ым познакомила, чтобы мне не было скучно.
Иван Иванович начинал даже сочувствовать Тюльпановой, в нем невольно появилось к ней уважение. «Каждый имеет ту судьбу, какую себе выбрал...» Судьбу Тюльпановой легкой и безоблачной не назовешь.
— Мы отвлеклись, Алевтина Кузьминична.
Она почувствовала смену в его настроении и продолжала уже без выкрутасов:
— В полдевятого позвонил Саша. Он живет у матери. Ему к девяти на кафедру. У Генералова — юбилей. Предупредил, что мы должны быть обязательно. А через полчаса после этого позвонили с почты: «Вам телеграмма». Прочитали: «Лукерья Карповна тяжело больна. Приезжай. Тетя Лена». У меня мать — в Кущевской. Всю жизнь страдалица. Было шестеро детей. Попала в хату бомба. Мама в это время на огороде возилась, я, простите за нескромность, по нужде за сарай выскочила. Вот и остались живы. А пятерых собирали потом по кусочкам. Отец не вернулся с фронта. Ближе матери у меня никого нет. Человек она болезненный. Уговаривала ее переехать ко мне в Донецк, — слышать не хочет: «Я, — говорит, — в твоем городе от тоски помру». У нее в станице сад, огород, всякая живность. Кряхтит, стонет, а рано-ранехонько поднимается. От телеграммы я наревелась и забыла о Саше. Побежала на работу, оттуда позвонила Пряникову: «Дай машину...» Он мужик не жмотистый: «Бери...» До шести — на работе. В шесть пятнадцать подъехал Саша. Мне надо было мотнуться по знакомым, разжиться продуктами, в село нынче с пустыми руками не ездят...
Все в рассказе Тюльпановой совпадало с показаниями Пряникова. «Или она говорит правду, или же они с Петром Прохоровичем все заранее отрепетировали... В таком случае Пряников должен знать, для какой цели брала у него Анка машину».
Но если он не знал — дать свою машину для такого ненадежного дела может только идиот, — то не исключено, что Тюльпанова выехала из Донецка одна. А что если Кузьмаков и Дорошенко добирались до мариупольской развилки не на пряниковской машине, а на какой-то другой, с номерами ЦОФ 94—32, и потом решили «сменить лошадей»? Когда на Тельмановском посту работник ГАИ остановил машину, они почувствовали, что ищут именно их, ну и пальнули из автомата, чтобы выиграть время. Если убили (на что и рассчитывали), то пока примут меры — они успеют уйти. Время вечернее. «Жигули» — машина скоростная...
— Но Саша поехать со мной не мог, он на это не спросил разрешения у Генераловой. Я и не настаивала. Можно было бы позвонить Катеньке, но подумала: все равно брать у Пряникова «жигуль»... Вечером, в начале одиннадцатого, явился Пряников, привез ключи. Около трех часов уехал. На следующий день где-то в одиннадцать я взяла в гараже пряниковскую машину. Мотнулась по знакомым, достала сыру, сухой колбасы, хорошей свинины.
— И когда выехали из Донецка? — поинтересовался Иван Иванович. (Факт для протокола.)
— Знаете, как-то не до того было, не посмотрела на часы... Под Волновахой, возле поста ГАИ, была без десяти семь.
«Волновахский пост в пятидесяти километрах от Донецка», — отметил про себя Иван Иванович.
— А мужа так и не предупредили? Вы должны были идти на юбилей к академику Генералову.
— Ну что вы, как можно было уехать, не повидавшись с ним! Он очень мнительный и болезненно реагирует на каждую мелочь в наших взаимоотношениях. Взяла на базе мясо, сажусь в машину, подходит один старый знакомый, — когда-то работал мясником в гастрономе «Ленинград». «Подвези до Северного». Говорю: «До Северного не могу, но на трассу вывезу». Встретились с Сашей в условленном месте. Передала ему мясника и помчалась.
Иван Иванович, внимательно слушавший Тюльпанову, прервал ее.
— Алевтина Кузьминична, давайте уточним кое-что о вашем давнем знакомом. Кто он? Где работает?
— Знаете... Знакомство у нас с ним было чисто деловое и закончилось года два тому назад. Работал он в мясном отделе гастронома. Звать его Михаилом. Фамилию, извините, в таком случае не спрашивают. Услуга за услугу: он мне — мясо, колбасу, я ему — лечебный массаж. У него давление и почки. Но что для него массаж, если человек каждый день выпивает литр водки и съедает три килограмма жареной свинины. Не в обиду вам, Иван Иванович, будет сказано, мужик по натуре хам. Пожалеешь его просто по-человечески, а он тут же к тебе с предложением. Вышел у нас с Мишей неприятный случай. Вы не смотрите, что я кнопка, — улыбнулась Тюльпанова, — постоять за себя всегда умею. Признаюсь, меня еще девчонкой обидели. И я тогда занялась борьбой, так что при случае могу продемонстрировать, чему научилась. Эта ручка, — показала она свою маленькую, почти детскую ладонь, — разобьет кирпич. Специальность массажистки отлично укрепляет мышцы. — Она улыбнулась Орачу. — С тех пор мы с тем боровом не виделись... Отоварилась я на продуктовой базе и уже садилась в машину, вдруг подкатывается Мишуня, хвостиком повиливает: «Потолковать надо, дело есть». Отвечаю: «Мы с тобой уже натолковались. Забыл?» «Нет, — отвечает, — помню. Я тогда неделю на работу не выходил. Ты же шуток не понимаешь». Я ему: «Ты пошутил, я пошутила. Выходит, мы оба шутники. Давай короче, мне некогда». Он садится в машину: «Подкинь на Северный, по дороге расскажу». Едем. Он мне: мол, можем с тобой хорошо заработать, у тебя солидная клиентура, у меня — деликатесы. Я ему откровенно: «Предпочитаю с уголовным кодексом не иметь дела. Мне хватает и того, что я имею за сеанс массажа. Да пяток клиентов в нерабочее время. Меня не обижают: то пару апельсинов, то коробку приличных конфет. Словом, оплата по труду».
Иван Иванович поразился откровенности Тюльпановой. С одной стороны, такое обнажение человеческой сущности приводило в смущение, а с другой — вызывало уважение. Умеет постоять за себя во всем.
— Подъехали мы к тому месту, где меня ждал Саша, — рассказывала Тюльпанова, — мой кабанчик пересел, я передала Саше кое-что для Генераловой и помчалась дальше. В Мариуполе делать мне было нечего, при въезде свернула через поселки, мимо стана «Три тысячи». Я всегда той дорогой езжу. На развилке голосует какой-то парень: «На Таганрог не возьмете?» Гляжу — ничего из себя, симпатичный, веселые глазки. Думаю, будет с кем поговорить, а в одиночку, на трассе, да еще вечером после хлопотного дня — и уснуть за рулем недолго.
— А не боязно вот так, с первым встречным? В степи...
Она покачала головой:
— Иван Иванович, вы меня недооцениваете. С любым управлюсь запросто, даже если он с ножом или с железякой, заставлю землю есть! — Она рассмеялась.
— По дороге что-нибудь бросалось вам в глаза в его поведении? — поинтересовался Иван Иванович.
Она пожала плечами:
— Не помню... Наверно, ничего такого не было. Смеркалось, знаете: еще не вечер, но уже и не день. Дорога серая, кромки не видно, включишь фары — еще хуже, свет рассеивается. Так что все внимание на дорогу. О маме думала... Нет, ничего особенного не заметила, — заключила Тюльпанова. — Ах да, вертолет летал, раза два прошел низко над дорогой и вернулся. Ну и еще... под Мариуполем, за Касьяновкой, меня обошел «Москвич». Глянула на спидометр — сто двадцать, а он меня так запросто. Еще подивилась: что за мотор на этой лайбе?
— На номер внимания не обратили? — осторожно спросил Орач.
— Я же вам сказала, какое было время: серо. И «москвичок» серенький, не наш, не донецкий. ЦЕ, ЦО... Что-то в этом роде.
— Может, ЦОФ? — пытался уточнить Иван Иванович.
— Не знаю, не углядела. Вильнул кормой и ушел. А врать не хочу.
Хотелось ей верить.
ЦО... ЦОФ... А почему бы и нет? Опередили Тюльпанову, вышли на развилке. О том, что вертолеты летают неспроста, догадаться было нетрудно, вот и решили «сменить лошадей»...
Иван Иванович внимательно изучил телеграмму, позвавшую Алевтину Кузьминичну в дорогу: ее обнаружили в «бардачке» угнанной машины. «Лукерья Карповна тяжело больна. Приезжай. Тетя Лена».
Отправлена из Кущевской, принята в Донецке. Дата. Реквизиты.
— Что это за «тетя Лена»?
— Соседка. Такая же солдатка, как и мама. Только у нее совсем никого нет. Война всех подобрала.
Надо было решать, что делать с Тюльпановой: задержать до выяснения всех обстоятельств или оформить подписку о невыезде и отпустить с миром. Женщина и без того настрадалась.
— Алевтина Кузьминична, простите за вопрос не по существу: когда вы последний раз ели?
— Вчера перед выездом из Донецка. Перехватила на скорую руку. Ничего в рот не лезло, все думала о телеграмме...
Майор Орач отложил в сторону бланк и внимательно посмотрел на собеседницу. Мучило его одно сомнение. Тюльпанова категорически отрицала, что у нее в машине было двое, а Строкун не сомневался: один сидел за рулем, второй прицельно стрелял из автомата по постовому.
Сказала бы она: в машине было двое — сначала сел один, а потом, когда отъехали, он попросил прихватить приятеля, — и все стало бы на свои места, Иван Иванович поверил бы в невиновность Тюльпановой.
Уж очень убедительно прозвучало воспоминание о сереньком «Москвиче» с номерными знаками то ли ЦЕ, то ли ЦО. Хотелось верить, что это был номер ЦОФ 94—32.
Кто мог стрелять в постового? Тот, кто знал, что его ищут. Летают вертолеты. А искали-то Кузьмакова, Дорошенко и «папу Юлю».
«Пожалуй, придется повременить с подпиской о невыезде», — решил Иван Иванович.
— Алевтина Кузьминична, у меня к вам просьба: я познакомлю вас с молодым симпатичным человеком, майором Крутояровым. Помогите ему составить словесный портрет вашего попутчика. А пока суд да дело, я что-нибудь принесу вам из нашего буфета.
— Если можно, Иван Иванович, разрешите мне сначала сходить в туалет. Тоже со вчерашнего дня. От страха обо всем забыла...
Орач перепоручил Алевтину Кузьминичну майору Крутоярову, шепнув ему на ухо о ее просьбе.
— Ну и, как всегда, Олег Савельевич, за вами фоторобот.
Иван Иванович принес из буфета холодный бифштекс без гарнира, соленый огурец, баночку сметаны и бутылку молока.
В нем жило неосознанное чувство вины перед Тюльпановой. Из головы не шел ее рассказ о матери. Была семья, полная хата детворы. Шестеро детей! Попробуй прокорми такую ораву в голодное военное время. Правда, в селе было легче: при всех поборах кое-что удавалось припрятать.