Милиционеры взобрались на пригорок, под которым разгуливали тысячи черных птиц. Сейчас вороны чистили свои перья от кровавых брызг и зачищали об острые предметы клювы.
Майор Погосян достал из кобуры «Макарова» и снял его с предохранителя. Потом выразительно посмотрел на Зубова, заставив того перевести затвор «Калашникова». Синичкин вставил в свой «ТТ» новую обойму.
– За детей! – молвил Погосян. – Огонь!
Они стреляли, пока не кончились патроны.
Застигнутые врасплох вороны погибали на месте. Пули разрывали их сытые тела на части, и кровь брызгала в разные стороны. Птицы не каркали, а погибали молча, как будто знали, что смерть неминуема и нечего шум поднимать.
Офицеры еще долго жали на курки, даже тогда, когда кончились боеприпасы.
– Доставай лопаты из машины! – распорядился Погосян.
– Зачем? – удивился Зубов.
– Закапывать детишек будем. Ведь никто их не видел здесь? – оборотился командир к Синичкину.
– Думаю, что нет.
– Вот пусть ученые и отвечают за свои эксперименты! А мне на территории сотня новорожденных трупов никак не нужна!
– Да, – подтвердил Синичкин. – За такое по головке не погладят! За погибший детский сад самих за решетку упекут.
– Доставай лопаты! – рыкнул Погосян, и Зубов собакой бросился к газику, из которого выудил две лопаты и кирку.
– Всего две лопаты, – развел руками несостоявшийся прапорщик.
– Ты будешь рыть киркой! – скомандовал майор.
Милиционеры принялись вскапывать мерзлый грунт, то и дело оглядываясь, чтобы никто не застал их за этим по меньшей мере странным и ужасным занятием.
Погосян то и дело отворачивал лицо и срыгивал в снег какой-то зеленью – все запасы желудка были давно исчерпаны.
Ишь ты, дрянь какая из меня лезет, – думал майор, закапывая косточки поглубже. – Ишь какого цвета она!.. Может, с организмом у меня чего не в порядке?.. Болезнь какая?..
Синичкин копал с прилежанием. Рвота его не мучила, но когда он обнаружил припорошенную снежком крошечную детскую ручку с малюсенькими пальчиками, слезы хлынули из его глаз водопроводными струями и он заскулил еле слышно от больших нечеловеческих мук.
Зубов орудовал киркой от плеча. Старался работать на совесть, дабы произвести впечатление на начальника – зная добрый нрав майора, он рассчитывал уже к вечеру возобновиться в прапорщиках.
Через час братская могила была сооружена и милиционеры отдыхали здесь же, усевшись прямо в снег.
– Сгоняй, Зубов, в магазин, поллитру купи! Помянем детишек!..
Не заставляя майора повторять просьбу дважды, Зубов рысцой ускакал к новостройкам, а офицеры остались по-прежнему сидеть в снегу.
– У тебя есть еще патроны? – спросил Погосян.
– Еще обойма, – закивал Синичкин.
– Пойдем.
Майор встал и вновь обнажил свой «Макаров», засунув в него новую обойму. То же самое сделал и капитан Синичкин. Они вновь забрались на пригорок, под которым раскинулось вороное воронье море. Птиц было такое количество, как будто они с каждой минутой размножались в геометрической прогрессии. Расстрелянных видно не было. Вероятно, они стали пищей для своих собратьев.
– А как же с учетностью боевых припасов? – поинтересовался Синичкин
– На учебные стрельбы спишем! – отмахнулся Погосян.
– Идея хорошая!
– Их бы напалмом, как в Карабахе!
– Вы же там не были.
– Слышал.
Офицеры постояли несколько секунд в тишине, а потом, подняв прицельно пистолеты, вновь стали расстрельной командой, получая от дергающихся стволов удовлетворение, а от кровавого месива под пригорком удовольствие.
Вернулся Зубов. Он установил поллитровку в сугроб, вставил в «Калашников» новый рожок и присоединился к товарищам, поливая очередями дьявольское отродье.
Когда милиционеры отстрелялись, то сели пить водку. Разлили по пластмассовым стаканчикам. Зубов достал из-за пазухи промасленный сверток, в котором содержался квадратный кусочек сала, порезанный дольками.
– За убиенные невинные души! – произнес Погосян. На его глаза навернулись слезы, но он волевым порывом удержал их и выпил водку одним глотком. Взял кусочек сала и пососал его немного.
Зубов с Синичкиным тоже выпили и тоже закусили.
Вновь разлили, и вновь Погосян сказал тост:
– За их родителей!
– За ученых, – уточнил Зубов.
– Скотина ты все же! – почти беззлобно выругался майор, но про себя подумал, что армяшка прав, что у этих детишек нет родителей, которые бы могли пролить за их упокоенные души слезы, а потому в свою очередь уточнил:
– За тех, кто дал им жизнь!
– За Бога! – вырвалось у Синичкина, и он посмотрел на серое небо.
– Ага, – согласился Зубов и выпил.
– А теперь все в отделение. Только день рабочий начался, а вы уже нажрались!
– А можно я домой заскочу на минутку? – попросился Синичкин. – А то, когда карапетяновский язык нашел, провалился под лед. Воды холодной сапогами черпанул. А вы знаете, ноги у меня больные, боюсь, опять пухнуть начнут.
– Иди, – разрешил Погосян. – Час даю…
– А мне надо бензином заправиться! – объявил Зубов.
– Поезжай, я пешком доберусь.
Офицеры разошлись каждый своей дорогой, а Зубов уехал на газике заправляться бензином. Утро вступило на землю, и народ потянулся на работу.
Синичкин отправился домой, решив ни за что не рассказывать о случившемся Анне Карловне. Он с удовольствием замечтал о чашке кофе со сливками и сухарем с маковым зерном.
С выделившимся желудочным соком он поджидал лифт, пришел грузовой, и капитан вознесся на нем к пятому этажу, в котором проживал. На ходу он расстегнул шинель и расслабил галстучный узел.
Он звонил в дверь долго и уже было подумал, что су-пружница куда-то ушла по своим женским делам, и зашарил в кармане в поисках ключей, как дверь вдруг отворилась и на пороге явилась Анна Карловна – вся улыбающаяся, лучащаяся каким-то внутренним светом и одновременно прячущая от мужа свои большие глаза.
Что это с ней, с коровой? – удивился Синичкин. – Расплылась, как масло на солнце!
Но вслух ничего не сказал, отодвинул жену, снял шинель, повесил ее на вешалку и направился в кухню поджигать газ для кофе. Анна Карловна неотступно следовала за мужем и все более глупо улыбалась, словно умом тронулась.
И чего она меня не спрашивает, почему я внеурочно явился? Уж не сошла ли с ума в самом деле?.. – думал участковый.
Включив плиту и усевшись на табурет, Синичкин услышал, как в комнате мяукнуло.
– Чего это? – спросил он, поворотив ухом.
– Володечка… – пропела Анна Карловна.
– Кошку, что ли, притащила?
– Володечка…
После сегодняшних нечеловеческих переживаний участковому Пустырок очень хотелось сказать своей половине, что она полная дура, но он сдержался и отхлебнул горячего бразильского.
В комнате опять мяукнуло.
– Покажи кошку-то!
Анна Карловна после просьбы мужа словно книксен сделала, затем вновь выпрямилась, но улыбалась уже натужно.
– Ну!
Синичкина охватывало раздражение.
– Знаешь же, что не люблю кошек!
– Это не кошка, – наконец выдавила Анна Карловна.
– А что же?
Жена набрала полные легкие воздуха, но лишь пропищала в ответ:
– Ребеночек…
Капитан рассосал кусок макового сухаря.
– Чей? Куракиных из пятой? Нечего с их детьми сидеть!
– Не-а…
Анна Карловна кокетливо склонила голову на плечо, как будто ей было не сорок с лишним, а семнадцать, чем почти вывела мужа из себя.
– Этих, что ли… Как их… Ребенок-то?.. Фискиных?..
– Не-а…
– Так чей же?! – взорвался Синичкин и вскочил с табурета резко, отчего чашка с кофе опрокинулась прямо на форменные штаны, обжигая больные ляжки. – Черт бы вас всех драл! – заорал он. – Сумасшедший дом в собственной квартире!
Если бы Синичкина спросили, кого он имел в виду под словом «всех», он бы вряд ли ответил что-либо вразумительное. Сейчас милиционер был просто взбешен и сжимал руки в кулаки.
– Мой ребеночек, – проговорила Анна Карловна, по-прежнему глупо улыбаясь.
Синичкин так и застыл с открытым ртом.
– Мой! – подтвердила супруга. – Родной…
В течение нескольких секунд в голове капитана пронеслось множество логических построений, догадок и решений.
Володя Синичкин уверился, что его жена тронулась умом и что, конечно, он не сдаст ее в психиатрическую лечебницу, а будет ухаживать за Анной Карловной самостоятельно, памятуя о ее самоотверженности, когда он тяжко болел ногами, а она спасала его. Долг платежом красен!
– Я в своем уме, – произнесла немка, словно расслышав мысли мужа. – Хочешь посмотреть мальчика?
Синичкин знал, что больным на голову перечить нельзя, а потому покорно последовал за женой в комнату, где обнаружил на диване укутанного в плед младенца с широкими скулами и слегка узкоглазого. Мальчишка смотрел на милиционера черными глазами, следя за его передвижениями цепким взглядом.
– Семен, – произнесла Анна Карловна тихим голосом, уже не улыбаясь, с видом серьезным и ответственным.
Вот уже и имя мое запутала, – поморщился участковый.
– Владимиром меня зовут, – напомнил он.
– Деда твоего так звали – Семен, – почти пропела жена. – Героя войны. Так пусть и правнук его будет называться – Семен. Таким образом Семен Владимирович получается. Синичкин!..
Неожиданно ребеночек задергал ножками, распихал плед, обнажил свое мужское достоинство и пустил к потолку хрустальную струйку. Впрочем, запас жидкости в розовом тельце был короток и фонтанчик через пару секунд иссяк, но дело свое сделал.
Участковый Синичкин стоял посреди комнаты, а по щекам его стекала почему-то пахнущая женщиной моча.
Володя не знал, что ему предпринять, то ли засердиться люто, то ли пропустить это явление незамеченным. К тому же, утеревшись рукавом и взглянув на младенца сердито, он обнаружил мальчишку улыбающимся во весь рот и смотрящим определенно на него, в самые глаза.
– Ну, и где ты его взяла? – обратился он к жене с сострадательностью в голосе.