— Я живу один, — сказал он, — но, как вы знаете, от птичьих трелей никуда не денешься, и птички мне напели, что Видар Бьёрнлунд мертв, что кто-то его прикончил. И я подозреваю, что вам об этом известно куда больше, чем мне.
Габриэль пересчитывал купюры, притворяясь, что не слышит вопроса. Лиам держался в тени.
Взгляд его метался между лесом, небом и темной долиной внизу. Ему хотелось сказать Юхе, чтобы он садился в машину и уезжал, что опасно испытывать терпение Габриэля.
— Вот те на! — воскликнул Габриэль. — Сегодня нам удалось наскрести всю сумму. Премного благодарны.
Он положил деньги в карман джинсов и кивнул Юхе.
— Я выбрал для тебя самую лучшую травку. Она избавит тебя от всех ненужных мыслей, роящихся у тебя в черепушке. Стопроцентная гарантия. А теперь я хочу, чтобы ты сел в свою развалюху, поехал в свою хибару и забыл о нашем существовании.
Но Юха остался стоять на месте. Он тяжело дышал, словно каждый вдох давался с трудом.
— Это я послал вас в Одесмарк, — произнес он. — И я хочу знать, что произошло. Думаю, я имею на это право.
Габриэль расхохотался. Бросив взгляд на Лиама, он скомандовал:
— Садись в машину. Мне надо поговорить с Юхой наедине.
Против воли Лиам послушался. Земля качалась под ногами, кровь бурлила в жилах. Он сел за руль, испытывая искушение завести машину и уехать, оставив их тут одних, но Габриэль вытащил ключи. Наверное, догадывался, что брат попытается улизнуть. Закрыв дверцу, Лиам вытер руки о джинсы. Проверил нож под сиденьем, но не стал доставать. Если начнется драка, он не будет вмешиваться.
Габриэль нагнулся к Юхе, лиц не видно, только руки жестикулируют в темноте, пальцы порхали как мотыльки. Голова Юхи дернулась, словно он кивнул, поддакивая. Лиам опустил окно на сантиметр, но не мог ничего расслышать.
Наконец брат выпрямился и хлопнул Юху по плечу. Юха стянул шапку, почесал макушку и снова натянул. Теперь движения у него были спокойнее. Бросив взгляд в сторону машины, он помахал на прощание. Лиам дернулся, как от удара, и робко помахал в ответ. Габриэль и Юха пожали друг другу руки. Будто и не было никакой враждебности. О чем бы они ни говорили, они сумели договориться.
Юха сел в свою развалюху и уехал. Лиам сидел и чувствовал, как у него гудит в ушах.
Хассан и его коллеги снова и снова спрашивали: у Видара были враги? Кто-то желал ему зла? Он с кем-то ссорился? Лив с Симоном опрашивали в разных комнатах. Их дом стал похож на тюрьму. Не комнаты, а камеры, двери в которые нельзя было закрывать. Включенный повсюду свет резал глаза. Вся их жизнь была выставлена на обозрение. Полицейские сновали между машиной во дворе, сараями и сейфом для оружия. Чужие руки перерывали содержимое шкафов и ящиков, вытаскивая на свет все, что лежало там столько лет: фотографии, ценные бумаги, ночную сорочка Кристины, все эти годы провисевшую в шкафу Видара.
После допроса Лив сидела, обняв сына рукой, вместе они были островком в бушующем море, к которому полиции было не подступиться.
Но стоило полиции уехать, как заявилась Фелисия. Вошла без стука и сразу направилась в комнату Симона, как будто не замечая Лив. Как злой дух скользнула по темному дому, и Лив притворилась, что ничего не видит и не слышит.
Потом Лив долго стояла в коридоре, прислушиваясь к их голосам за закрытой дверью, и страдала от одиночества.
Под конец она не выдержала, стукнула костяшками пальцев в дверь и, не дожидаясь ответа, приоткрыла ее. Фелисия сидела на кровати, опираясь спиной на пожелтевшие обои. Голова Симона покоилась на ее коленях. Красное от рыданий лицо сына было повернуто к экрану компьютера. Фелисия пальцами расчесывала ему волосы.
Лив кашлянула, привлекая их внимание.
Фелисия, я не знала, что ты здесь.
— А где мне еще быть?
Тот же вызов в глазах, та же озорная улыбка, как когда она балансировала на льдинах.
— Хотите есть?
Переглянувшись, они в унисон покачали головами: нет.
— Что вы смотрите?
— Кино, — ответил Симон.
Лив еще немного постояла в дверях, судорожно сжимая дверную ручку и придумывая, что бы еще сказать, чтобы вовлечь их в разговор. Больше всего ей хотелось войти в комнату, сесть рядом, достать бутылку из-под кровати и приложиться к горлу. Но было совершенно очевидно, что ей тут не место, что ее тут не ждут, и единственное, что ей оставалось, это прикрыть дверь спальни и вернуться в пустую кухню.
В кухне она раскурила трубку Видара и, приоткрыв окно, выкурила. Ветер принес с собой голоса. Говорили где-то рядом. Соседи? С трубкой во рту она вышла в прихожую, надела ботинки и куртку. Подумав, сняла ключи с крючка и заперла дом вместе с подростками. Ключ плохо проворачивался в замке — в последнее время она оставляла дверь открытой, ожидая, что Видар вернется. Накинула капюшон и пошла в лес.
У костра на берегу озера спиной к ней сидели Дуглас, Эва, Карл-Эрик и еще двое. Пламя поднималось высоко к небу. Лив замешкалась, собираясь с мыслями, но Дуглас, обернувшись, заметил ее и позвал к ним. Его красное лицо лоснилось от жара.
— Лив, присаживайся. Тебе не стоит быть одной.
Под взглядами соседей она неохотно подошла к костру. Йонни тоже был там. Он поднялся, освобождая для нее место. Когда она села, он попытался накрыть ее руку своей, но Лив скрестила сжатые в кулаки руки на груди. Видно было, что его это обидело. Но Лив знала: если она подпустит его близко, то не сможет больше контролировать себя. Нельзя допустить, чтобы в деревне узнали о ее постыдном секрете… нет-нет, не об их отношениях с Йонни, а о том облегчении, которое она испытывала, узнав о смерти отца. Никакого сожаления — у нее было чувство, что все наконец закончилось. Что теперь начнется настоящая жизнь.
— Что вы тут делаете? — спросила Лив.
— Сидим и пытаемся понять, что за чертовщина творится в нашей деревне, — сказал Дуглас; голос у него вибрировал, а взгляд был прикован к Йонни, в глазах — вызов. — Человек мертв, и кто-то должен за это ответить.
— Вот как…
Лив переводила взгляд с одного хмурого лица на другое. Только на лице Серудии читалась грусть. Губы старушки подрагивали, в глазах стояли слезы. Или это только кажется? Зря она пришла сюда. Если и раньше общение с людьми не приносило утешения, то теперь тем более. Ей казалось, что Видар стоит в тени елей и костерит всех по очереди с присущей ему жгучей ненавистью. Ненависть была самым ярким его чувством.
— Полиция вверх дном перевернула всю нашу усадьбу, но они так и не сообщили мне ничего вразумительного, — сказала она.
— У нас снюты[2] тоже были, — сказал Дуглас и сплюнул на землю. — Кажется, они считают, что мы, деревенские, способны убить своего.
Лив вздрогнула. Ее удивило, что Дуглас назвал Видара «своим». Вот бы отец удивился. Удивился и одним словом поставил бы на место. Соседи отца всегда презирали. Серудия не в счет — она просто выжила из ума.
Карл-Эрик поднес фляжку к губам, сделал глоток и передал по кругу. Все молчали. Лив ловила на себе любопытные взгляды. Не на себе, приглядывались к ним с Йонни. Нетрудно догадаться, что они думают. Дочь Видара Бьёрнлунда и чужак с юга — более чем достаточно, чтобы по деревне пошли сплетни.
Получив фляжку, она сделала пару глотков, радуясь согревающему теплу. Но легче не стало. Даже в пламени костра ей мерещился Видар. Хотя она видела его мертвым в морге, отец был повсюду. А в морге… В памяти прочно засели его руки в пигментных пятнах, с обручальным кольцом на узловатом пальце. Ей вспомнилась давнишняя весна, когда она училась кататься на велосипеде, упала и расцарапала лицо. Видар поплевал на ладони и вытер ее щеки собственной слюной. Почти что вылизал, как дикие звери вылизывают своих детенышей. Ветер, шелестящий в кронах деревьев, принес его голос, надрывный, умоляющий: «Если ты меня оставишь, я не знаю, что сделаю».
Разговор зашел о машинах, иногда проезжающих через Одесмарк. Это кто-то из водителей причастен к смерти Видара, говорила Эва, мало ли, чем старик им насолил.
В то утро, когда Видар исчез, Лив видела машину. Она ехала очень быстро и чуть не слетела в канаву. Темная… Сказала ли она о ней полиции?
У костра сидеть было жарко. Воротник прилип к затылку, да еще и Йонни придвинулся ближе. Она знала, что так принято у обычных людей — искать другу друга защиты и утешения. Но на нее близость оказывала обратный эффект — заставляла нервничать, расчесывать нестерпимо зудящую кожу. Она вскочила; спиртное придало легкости в движениях.
— Я оставила Фелисию и Симона одних в доме. Мне не стоило этого делать.
После жаркого костра вернуться в холодный лес было все равно что нырнуть в ледяной родник. Лив замерла и вдохнула полной грудью холодный воздух. За спиной раздались голоса, зовущие ее в темноте. Тебе нельзя быть одной, кричали они. Отчаяние в этих криках заставило ее ускорить шаг.
В свете фар казалось, что лес полон привидений. Проселочная дорога извивалась ужом в темноте. Лиам вцепился в руль обеими руками, больше всего ему хотелось позвонить матери и услышать, что Ваня уже легла спать, что все хорошо, но телефон не ловил сеть. «Мне нужно домой», — снова и снова повторял он Габриэлю, но тот его не слушал. Курил на пассажирском сиденье и о чем-то думал, время от времени показывая Лиаму рукой, куда сворачивать. На вопрос, куда они едут, он не ответил. У Лиама было чувство, что он едет на собственную казнь, и никак не мог от него избавиться.
— Что ты сказал Юхе?
— Тебя это не должно волновать.
— У него не все дома. Если он будет трепать, нам крышка.
Габриэль обдал его сигаретным дымом.
— Откуда ты знаешь?
— Ты сам видел, как он живет. Юха скорее сдохнет, чем будет говорить со снютами. А если и будет, кто захочет его слушать?
Гравий сменился разбитым асфальтом. На одном из ухабов Лиам до крови прикусил щеку изнутри. Сбоку между деревьев блеснула вода, освещенная луной. На пути им не попалось ни одной машины, ночью здесь было безлюдно, но теперь Лиам знал, где они. Недалеко от поселка. Нужно сохранять спокойствие, смотреть на дорогу и не затевать ссору, тогда скоро он будет с Ваней. Он представил, как она спит в кроватке в его бывшей детской, в окружении потертых мягких игрушек и с мамиными камнями в ручонках. Он постелет себе на полу, как делал столько раз, и заснет под нежный звук ее дыхания.