– Соглашусь, – кивнул Ровира. – Однако ты, дорогой Сальвадор, часто откровенно говоришь о том, что хотел сказать в своем творчестве, и не оставляешь зрителю возможности додумать за себя.
– Ах, милый Рамон, – в тон ему отвечал Дали. – Если бы я сам мог понять, что я имею в виду, рисуя ту или иную картину, все было бы куда проще, но гораздо скучнее. Да, про свое «Королевское сердце»[52] я писал, что пульсирующие в нем рубины «олицетворяют королеву, чье сердце всегда бьется ради ее народа. Сердце из чистого золота символизирует народ, который охраняет и защищает свою государыню». Но смею предположить, что едва ли большой процент зрителей читали мои слова. А значит, они могут воспринимать красоту этой драгоценности совершенно в ином ракурсе и любоваться ею под другим углом.
– Милый друг, – не сдавался мэр, – увлеченный твоим искусством поклонник и в коллекции украшений найдет излюбленные символы Дали. – Можем проверить это не сходя с места. – Скажите, Анна, – он обернулся к девушке, – что придет вам на ум, если вы услышите о созданной Дали броши «Око времени». Это циферблат в обрамлении бриллиантов, выполненных в форме глаза. Во внутреннем углу лопнувший сосуд в виде рубина, из которого сочится бриллиантовая же слеза. Так что же? – Его проницательные глаза пытливо смотрели на Анну, и ей отчаянно захотелось прийти к нему на помощь. Она немного подумала и решила, что своим ответом не подведет:
– Картину «Постоянство памяти» и фильм «Андалузский пес».
Мэр радостно хлопнул в ладоши и подскочил в своем кресле.
– Вот видишь, Сальвадор! Публика знает Дали лучше, чем ты можешь себе представить.
Анне стало жаль художника, который мгновенно надулся и уставился в стакан с водой, который снова держал в руках. Она поспешила исправить положение.
– Всего несколько часов назад я бы не знала, что ответить. Сеньор Дали научил меня. К тому же «Постоянство памяти» – слишком известная вещь, чтобы на ум могло прийти нечто другое, когда речь идет о циферблате.
Дали довольно хмыкнул и обратился к мэру.
– Именно! Предполагая, что в своих творениях автор постоянно проводит одни и те же аналогии, можно сделать музей Дали музеем одной картины и на этом успокоиться.
– Какой? – одновременно воскликнули дон Рамон и Анна.
– «Апофеоз доллара». Разве ленивый еще не написал, что в ней весь Дали.
Анна мысленно открыла нужную страницу альбома. Да, без должных разъяснений понять эту картину было бы сложно. Она просто могла нравиться или не нравиться, причем по одним и тем же причинам. Кого-то притягивало необъяснимое сочетание несочетаемых образов, кого-то, напротив, раздражало. Но если на картину будет смотреть настоящий знаток творчества Дали, он без труда заметит, что все собранное на ней – это живое воплощение всех мифов и наваждений, что волновали и волнуют Дали на протяжении всей его жизни. Анна читала описание картины в альбоме. Читала, не понимая и половины, потому что просто не знала имен, которые там упоминались. Если бы она была более решительной, она бы попросила Дали рассказать, кто такие Марсель Дюшан[53], которого художник изобразил в виде Людовика XIV, и Вермеер Дельфтский[54] и почему они занимали столь почетное место в сознании художника. Но она не решилась. Не решилась сейчас, но не расстроилась, потому что теперь твердо знала: в скором времени она сможет рассказать и об искусстве в целом, и об искусстве Дали гораздо больше, чем многие из многих. А пока и тех образов, которые она помнила, вполне хватало для того, чтобы согласиться с художником. Ведь на холсте присутствовал и постоянно преследующий Дали двойной образ (на сей раз возлюбленная Данте Беатриче таинственным образом превращалась в Дон Кихота), и отсылка к Веласкесу (подобно автору «Менин» Дали изобразил себя, пишущего портрет Галы), и изображение армии Наполеона.
Очевидно, мэр тоже прекрасно помнил картину, потому что спорить с гостем не стал. Предпочел согласиться:
– Холст действительно необыкновенен. Пожалуй, покажем его публике на предварительных выставках.
– Почему бы и нет? – Дали пожал плечами, считая эту тему исчерпанной. Он встал с кушетки и подошел к окну, уставившись в ту сторону, где, невидимые глазу, находились развалины старого театра. – Мое последнее и самое лучшее творение. Отныне все, что я создам, будет для и во имя моего театра.
– Только не говори, что теперь станешь отказываться от предложений, подобных тому, что сделал в прошлом году Бернат[55], – с иронией заметил мэр.
– Такие предложения сложно назвать творчеством, – отмахнулся Дали. – Да и отнимают они не больше пяти минут.
– Зато тешат самолюбие и приносят неплохие дивиденды, – рассмеялся Ровира. – Что ты делаешь со своей ежедневной коробкой? – И пояснил для Анны:
– Наш друг в прошлом году нарисовал логотип для компании «Чупа-Чупс» в обмен на неплохой гонорар и обещание присылать ему каждый день по коробке этих леденцов. Так что же, Сальвадор?
– Хожу с ними на детскую площадку, распаковываю один, облизываю один раз и выкидываю. Потом распаковываю другой, и так, пока коробка не кончится.
Даже Анна позволила себе усмехнуться, а мэр и вовсе хохотал во все горло. Спросил, вытирая выступившие слезы:
– Неужели такой влюбленный в Дали человек, как ты, Сальвадор, сможет отвергнуть проекты, подчеркивающие его славу?
– Что может подчеркнуть славу лучше, чем собственный Театр-музей? – фыркнул Дали не оборачиваясь. И продолжил, мечтательно глядя в даль: – Несколько этажей, картины, инсталляции, графика, собранные собственноручно экспонаты из коллекции мастеров, которых я ценю. А еще драгоценности, афиши, скульптуры, музыка, кино и, наконец, наука. Оптические иллюзии тоже найдут свое место в этом прекрасном пространстве. А для Мэй Уэст я планирую отдельный зал, что скажешь? – Он повернулся к мэру.
Анна вдруг почувствовала себя лишней. Целый день Дали рассказывал ей о своих планах, а теперь обнаружил нового благодарного и очевидно гораздо более образованного слушателя.
– Твой проект, – коротко откликнулся Ровира.
– Ты только представь. – Художник отошел от окна и принялся ходить по комнате из угла в угол точно с таким полным волнения и энтузиазма видом, с каким вышагивал перед Анной на разрушенной сцене старого театра, рассказывая, чем и как будет наполнен его музей. Теперь его внимание принадлежало мэру. – Я трансформирую двухмерное изображение в трехмерное пространство, я создам нескончаемый сюрреалистический сон в виде гостиной. Губы будут диваном, нос – камином, на котором разместятся часы в духе испанского китча, а по обе стороны от носа я повешу глаза – картины с туманными импрессионистическими видами Парижа и Сены. В зале будет лестница, и, забравшись на нее, зрители через уменьшающую линзу смогут лицезреть лицо Мэй.
– Ты, как всегда, неподражаем. – Мэр не просто смотрел на художника, он им любовался, как произведением искусства, которое создано для того, чтобы поднять настроение и вылечить душу. Когда Дали удовлетворенно замолчал, его друг предложил все-таки отужинать и заверил, что кроме гаспачо, «ничем не полезного для дорогого Сальвадора», в доме найдется еще немало других продуктов.
– Ты же знаешь, – уговаривал он Дали, – такие договоренности гораздо лучше скреплять за столом.
Мастер наконец засмеялся и ответил:
– Да, дела, совершенные на сытый желудок, обычно случаются прибыльнее тех, что происходят на голодный. Когда нет пищи для желудка, соглашаешься на все. В довольствии же можешь рассуждать здраво и никогда не прогадаешь. Отужинаем, Рамон, и город подарит мне еще несколько акров земли под строительство.
Мэр добродушно пожурил художника и посмотрел на Анну, крякнув почти восхищенно:
– Каков! А? – Сеньор Ровира встал и направился к выходу из кабинета:
– Сейчас распоряжусь об ужине. В конце концов, такое дело необходимо отпраздновать достойно.
– Подождите! – Анна и сама не знала, как решилась остановить его. Мэр тут же обернулся. – Я… Мне…
– Анна, – вмешался Дали, – потратила на меня так много времени, что теперь ей определенно пора вернуться к своим делам.
Девушка кивнула и пролепетала:
– Простите.
Мэр выглядел обескураженным. Вряд ли на его памяти был еще хотя бы один случай, когда кто-то осмелился бы отказаться разделить с ним трапезу. С ним и с самим Сальвадором.
– Уговаривать бессмысленно, Рамон. – Дали говорил без каких-либо эмоций, но было очевидно, что перечить ему абсолютно бесполезно. – Анне необходимо вернуться домой. И если мы собираемся спокойно отужинать, то я бы на твоем месте распорядился об автомобиле. В противном случае нам придется провожать девицу на вокзал.
И уточнил в ответ на недоуменный взгляд:
– Она из Жироны.
Мэр коротко кивнул и вышел. В кабинете воцарилось молчание. Анна одновременно была и разочарована (ей бы хотелось, чтобы художник принялся уговаривать ее задержаться еще немного), и благодарна: Дали все решил за нее именно тогда, когда она сама осознала, что пора уходить. Ему больше нечего говорить ей. Он и так сказал слишком много. А она… Она могла бы слушать его еще долго. Всю жизнь. Но для этого у нее есть его искусство.
– Водитель ждет, – объявил мэр, вернувшись. – Не бойтесь, он ездит осторожно.
– Я не боюсь, – смутилась Анна от такой заботы.
– Она на редкость смелая девица, – произнес Дали, и теперь уже Анна зарделась от похвалы. Но все же переспросила:
– Я?
– Ну не я же, – фыркнул художник. – Я столько всего боюсь в этой жизни. А вот ты смотришь ей в лицо, не отворачиваясь.
– Я?! – Анна чувствовала себя беспомощным попугаем, но других слов не находила.
– Ты! Ты привыкла подстраиваться под судьбу, которая не оставляла выбора. Я надеюсь, что и теперь не станешь выбирать.