Габриэль помахал косяком в воздухе. Лиам опустил стекло и вдохнул свежего воздуха. Сладкий запах травки смешивался с кислым — от талой воды. Они проехали пару хуторов, лошади за забором хлестали себя хвостами по крупу. Лиам бросил завистливый взгляд на симпатичные красные домики с крашеными белыми верандами, на низкие фруктовые деревья с узловатыми ветками. На одном из деревьев он заметил качели. Ему легко было представить на этих качелях Ваню с ее беззубой улыбкой. «Выше! — кричала бы она. — Толкай, па-а-а-а-а-па!»
— Вот он! — Габриэль ткнул его в плечо.
— Кто?
— Не кто, а что. Одесмарк. Пять километров. Указатель был.
Лиам глянул в зеркало заднего вида.
— Да?
— Проснись, братишка. Опять витаешь в облаках?
Они проехали еще пару километров, и теперь Лиам увидел знак, указывающий вправо. На указателе сидели два черных ворона, и Лиаму стало не по себе. Дорога была раздолбанная, вся в ямах и ухабах. Того и гляди застрянут в грязи. Слева показалось озеро, а за ним — и первый дом. Явно, в нем никто не жил. Крыша заросла мхом, кирпичная труба обвалилась.
— Спрашивается, зачем богачу торчать в такой дыре? — фыркнул Лиам.
— Может, он на переезд тратиться не хочет. Скряга же.
Вдоль дороги тянулись ели, изредка попадались березы. Под юбками елей еще лежал снег, но лес в лучах утреннего солнца искрился капельками талой воды. Время года — то что надо. Останутся следы — или снегом заметет, или водой затопит. От погоды всего можно ждать, и им это только на руку.
За елями мелькнул еще один дом. Тоже нежилой — окна затянуты брезентом, фасад зарос терновником.
От бесконечных ухабов у Лиама заболела голова.
— С его деньгами мог бы жить где угодно, хоть на Канарах.
— Трясина затягивает, не слышал? Может, он успел прочно тут увязнуть еще до того, как заработал бабла.
— Гляди-ка, какие умные мысли приходят тебе в голову после курева.
Габриэль подался вперед.
— Вон там, впереди. Видишь шлагбаум?
Лиам сбросил скорость до минимума. Справа от дороги было возвышение, на котором стоял облезший дом. Желтый самодельный шлагбаум был заперт на замок. На столбе висел металлический почтовый ящик, заляпанный птичьим дерьмом. Имени на табличке не разобрать, но в том, что это дом Бьёрнлунда, он не сомневался. Где-то там в сейфе закрыто целое состояние, если, конечно, Юха не наврал.
— Ну, что будем делать?
— Припаркуемся у озера и пойдем пешком, — решительно ответил Габриэль.
Они проехали еще два дома и углядели колею, ведущую к озеру. Лес подступал к самому берегу. Лиам припарковался между деревьями, чтобы машину не было видно с дороги. Более-менее сухое местечко пришлось поискать.
— Да ладно тебе. Кто увидит? Здесь ни души, — нетерпеливо заерзал брат, вытаскивая бинокль из бардачка.
Они вышли из машины. На всякий случай решили сделать круг и подойти к дому с северной стороны. Кроссовки быстро заполнились ледяной водой, ноги окоченели. Лиам хотел было взбунтоваться, но Габриэль летел вперед с решимостью гончей, взявшей след. Метрах в ста от дома он остановился под елью и поднес бинокль к глазам. Но и без бинокля было видно, что дом знавал лучшие времена. Красная фалунская краска на стенах вымылась дождем и снегом, обнажив уродливые серые проплешины. Рядом с домом стоял видавший виды «вольво». Неподалеку из осевшего грязного сугроба торчал мопед.
— Тачку поновее, что ли, не мог себе позволить? — удивился Лиам.
— Он потому и богач, что ничего себе не позволяет.
Габриэль протянул ему бинокль. Лиам посмотрел в окуляры, подмечая детали. На веревке висели выцветшие джинсы и синий комбинезон, наверное, недавно постиранные. Разглядывая потрескавшийся фасад, в окне нижнего этажа он заметил лицо. Голова седая, старик.
— Я его вижу, Видара, — сказал он.
— Где?
— На первом этаже. Там еще кто-то с ним. Парень… Внук, наверное.
— Ранние пташки, черт бы их побрал.
— У них там кухня, похоже. Завтракают они.
Лиаму видно было, как движутся челюсти, как ко рту подносят чашки. Внук был намного крепче деда, больше похож на взрослого мужчину, чем на подростка. Это встревожило.
— Говорят, он трахал собственную дочь, — сказал Габриэль. — Это он ей пацана заделал.
— Ерунда, сплетни всё.
— Может, и сплетни. Но с парнем не все в порядке, это я из достоверного источника знаю. В голове у него не все дома, кровосмешение… забыл, как называется.
— Инцест, — буркнул Лиам и подкрутил колесики бинокля. Он не заметил ничего странного. Старик и парень выглядели совершено нормально. Живут, конечно, в развалюхе, но так много народу живет. Они вон, с дочерью ютятся в гараже, и о нем тоже много чего говорят. Люди они такие, им только дай косточки поперемывать. Его считают плохим отцом, неспособным заботиться о ребенке. Но откуда им знать, какой он отец. Что Ваню он любит больше жизни.
— Если у него и есть проблемы с головой, то со стороны не видно, — прокомментировал он. — Но парень гораздо крупнее, чем я думал. На голову выше старика. И в мышцах покрепче.
— Не важно, — Габриэль сплюнул на землю. — Мы застанем их врасплох, ночью. Они и пикнуть не успеют.
Ну-ну. Трое против двух, если считать женщину. И один из этих троих — крепкий детина. Лиаму это не нравилось. Все будет не так просто, как обещал Юха.
Он вернул Габриэлю бинокль, достал мобильный и зафоткал дом, потом огляделся. В лес вело много тропинок, так что пути отхода есть. Фотки он сделал, чтобы не перегружать память деталями.
С ветвей капала талая вода. На коже под курткой выступил пот, словно он сам таял.
— Проверим с другой стороны?
— Не сейчас. Лучше вернуться ночью, когда все будут спать.
Габриэль повернул обратно к озеру. Лиам бросил последний взгляд в бинокль. Видар Бьёрн-лунд и его внук в блаженном неведении продолжали завтракать.
Когда Лив спустилась, они уже сидели в кухне; головы склонились над столом, словно в молитве. На столе рядом с едой стояли банки с мазью. Сидят и болтают о чем-то. Лив почувствовала себя лишней.
— Наконец-то соизволила подняться, — прокомментировал Видар. — Кто-то уже успел всю работу сделать, пока ты дрыхла.
Он выдвинул стул, приглашая дочь сесть, но ей не хотелось. Она выпила кофе, как всегда, стоя у раковины. Запах мази портил и без того не лучший вкус кофе. Симон смазывал мазью искривленные артритом руки Видара, одновременно растирая их. Зрелище не для слабонервных. Видар закусил губу от боли. Старая морщинистая кожа вся в пигментных пятнах. Запах болезни в воздухе. И привкус болезни в кофе. Но Лив все равно допила чашку, думая об одном: как бы ей хотелось сейчас быть на другом краю света.
Симон подошел к раковине помыть руки; мазь плохо отмывалась, едкий запах долго держался на коже. Их глаза встретились, и сын подмигнул с таким видом, словно у них был общий секрет. Лив просияла. Ее мальчик влюблен, и свою тайну он доверил ей, а не Видару. Их с сыном связывает невидимая, но прочная нить. Однажды она расскажет ему, как все было на самом деле. Найдет в себе смелость.
— В чем дело? — спросил Симон. — Ты так странно на меня смотришь…
— Нивчем. Просто смотрю.
Его всегда смущало пристальное внимание, но Лив ничего не могла с собой поделать. Она любовалась сыном, его влажными после душа волосами, ямочками на щеках… они появлялись, когда Симон смеялся, правда, это бывало очень редко. Сын… Он освещал ее серую жизнь, расцвечивал всеми цветами радуги.
— Бесит, когда на меня пялятся, — буркнул он и потянулся за рюкзаком. Но в голосе не было раздражения.
Лив смотрела, как он выходит из кухни, затаив дыхание, слушала, как надевает куртку и ботинки в прихожей. Кожа под кофтой начала чесаться.
— Пока! — крикнул Симон, и дверь за ним захлопнулась.
— Пока, — эхом ответили Лив и Видар.
Они проводили его взглядами до шлагбаума. В тишине слышно было только хриплое дыхание Видара. Спина зачесалась еще сильнее.
Деревня потихоньку просыпалась, от печных труб над лесом поднимался дым. А может, это туман. Казалось, мрачный лес наблюдает за ней.
Когда-нибудь… Когда-нибудь она объяснит сыну, почему осталась здесь. Что дело не только в Видаре, а в этой земле, в прошлом, которое тесно связано с этими местами, с секретами, которые Лив должна хранить.
Взгляд ее остановился на рябине, простиравшей голые ветви к небу. Иногда ей казалось, что она видит среди ветвей свою мать. Тело матери. Но это невозможно — Лив была слишком мала, чтобы запомнить. В ее воображении Кристина была одета в подвенечное платье с фотографии, ветер трепал белое кружево, блестящие черные волосы закрывали лицо и сдавленную веревкой шею. Видар сам срезал веревку — так было написано в полицейском протоколе. Когда прибыла «скорая», мать лежала в кухне на лавке. Врачи не сразу поняли, что произошло, решили, что Видар ее задушил. В состоянии шока он совсем забыл про дочь. Кто-то из полицейских услышал плач и нашел Лив на втором этаже. Прошло много лет, прежде чем она смогла собрать отрывочные сведения в единую картину. Нет, конечно же она ничего не помнила — только ознакомившись с полицейскими и медицинскими отчетами, она узнала, что именно тогда произошло.
Расчесанную кожу саднило. Лив застегнула рабочую униформу до самого горла, чтобы не было видно царапин. Видар согнулся над рулем. Очки уже не помогали — зрение часто подводило, между ним и миром встала белая пелена. Лив старалась не встречаться взглядом с отцом. Он гнал машину слишком быстро и слишком близко к обочине. Хорошо, дорога пустая. Она столько раз ездила по этой дороге, что знала каждую трещину на асфальте.
На заправку она устроилась через год после рождения Симона — ее первый шаг на пути к свободе. Видар особо не протестовал — надо же было на что-то жить, но настоял на том, чтобы подвозить ее каждый день. Вот уже шестнадцать лет он привозил ее утром на работу и забирал вечером, как школьницу. «Не лишай меня единственной радости», — говорил он, когда Лив пыталась возражать. Это и правда было для него единственным развлечением. И машина у них б