— Только ради вас, Иван Иванович, чтобы восстановить в ваших глазах свое доброе имя.
Ему хотелось уточнить: не восстановить свое доброе имя, а оправдаться... Но Генералова ему помогала, и ссориться с ней не стоило. Кроме того, это была женщина, которую уважал Саня и даже однажды сказал о ней: «Люблю».
Несколько минут в ожидании Пряникова оба молчали. Тягостные минуты, когда «по большому счету» сказать уже нечего, а болтать «по мелочам» нет настроения.
Наконец мимо окна кабинета проплыла массивная фигура плечистого человека, одетого в модный джинсовый костюм. (Коттон. Импорт.)
— Он, — сказала Генералова.
— Екатерина Ильинична, вы можете оставить нас с глазу на глаз?
— Да-да, мне надо к директору.
Пряников вошел с загадочной улыбкой, которая при виде постороннего тут же угасла. Маленькие острые глазки стали колючими, как острые шипы прошлогодней гледичии.
— Я — к директору, — проговорила Генералова. — Вы тут уж без меня...
Она прихватила папку и быстренько исчезла.
Первое впечатление от Пряникова было не из приятных. Нечто такое монолитное, плотное, годное на таран, каким воины хана Батыя дробили неприступные стены осажденных городов. Большая лобастая голова. Темные волосы, редкой ныне прической ежиком, и широкие, мохнатые брови над маленькими немигающими чуть вприщур глазами да породистый мясистый нос придавали его внешности выражение «архитектурной завершенности». Шея настолько короткая, что, казалось, голова пришита прямо к широким квадратным плечам. Руки — длинные, крепкие, жилистые. Ему бы боксом заниматься... На длинных дистанциях — равных не было бы.
«Решительный мужик, — невольно подумал Иван Иванович. — И ума — палата. Такого на кривых не объедешь».
План разговора вызрел мгновенно.
— Прошу извинить, Петр Прохорович, но я, как у Гоголя в «Ревизоре», пригласил вас, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие...
— «...к нам едет ревизор»! — в тон ему досказал Пряников.
— Нет, ревизия — это не по моей части. Ваша машина ДОН ноль-ноль семьдесят один попала в тяжелую аварию под Тельманово. Вначале поступило сообщение, что погибла женщина. Затем оказалось, что она только пострадала. Прудков, сидевший за рулем, отправлен в больницу в тяжелом состоянии. А вот третий, сидевший рядом с ним, судя по всему, не выкарабкается. Превышение скорости, — печально констатировал Иван Иванович.
Он напряженно ждал, как отреагирует Пряников на то, что в автомашине вместе с его зазнобой находился «третий лишний» — Прудков. Майор Орач вычислил: за рулем мог сидеть только Прудков-Кузьмаков, превосходный автомеханик и, должно быть, ас-водитель. Не сама же Тюльпанова преодолела сто семьдесят километров за час сорок пять, проскочив два больших, со сложным уличным движением города: Донецк и Мариуполь. По всей вероятности, третьим человеком в машине, стрелявшим из автомата по дежурному на Тельмановском посту ГАИ, был Дорошенко. Но это лишь предположение, не подтвержденное фактами. А вдруг стрелявшим был не Дорошенко-Победоносец, а третий бородач «Юлиан Иванович Семенов»? И Пряников это знает... Ошибись майор милиции в этом эпизоде, Пряников усомнится и во всем остальном. Так пусть же аналогии и ассоциации работают на розыскника. Поэтому побольше обтекаемых формулировок, многозначительных намеков. А факты — только самые достоверные.
Пряников нервно пошарил по карманам, извлек пачку сигарет. Большие сильные руки дрожали. Сунул было сигарету в рот, но не оказалось спичек. Скомкал и пачку, и сигарету.
— Стерва! Доигралась! — вырвалось у него.
— Вы об Алевтине Кузьминичне? — посочувствовал Иван Иванович хозяину разбитой машины. — Петр Прохорович, надеюсь, вы понимаете, разговор наш официальный, и должен быть запротоколирован.
Пряников это прекрасно понимал и против протокола не возражал. Иван Иванович отметил про себя, что собеседника нимало не удивил тот факт, что Кузьмаков был с Тюльпановой, не возражал он и против предположения, что в машине был третий! А вот Алевтина Кузьминична это напрочь отрицала. Так что данные о том, кто был с Тюльпановой или кто бы мог быть, необходимо в протоколе четко зафиксировать, с выверенными формулировками, от которых бы позже не открестился Пряников и которые не позволили бы Тюльпановой двояко толковать один и тот же факт.
— По сведениям ГАИ, вам не везет на машины. Вот и в прошлом году...
— Возвращался из Мариуполя, какой-то гад ослепил. «Волга» пошла прахом. Но главное — погибла женщина. Со мной ехала одна семья. Отец — выпивоха, девчонка в девятом классе, умница. А по моей вине, можно сказать, осиротела. Суд установил мою невиновность... Но совесть-то гудит... Простить себе не могу, — сокрушался Пряников так искренне, что если бы у Ивана Ивановича не было на эту тему разговора с Лазней («Угрохает Петя эту дуреху Вальку»), он бы поверил в чистосердечное раскаяние Петра Прохоровича.
— Лишилась девчонка кормилицы, — подыграл Иван Иванович собеседнику, — моральной опоры.
— Я ей материально помогаю, — вздохнул Пряников.
— Хватает на жизнь? Девятый класс — невестится девочка.
— Должно хватать.
— Если не секрет, сколько?
На этот вопрос Пряников предпочел бы не отвечать, но деваться некуда.
— Двести до совершеннолетия. По истечении этого срока — по сотне до замужества, а если поступит в институт, — врачом мечтает быть, — то до выпускного вечера...
— По двести! — воскликнул Иван Иванович. — Не обременительно?
— Разве человеческую жизнь в деньгах оценивают! — сокрушался Пряников. — А наша совесть?
«Совесть — это убедительно!» — с сарказмом подумал Иван Иванович.
— Кстати, я вам не представился: майор милиции Орач.
— Ну что за формальности! — поспешил Пряников заверить собеседника в своей лояльности.
— Петр Прохорович, как же случилось, что Алевтина Кузьминична Тюльпанова оказалась в вашей машине?
— Моя близкая подруга... После аварии у меня отобрали права, а она водит машину неплохо. Я и оформил на нее доверенность. А тут приходит вся в слезах: «Умирает мать. Может, надо будет свозить ее к профессору». Говорю: «Бери «Жигули». Да только как ты управишься: в один конец без малого тысяча километров и обратно...» А она: «Не первый раз». Раньше она ездила с мужем. Я не возражал, — сокрушался Пряников.
И было из-за чего! Вторая машина разбилась! Если в год — по машине...
— Петр Прохорович, нескромный вопрос: давно у вас с Алевтиной Кузьминичной?
— Шестой год. А это важно?
— Для понимания глубины человеческих отношений. Вы ей доверили новую машину, а она ее передоверила... Кстати, у Прудкова, оказывается, нет прав. И вообще при нем не оказалось никаких документов. Надо установить личность. Он ссылается на вас, мол, начальник участка подтвердит, кто я такой.
— Работал... Но уволился. Сейчас с шахты многие бегут: порядки кончились, заработки тают, как Снегурочка на солнышке. Ну и кто куда... — Пряников поморщился, давая понять, что ему неприятно вспоминать о «дезертирах трудового фронта».
— Если не секрет, где вы познакомились?
— С Прудковым?
— И с Прудковым... Но я имел в виду Тюльпанову.
— С Прудковым — в нарядной участка. Пришел: «Примите на работу». Люди были нужны, я подписал заявление: «Иди к бригадиру, что он скажет». У нас на участке такой закон: последнее слово — за бригадиром. Ему с людьми работать, ему и подбирать их.
— Вот так сразу и приняли? — постарался как можно искренне удивиться Иван Иванович. — А если он до этого никогда и в шахту не спускался?
Пряников просветлел, улыбнулся.
— Вот так глянешь на человека, на его лицо, руки, посмотришь, как на ногах стоит, скажешь: «Покажи ладони». А на них — вся биография. У горняка руки особые: в трещинах, в ссадинках. Одни заживают, другие появляются. Вот и вас бы, товарищ майор, я взял забойщиком: мужик хлесткий, глаза — умные, плечи — широкие. А опыт приходит со временем.
— Спасибо, Петр Прохорович, за лестные слова. Дослужу до пенсии, вспомню о вашем приглашении. Ну, а с Тюльпановой как?
— Очень просто... Захожу однажды вот в этот кабинет. Вижу — сидит симпатичная бабенка. Екатерина Ильинична ее представляет: «Моя близкая подруга, от которой у меня нет секретов». Рекомендация отличная. Протягиваю руку: «Петя». Она мне свою крохотулечку: «Анна». Стрельнула в меня глазками, я — в нее. И сразу почувствовал: «Это моя». Тары-бары-растабары... Веселая, смешливая. Знаете, люблю женщин сорок второго размера. Анна — сорок четвертого. Но такая, во всех направлениях аккуратная, прорисованная... Посидели. Бутылочка шампанского нашлась. Говорю: «Могу отвезти куда прикажете». Отвез ее на работу. Вечером, как условились, позвонил. Все и произошло без проволочек. У нее квартира...
«Ну и нахал! — удивился Иван Иванович откровенности Пряникова. — Хоть бы постеснялся обнажать свое «я» перед работником милиции...»
Во всем этом был один пикантный момент: Тюльпанову, «лучшую подругу, от которой не было секретов», сосватала Пряникову Екатерина Ильинична. Она не могла не знать, что Петр Прохорович по женской части — дока и своего не упустит. Зачем это надо было Генераловой? Полюбовная сделка? «Ты мне — своего мужа, я тебе — чужого»... Не исключена и другая причина: если Тюльпанова когда-нибудь упрекнет свою подругу: «Что же ты мужей отбиваешь?», то в ответ получит: «От такой же слышу!»
Но Ивану Ивановичу почему-то не хотелось плохо думать о женщине, которой симпатизирует его сын. Впрочем, говорят же: любовь зла, полюбишь и козла.
— У Алевтины Кузьминичны есть квартира. А как с мужем? — поинтересовался Иван Иванович.
— Вначале она заверяла, что не замужем. А потом выясняется: есть и муж. Вы с Тюльпановым случайно не встречались? — спросил Пряников.
— Нет, не доводилось, — признался Иван Иванович. — Но горю желанием.
— Под два метра! Мускулы — хоть на выставку. Пятидесятикилограммовыми гирями как жонглер мячиками играет. Увидел я его в первый раз и подумал: «Крышка! Он меня — как комара! Хлоп — и только мокрое место останется». Да только оказалось, что брак у них с Анной — фиктивный. Расписались они, он ей и говорит: «Как мужчина — я никуда не гожусь. Но хочу, чтобы люди думали, что я женат. Вот тебе квартира со всеми удобствами, живи. Но прошу соблюдать формальности: я — твой муж, встречаю с работы, есть время — провожаю на работу, мы ходим вместе в кино, в театр, к моим знакомым. Если найдешь человека и тебе нужна будет свобода, — мы разведемся».