вости. Я как раз рассказывал Симону, что мы делаем успехи в расследовании. К сожалению, не могу сообщить вам детали. Могу сказать, что мы собрали улики в месте, где нашли тело, и скоро у нас будут ответы на вопросы.
Лив похлопала себя по нагрудному карману, ощутив острый металл под тканью.
— Я нашла кое-что на болоте, что может помочь расследованию.
— Да-а? — хором воскликнули оба.
— Я наткнулась на отцовские очки. Они лежали рядом с охотничьей вышкой. Без очков он ничего не видел. Всегда их носил.
Она осторожно достала очки из кармана и положила на стол перед Хассаном. Дужки блеснули в свете лампы.
— Думаю, там его и застрелили, — выпалила Лив. — На болоте. Как и говорила Серудия. Как же я сразу этого не поняла! Она сказала, что нашла папину шапку там, где растет морошка.
Хассан надел резиновые перчатки, которые были у него в кармане, и поднял очки. Тщательно изучив их, спросил Лив:
— Можешь показать, где ты их нашла?
— Могу. Они лежали к югу от вышки.
— Они точно принадлежали Видару?
Симон и Лив кивнули — еще бы, не узнать эти очки.
Хассан, не спрашивая разрешения, убрал очки в бумажный пакетик, помеченный сегодняшней датой. Странно было видеть, как полиция обращается с личными вещами Видара. Осторожно и бесцеремонно одновременно. Без владельца вещи Видара утратили свою силу, утратили связь с реальностью.
ВЕСНА 2003 ГОДА
В темноте их дома ребенок растет как экзотический цветок. Пришла весна, и тихие комнаты наполнились светом. Они с отцом склоняются над мальчиком, ищут свои черты в сморщенном личике, исполненные страха, на какой способны только те, кто любит.
Частые поездки в поликлинику усиливают тревогу. Она несет ребенка, прижав его головку к своему плечу. С каждым днем он все больше и все тяжелее. Он ест, спит, плачет, хватает ее пальцы в свои сильные кулачки. Каждое утро она разглядывает его мягкое тельце, гладит пушок на макушке — и ищет в глазах-пуговках признаки монстра, который, возможно, прячется внутри. Ее не оставляет чувство, что он болен какой-то болезнью, которую не могут определить врачи. Она почти уверена, что с ним что-то не так, он не такой, как другие дети. Ему не стоило появляться на свет.
— Все с ним в порядке, — говорит отец. — Не глупи.
Но в поликлинике пот течет по затылку, несмотря на то что по утрам деревья все еще покрыты инеем. Отец, как всегда, ждет ее на парковке. Яркое солнце слепит глаза в кабинете врача. Она смотрит, как ребенка взвешивают. Солнечный свет создает нимб вокруг маленькой головки. Врач с улыбкой говорит:
— Какой хорошенький мальчик.
Ребенок набирает вес. Все хорошо. Никаких нареканий. Ни слова про монстра внутри. Врач больше переживает за нее.
— Тебе кто-нибудь помогает с ребенком? Время от времени нужно отдыхать.
— Я справляюсь.
— А отец мальчика? Ты так с ним и не связывалась?
— Нет, я его не знаю.
Ложь — как большое теплое одеяло, которым она укутывает себя и ребенка. Плотная непроницаемая ткань, способная защитить их от всего на свете. А на парковке отец, закрыв лицо руками, качается взад-вперед.
Утро выдалось свежее и ясное. Лив пошла в обход дома Серудии, чтобы не столкнуться с ней. Издалека были слышны крики птиц, которых подкармливала старушка.
Усадьба Карла-Эрика была на холме. В ней выросло несколько поколений, но, в отличие от усадьбы Бьёрнлундов, о ней хорошо заботились. Лив вспомнилась сцена из детства: она сидит в нагретой солнцем кухне и окунает миндальное печенье в кофе, а Видар и Карл-Эрик говорят о чем-то на заднем дворе. «Перекинулись парой слов», — так Видар охарактеризовал их разговор. Даже после того, как Карл-Эрик запустил в него бутылкой и Видару пришлось улепетывать, он утверждал, что они всего лишь «перекинулись парой слов». После этого случая Видар много раз предостерегал Лив насчет Карла-Эрика, утверждал, что у родственника не все в порядке с головой и что его нельзя оставлять наедине с женщинами. «Неспроста он никогда так и не женился», — добавлял он.
Лицо Карла-Эрика было опухшее. Серая кожа вся в крупных черных порах.
— Это ты, Лив? Входи, входи.
Внутри дом был еще лучше, чем снаружи. Недавно отремонтированная кухня. Новые полы. Ступая по полу в носках, Лив поймала себя на том, что шепчет молитву, как в церкви, хотя толком не знала слова.
Карл-Эрик поставил на стол кофе в френч-прессе и спросил, нужно ли ей молоко. Скрытый дверцей холодильника, он что-то жадно отхлебнул.
— Или, может, чего покрепче? — раздался его голос.
— Спасибо, кофе достаточно.
Лив обвела взглядом картины над диваном. Черное высохшее дерево, простиравшее голые ветви к затянутому тучами небу. На всех выполненных чернилами рисунках дерево одно и то же, но с разных ракурсов. Рябина, на которой повесилась Кристина. У Лив мурашки пробежали по коже.
Раздался звук открываемой банки с пивом. Лив невольно вздрогнула.
— Как вы с Симоном?
— Справляемся.
— Полиция тут чуть ли не каждый второй день. Задают кучу вопросов. Но непохоже, чтобы они нашли преступника. Или, может, тебе что-то известно?
Лив покачала головой. Подумала было об очках Видара, найденных на болоте, но решила ничего не говорить. На всякий случай.
— Это ужасно, — сказал он. — Что вы, родня Видара, ничего не знаете. Просто скандал какой-то, что они не ставят вас в известность.
Карл-Эрик отпил пива и подавил отрыжку. Замедленные движения говорили, что это далеко не первая банка за сегодня. Слезящиеся глаза уставились на Лив. Ей захотелось убежать.
— Я так и не понял, почему ты осталась жить с Видаром. Думал, ты хочешь посмотреть мир. Хочешь жить своей жизнью.
Лив уже пожалела, что отказалась от спиртного. Алкоголь придал бы ей смелости встретить такие вопросы. Кухонный стол, как и пол, был новехонький — без единой царапины, без единого изъяна.
— Я пришла поговорить о тебе и папе, — сказала она. — И о вашей ссоре.
Карл-Эрик раздавил пустую банку в руке и достал новую. Щеки над бородой покраснели.
— О мертвых плохо не говорят, но я скажу тебе то же, что уже говорил полиции. Я не оплакиваю кончину Видара, скорее наоборот. Наконец-то в деревне можно вздохнуть свободно. Знай я, кто его прикончил, пожал бы руку.
В Лив проснулась неожиданная жгучая злоба. Кофта прилипла к спине. Мертвое дерево на картинах ожило и зашевелилось.
— Зачем ты так?
— Подожди минутку.
Карл-Эрик вышел в другую комнату. Слышно было, как он выдвигает ящики, перебирает их содержимое. Пока Лив ждала, ее внимание привлек нож на кухонной стойке. Ножны были из темной кожи, а рукоятка — из оленьего рога с гравировкой. Точно такой же нож Видар всегда носил на поясе. Она поднялась и провела кончиками пальцев по рукоятке, прислушиваясь к звукам из соседней комнаты. Затем вытащила нож из ножен, поднесла к глазам. Внутри росли неприятные ощущения.
Карл-Эрик вернулся, и Лив показала на нож:
— У папы был точно такой же.
Он оперся о дверную раму и, прищурившись, посмотрел на нее.
— Этот нож у меня с детства. Подарок дяди Хенрика, он сам мастерил ножи. Видару Хенрик тоже не чужой, так что вполне вероятно, что у твоего отца был подобный. Но этот мой собственный — даю слово.
Под мышкой у него был фотоальбом, который он положил на стол.
— Присаживайся. Погляди старые фото. Они многое могут рассказать.
С неохотой Лив отложила нож, села за стол, но открывать альбом не стала. Карл-Эрик сам стал дрожащими руками перелистывать страницы. Фотографии были из тех времен, когда худые еще щеки Карла-Эрика украшали бакенбарды. И везде он так широко улыбался, что она не сразу его узнала. Зато у нее не было никаких сомнений в том, что за женщина рядом с ним. Волосы тяжелые, как нефть, и взгляд, от которого кровь стыла в жилах. Глаза, которые она видела в зеркале каждое утро.
Рука Карла-Эрика обнимала Кристину за талию. Головы близко-близко. На одном из снимков они купались в озере голышом на фоне заката. На другом — стояли на лыжах в одинаковых шапочках. В альбоме на фото были и другие люди, но она узнала только юного Видара. Он улыбался, как все. Но не его рука обнимала Кристину за талию.
Лив подняла глаза на Карла-Эрика. Губы его были сжаты в тонкую красную линию в глубине бороды.
— Вы с мамой встречались?
— Кристина была главной любовью моей жизни. Единственной женщиной, которую я когда-либо любил.
Он заявил это решительным голосом, без тени опьянения. На лице отразилось страдание.
— Но что произошло?
— Много чего произошло. Видар украл ее у меня. И мой мир рухнул.
— Папа, ты можешь сделать мне косичку «рыбий хвост»?
— Рыбий что?
— «Рыбий хвост». Это такая толстая косичка, похожая на рыбью кость.
— Звучит странно.
— Ее очень сложно заплести, но мама Джамили умеет. Она парикмахер.
— Наверняка я тоже смогу научиться.
Ваня улыбнулась ему с заднего сиденья.
— Джамиля говорит, что мамы лучше пап умеют заплетать косички, но я сказала ей, что мой папа умеет делать все прически, какие есть на Ютьюбе.
Они свернули к дому. Лиам расхохотался.
— Ладно, попробую.
Его тронула гордость в голосе дочери. Наверное, он никогда не привыкнет к тому, что в этом мире есть хоть одна душа, которая так сильно верит в него и думает о нем только хорошее.
Полицейскую машину на въезде в дом матери он заметил слишком поздно. Собаки лаяли как сумасшедшие. К гостям тут никто не привык, включая собак. Лиам хотел было развернуться и уехать, но знал, что его уже увидели.
Ваня постучала пальцем по стеклу.
— Тут полиция.
— Вижу.
— Думаешь, они ищут Габриэля?
— Сейчас узнаем.
На трясущихся ногах Лиам обошел машину и отстегнул Ваню. Она почувствовала его страх, притихла и попросила посадить ее на плечи. Худенькие ручки крепко обхватили его шею. Лиаму захотелось сбежать с ней в лес, скрыться от всего.