении магазина, судя по всему, принимали участие трое или четверо.
Саня еще раз посмотрел на портреты бородачей.
— Как на детском рисунке — никаких деталей. Разве что вот этот, — показал он на бородатого со злыми глазами. — Я их уже где-то видел, но очень давно. Может быть, даже не наяву, а во сне.
— И у меня такое же ощущение. Глаза... — признался Иван Иванович. — Конечно, портреты троицы обобщены... А как тебе этот молодец? — Он протянул сыну фотопортрет, выполненный со слов Лазни.
Отец ждал, как среагирует сын. Это был решающий момент их разговора с Саней.
Взметнулись в недоумении глаза сына. Ходановский лоб подчеркнули схлестнувшиеся на переносице широкие, густые черные брови.
— На меня смахивает, — осторожно признался он.
— Этого человека Лазня привез в мебельный за несколько минут до ограбления. И утверждает, что тот нанял его за бутылку «белоголовой», которую показал ему из спортивной сумки. Раньте он бородача и в глаза не видел. Это я тебе, Саня, к тому, чтобы ты не воспринимал случившееся как веселый анекдот. Лазне сейчас выгоднее мутить воду вокруг мебельного, к ограблению которого он не причастен, чем углубляться в историю с пятнадцатью тысячами. «Грабили бородатые — в такой же куртке, в джинсах, со спортивной сумкой в руках».
— Да откуда ему знать, кто грабил? Он же был в это время в машине! — воскликнул Саня.
— Лазня как раз открывал багажник, когда из магазина вышли двое бородатых в спортивных куртках. Он утверждает, будто они разошлись в разные стороны, а я теперь начинаю в этом сомневаться. Эти двое должны были сесть либо в его машину, либо в серый «жигуль», стоявший неподалеку. К нему в «Жигули», думаю, не садились. С какой целью Лазня сбивает с толку розыск — ума не приложу. Но сбивает. И тебя подсовывает, — пока разберутся что к чему, время уйдет. Но зачем ему это время?
— Я хочу его видеть! — потребовал Саня.
— Увидишь, — пообещал отец. — Сейчас вызову, его приведут. А ты поостынь. Я тебе ничего не говорил — ты ничего не знаешь. Его задержали по подозрению в соучастии, а ты готов эту версию опровергнуть.
Иван Иванович распорядился, чтобы из изолятора доставили арестованного. Надо было подождать минут тридцать.
Иван Иванович спросил:
— Не обижается на меня Генералова за вторжение?
— Что ты! Вот она-то все восприняла как веселый анекдот.
— Дали мы промашку, — признался Иван Иванович. — Хотя и не без ее помощи. Будешь у Генералова — поздравь его от моего имени. Кстати, кто там собрался? Ты сказал «два Александра»...
— Александр первый — по положению и старшинству — это Александр Васильевич Тюльпанов. А Александр второй — это я.
— Александр первый, Александр второй... Что-то неприлично царственное. А каково твое мнение о тезке?
— Об Александре Васильевич? — переспросил Саня. — Талантливый ученый, редкой душевной красоты человек, но ужасно несчастный.
— Несчастным мужчину может сделать только женщина. Что ты в связи с этим скажешь о его супруге Алевтине Кузьминичне?
— Я бы не хотел говорить об этом дерьме, — резко ответил сын.
— Саня! — упрекнул его отец. — Так — о женщине?
— Иных слов в моем лексиконе для этой особы, увы, не припасено.
— Если Тюльпанов — такой святой, а Тюльпанова — дрянь, то что же мешает им расстаться?
— Это тот случай, когда хорошее еще хуже плохого. Но смею заверить: взаимоотношения в семье Тюльпановых никоим образом не касаются милиции, — заключил Саня. Ему неприятно было вести разговор на эту тему.
— Не скажи, — не согласился с ним Иван Иванович. — Все ненормальное может породить проблемы, которыми занимается как раз милиция. Открою тебе служебный секрет: половина тяжких преступлений — на семейной почве, почти всегда в состоянии алкогольного опьянения. — Видя, как нахмурился при этих словах Саня, он поспешил смягчить свое заключение: — Я не имею в виду именно Тюльпановых. Хотя многоугольник Тюльпановы — Генераловы с острыми углами. Это по теории.
Как возмутился от этих слов Саня! Вышел из себя. Сверлит отца «ходановским» взглядом. Губы посинели. Глаза остекленели. Весь дрожит.
Что же его так оскорбило?
Сане — двадцать восемь. Совершенно взрослый человек со своим внутренним миром, со своим пониманием добра и зла. Это понимание сформировано прожитой им жизнью. Оно впитало в себя его боли и радости, обиды и милосердие. Все, что было с ним и с его близкими, даже то, чего не было, но могло бы произойти, должно было бы случиться, — все вошло в его представление о жизни и чести...
Мы не пускаем даже близких и любимых в свой внутренний мир. Разве что в минуты душевного откровения иногда приоткрываем дверцу... Иван Иванович прекрасно понимал, что каждый человек — это отдельная вселенная, о которой практически ничего не знают. Им просто не дано ее понять. Можно кое о чем догадаться по аналогии с собой. Но «я» и «ты» — это два мира из разных звездных систем...
Саня вспылил:
— В каждом доме свои мыши, своя нужда. В каждой семье — свои боли. К примеру, я до сих пор не женат. И это противоестественно. Иришке по своему характеру надо бы работать воспитательницей детского сада, но она, подчиняясь родительской воле, пошла на физмат, хотя и физика, и математика ей в наказание. Аннушка работает в книжном магазине и не читает книг, знает их только по названиям и по фамилиям авторов. Ты всю жизнь втайне даже от себя любишь не жену, а ее сестру Марину. И она тебя...
— Саня! — выкрикнул Иван Иванович, которого поразил этот выплеск, видимо, давно копившихся в сердце сына чувств.
— Что «Саня»? — с горечью ответил он. — Ты всю жизнь стремился жить по законам большой правды. Я тебя люблю. Я тобой горжусь. Но давай как двое мужчин, которые многое понимают, назовем хотя бы однажды кое-что своим именем, все назвать невозможно, иначе рухнет привычный для нас мир.
Иван Иванович почувствовал, как у него из-под ног уходит земля, на которой он до сих пор так прочно стоял. Он не мог возразить Сане ни по одному пункту. Иришка, любимица отцова, действительно выбрала не очень желанную специальность. Зато престижную! Аннушка, работая в магазине, не раскрывает книг. Она их продает, как любой другой товар: хлеб, сахар, мануфактуру... Есть дефицитные книги — их рвут из рук, есть никому не нужные, но их кто-то выпустил по каким-то соображениям, хотя покупателю они «до лампочки». Было когда-то бранное слово «макулатура». А теперь «макулатурная» литература — самая ходовая, самая дефицитная и престижная. «Неходовую» дают в нагрузку к «ходовой». Еще одна нелепость, за которую мы постоянно платим дань. Мы свыклись с этой бессмыслицей, стерпелись и не замечаем ее. Так узаконенные нелепости отравляют нам существование, придают ему уродливые формы.