Видимо, оттого, что я так близко увидел, почувствовал радость, плывущую в дорогом мне человеке… Я сразу остановился…
Замер…
Застыл…
Окаменел…
Но лишь на миг… Пытаясь понять, что со мной происходит. И тотчас хлесткая ветвь кустарника полоснула меня по глазам, которые я едва успел прикрыть веками. И густая тьма с зелеными полосами света сомкнула само видение, сокрыв фигуру и лицо папы. Отчего я, глубоко выдохнув, стараясь удержать воспоминания, громко закричал: «Папа!». А в следующий момент меня рывком дернули вперед, повалив с ног. И я, открыв глаза первое, что увидел устланную густым слоем листвы землю, в которую врезался мой подбородок, а сжавшиеся зубы, болезненно прикусили кончик языка.
Рекс еще мощней рванулся вперед, а вместе с его прыжком, также в направлении него, дернулась мой правая рука, удерживающая поводок. Мне показалось, он даже протащил за собой несколько метров мое тело, по грязи, словно по маслу. Теми же рывками выдергивая руку из сустава, болью отдающуюся в точно рвущихся мышцах, связках, а может и нервах. Я выпустил поводок как-то разом, даже не задумываясь о том, что пес убежит, действуя всего только рефлекторно, в простом желании избавить себя от боли.
Впрочем, также стремительно, стоило лишь мне застыть на месте, вскочил на колени, в попытке остановить собаку, приметив густоту растущего кустарника, и плотность крон деревьев, наполнивших все это лесное пространство серой дымчатостью. И в той тягучей сумрачности прицельно следя за мелькающей фигурой питомца, очень быстро убегающего куда-то вверх по склону горы.
— Рекс! Рекс! Вернись! — громко закричал я, боясь потерять сейчас еще и его, потому не мешкая вскочил с колен на ноги и побежал вслед него, расталкивая ветви кустарника, наклоняясь, обегая стволы деревьев, перескакивая через камни, скользя по опавшей листве подошвами кроссовок, чувствуя в них хлюпость грязи, и покалывание самих стоп.
Бежал я не долго, так как поскользнувшись, не удержался на ногах и ничком упал на землю, войдя в нее также плашмя лицом, утонув в листве, тонких перьевых нитях зеленой травы и уже низкого прилегшего сухостоя, перемешавшейся почвы и воды.
— Рекс, — едва шевельнув губами, шепнул я, вобрав в рот горькой грязи и тягостно вздрогнул всем телом, очевидно, в той горечи ощутив собственную потерю семьи, человечества и самой планеты.
Я медленно вскинул голову вверх и, не мешкая, поднявшись с земли переместился на колени, утер лицо рукавом куртки, смахивая с нее грязевые потоки, перво-наперво очищая наблюдение для глаз. Стараясь как можно скорей оглядеться, и, может еще приметить Рекса, успеть его позвать и не остаться здесь и сейчас, совершенно одному.
Да только пса нигде не видно, а идущий каскадом дождь, своими мощными хлещущими потоками, теребя сами ветви, и вовсе скрывал видимость. Сейчас в лесу к дотоль слышащемуся шороху оставшейся листвы на ветвях деревьев присоединилось какое-то легкое гудение, вроде с небес воду выливали из огромного медного таза, постоянно его покачивая. Потому испугавшись того гудения затихли птицы, звери, еще не уснувшие насекомые. Я поднял вверх голову, подставил лицо под те каскады воды, устремив взгляд в сизые небеса, виднеющиеся через прорехи в кронах, и горько заплакал, мешая слезы и потоки дождя, понимая, что обречен вскоре умереть, покинутый всеми, одинокий, от голода свернувшего мой желудок в какую-то болезненную спираль, от страха и тоски.
Плакал я не долго, так как окончательно удостоверившись, что теперь меня не кому приласкать, пожалеть или хотя бы недовольно рыкнуть, поднялся с колен на ноги и легонечко качнувшись, шагнул вперед. Даже не осознавая, зачем продолжаю идти, просто не в состоянии сидеть, и, имея всего одно желание находиться в движении, переставлять ноги, мотылять руками. Ощутимо хлюпнула под подошвами стоп грязь и мелко-мелко от усталости задрожали колени, вероятно, не в силах тянуть меня на себе, но я упорно продолжил свой подъем, не столько избирая путь, сколько не останавливаясь.
Стремительно текущие воды, те самые которые заслоняли небо, полностью напитали собой мои волосы так, что они теперь лежали на голове и плечах слепленными комками, ни разу стриженные за срок времени прошедший с вторжения инопланетян. Из полностью вымокших куртки, штанов, рюкзака, висевшего за спиной камнем, сочилась вниз вода, а может это всего только она текла на меня с ветвей деревьев и кустарников.
Вскоре деревья значительно снизили собственный рост и с тем уменьшили кучность крон, точно проредив ветви и листву на них. Став наблюдаться дубами, да и то молодыми, с покалеченными, изогнутыми стволами, отдельные из которых тулились к диким яблоням, грушам и ольхе, которые в свой черед робко встряхивали желто-бурыми сережками, кажется, полностью смахнув с себя листву. Под деревьями груши и яблони, я увидел мелкие, зеленоватые плоды и сразу остановившись, упал на колени, да торопливо принялся подхватывать их с земли да засовывать в рот, ровно и не ощущая того горько-вяжущего вкуса. Впрочем, есть плоды я не смог лишь дожевав, сглотнул первую порцию, почувствовав, как резкой болью отозвался желудок, а во рту к горечи добавилось стягивающее язык и нёбо ощущение. Я было вспомнил про буковые орешки, потому засунул руку в карман, выуживая их из него. Но когда раскрыл ладонь, они оказались какими-то липкими, сморщенными и словно пурпурными, как листва груши, покрывающая почву и все еще теребящаяся на самих деревьях. А может это всего только от усталости у меня перед глазами порой проплывали красные пятна. Потому я не стал есть орешки, вновь засунув их в карман… Уж, и не знаю зачем.
Да снова с трудом поднявшись на ноги, слегка покачиваясь, продолжил свой подъем на косогор.
Я, все-таки, добрался до вершины склона, лишь частью поросшего низкими деревьями, и, сдержав шаг на его гребне, передохнул, стараясь сквозь ряды деревьев рассмотреть саму дорогу, или Рекса. И если первое увидел изгибающейся дугой, берущей свое начало с соседнего поперечного склона, то пса не разглядел. Здесь дождь шел не просто каскадом, а нескончаемым сомкнутым потоком, едва предоставляя возможность, что-либо распознать, кроме льющейся с небосвода воды.
— Рекс! Рекс! — даже позвал я питомца, теперь уже переставая чего-либо бояться, забывая о том, что советовал Сашка, громко не кричать. Кажется, став равнодушным ко всему. Да только крик мой сразу угас, словно его полет сбил, прижав к земле хлещущий с небесного купола дождь. А от напряжения перед глазами пространство слегка качнувшись, прикрылось сверху красными пятнами.
Может потому как перед глазами закружили красные пятна, а я стал плохо соображать, ноги мои сами собой ступили вперед. И я принялся спускаться со склона, пожалуй, растеряв все мысли и какие-либо желания. На этой стороне косогора, имеющего довольно сильный уклон, продолжали расти ольха, яблоня, груша, только они по мере спуска набирали в росте, вскоре опять сомкнув небо и своими не плотными кронами загородив меня от дождя. Впрочем, капли продолжали шелестеть в ветвях, перешептываясь или сбивая вниз желтую листву яблонь, пурпурную груш и желто-бурые сережки ольхи. Дымчатый полумрак внутри леса сменился на густой с пепельным оттенком туман, точно вновь поднявшийся от земли, или только сдвинутый сюда от текущего, где-то справа, ручейка, слышимо перекатывающего по каменистому руслу водицу.
Сейчас все чаще и чаще перед глазами плыл образ папы, улыбающегося, довольного… На его лице светлый, белый цвет кожи, проступал столь явственно, жизненно, передавая отдельные морщинки, ямки и даже впадинки на нем. Было заметно, как внезапно кожа лица папы, зардевшись, пустила по собственной поверхности легкое волнение, которое не только качнуло ямки на узком лбу, перебрало на себе гусиные лапки в уголках крупных, слегка раскосых глаз, испрямило впадинки возле красных, полных губ, но и нырнуло под небольшую щетину на подбородке, там окрасившись в бурые тона. И тогда его карие радужки глаз вспыхнули каскадами света, пожалуй, излив эту радость вокруг себя. А мне неожиданно стал слышаться немного подхриповатый, и, тут лишь от волнения, голос папы, сказавший:
— Ты же хотел собаку, сыночек? Вот, как и заказывал, мы с мамой купили тебе хаски. Теперь осталось только выбрать кличку. Называй, как хочешь.
— Рекс, — тихо шепчут мои губы, точно соединяя прошлое и настоящее, такое светлое и пепельно-дымчатое.
— Рекс, — отзывается голос папы, и я слышу его глуховатый смех, точно поскрипывающий чем-то. — Но это не самая лучшая кличка для хаски.
Видение с папой также моментально исчезает, и, я окончательно прихожу к выводу, что вижу его не перед глазами, а ровно внутри головы. Потому, несмотря на его такую яркость и теплоту, весеннесть прихода, продолжаю спускаться вниз с косогора, раздвигая ветви кустарника, переступая через стволы ольхи, уже частью вросшей в землю. И все время пытаюсь не соскользнуть и не упасть на столь склизкой поверхности земли, словно прижавшей к себе листву, растения и оголившей коричневую почву, по которой текут тончайшие ручейки.
Все-таки, я не удерживаюсь на ногах на очередном повороте, так как спускаясь в основном зигзагообразно, ставлю ноги немного наискось. Я резко падаю на спину и теперь продолжаю спуск лежа, чувствуя, как мое тело набирает скорость, а перед глазами мелькают ветви кустарников, порой хлестко лупцующие меня по коже лица. Стараясь снизить быстроту спуска, руками хватаюсь за все, что можно, вклиниваюсь в почву пятками, яростно ударяюсь обо что-то твердое затылком, слыша этот толчок внутри головы подобием дребезжащего звона, внезапно вновь, как счастье, вижу широкую улыбку папы, чувствую его родительский дух, а потом воспринимаю и сам его голос:
— Ну, хочешь назвать его Рексом. Пусть так и будет!
И это «будет» звучит утверждением, с силой и мощью присущей доблестному воину, которым для меня всегда, до смерти мамы, являлся папа.
Я открываю глаза, потому как меня кто-то теребит, оглаживает лицо, чем-то теплым, мягким и узнаю угловатую голову Рекса, его не широкую морду, чуть вздрагивающие от хлещущего дождя треугольные, крепко стоячие уши со слегка закругленными кончиками. Я вижу его миндалевидные, голубые глаза и розовый изгибающийся во все стороны язык, которым он смахивает не только капли воды, но и струящиеся по моим щекам слезы, чувствую горьковатый запах, идущий из его пасти. А я так рад ему, что вдыхаю этот смрадный дух, глубоко дыша. Я так рад ему, что не в силах озвучить испытываемое, только вяло шевеля губами, тихо шепчу: