– А где преступники? – взвизгнул Погосян.
– А преступников нету! В бегах!
– Розыск объявили?
– Местный – да! – ответствовал капитан.
– А всероссийский?
– На то команды не было!
– Ах е!.. – далее майор Погосян перешел на армян-ский язык, и чем дольше продолжалась его эмоциональная тирада, тем светлее становилась черная физиономия прапорщика Зубова-Зубяна.
– Понял, – отозвался Синичкин. – Объявляю всероссийский!
Он поднял трубку телефона и сказал несколько слов дежурному.
– А ты что встал!!! – оборотился с ненавистью к Зубову Погосян. – Кто прикончил Кино?!!
– Из всэх ыскусств для нас важнейшым является кыно! – неожиданно с армянским акцентом продекламировал Зубов и сплюнул семечковую шелуху на пол.
– Ах ты скотина! – завопил Погосян во весь голос. – Издеваться!!! Опять, армянская морда, в старшины у меня пойдешь! Не посмотрю, что супружница твоя в больнице! В рядовые!!!
Многоярусный нос Зубова поник.
– А я тогда уйду из органов. Ни денег, ни уважения!
– Нет, братец, – прошипел майор. – Ты не уйдешь, тебя попрут! А опосля даже вневедомственная охрана плюнет тебе в харю!
– Зачем так, – робко вмешался Синичкин.
– А тебя, жирноногий, не спрашивают! – потерял контроль майор. – Я вас всех!.. Я вам!.. – Он поперхнулся и вдруг сник, опустив голову на грудь.
Синичкин приблизился к начальнику и погладил его по плечу.
– Ничего, – тихо проговорил капитан. – Со всеми стрессы случаются.
– Да-да, – подтвердил Зубов и потер майору другое плечо.
И здесь майор Погосян заплакал. И плакал он так отчаянно, с открытым ртом, с текущей из него слюнкой, что у подчиненных защемило в сердцах грустной музыкой, а в глазах защипало подступающим морем. Они посмотрели друг на друга и отвернулись.
И тут дверь в кабинет открылась и вошел лейтенант Карапетян. Глаза его лучились радостью, а сожранные пираньями бакенбарды начали отрастать по новой. Вот только язык во рту не умещался и стремился на волю, словно змея какая.
– Уыыау! – поприветствовал Карапетян, не замечая унылого настроения офицеров. – Ууууиииооаа! – засмеялся выздоровевший, чем вызвал у скорбящих неприятное чувство.
– Тебе чей язык пришили? – поинтересовался Зубов, потирая правый глаз, чтобы отступило море.
– Оооой, – ответил лейтенант.
– Как же, твой! Собачий это язык! Вишь, синий с розовым!
Лицо Карапетяна побледнело.
– А ея ую! – прошептал он и потянулся к кобуре.
– Прости, ошибся! Только не убивай! Язык не собачий, а поросячий!
Синичкин бросился на руку Карапетяна, которая уже сжимала «Макарова», а Зубов демонстративно стал анфас, мол, стреляй, сука!
Погосян внимания на инцидент не обращал, а был погружен в себя, как в нирвану.
– Приказываю убрать оружие! – крикнул Синичкин. – Или докладную в прокуратуру!
Он еще пару раз дернул за руку Карапетяна, пока тот не убрал пушку в кобуру.
– Не стыдно? – пожурил Володя лейтенанта. – Это же Зубов тебя спас из реки!
– А эо он!
– А ничего! – объяснил Синичкин. – Бывают у человека срывы. Пока ты лечился, у нас срывы у всех нервные!
Карапетян взял со стола лист бумаги и начертал на нем: «Ты, Синичкин, подсунул мне свинячий язык! Ты у меня отобрал капитанское звание. Честно говоря, я не очень тебя люблю!»
– А я не баба, чтобы меня любить! – парировал Володя.
Карапетян добавил на бумаге: «Когда-нибудь я тебя убью!»
– Смирно! – вскричал участковый. – А ну, уматывай отсюда, пока я ОМОН не вызвал!
Писать Карапетян на нервной почве уже не мог. Он просто трясся.
– Поди отдохни пару деньков, – посоветовал Зубов. – Нашему майору плохо.
И тут Карапетян сел на стул, как майор, опустил голову к груди, хлюпнул носом и зарыдал в голос, трясясь всем телом, высунув наружу свой страшный язык.
– Ы-у-ауыыыуа…
На сей раз море не удержалось в глазах офицерского состава, и Зубов с Синичкиным присоединились к плачущим. Все ментовское отделение плакало навзрыд…
На шестой день маленький Семен походил уже на тринадцатилетнего подростка, Анна Карловна на этот счет перестала разговаривать, и Володя подумал, что жена тоже в нервном кризисе.
Сам он не очень был шокирован столь быстрым ростом сына, а наоборот, радовался этому, так как именно такой взрослый сын и должен быть у сорокачетырехлетнего мужчины, а то и старше.
Участковому было абсолютно наплевать, что подросток не походил на него лицом, главное – мальчик имел совершенно удивительный склад мыслей, который обнаруживал глава семьи за завтраком.
– Не дослужусь я до майора! – кушая яичко, выразил сомнение милиционер.
– Не дослужишься, – подтвердил сын. – Умрешь без орденов.
– Что, не будет в моей жизни поступков, заслуживающих почести?
– Такие поступки хоть и могут быть, но должны и будут оставаться незамеченными, – ответил Семен. – Не должно тобой двигать тщеславие, так как оно нивелирует даже подвиг.
Анна Карловна издала звук, похожий на карканье, и побежала в ванную, где ее вырвало.
– А если я просто хочу совершить подвиг?.. Всю жизнь мечтаю!
– Перестань кушать жирное, – посоветовал сын и погладил свою щеку, через кожу которой начали пробиваться темные волоски.
– Что? – не понял Володя.
– Не кушай сало, масло и прочие жиры.
– К чему это ты? – по-прежнему не понимал Синичкин.
– Это и будет твой подвиг.
– Не жрать сало и масло и есть подвиг?!! – возмутился капитан милиции. – Ну знаешь, сынок!..
– Каждому свой подвиг, и каждому по плечу.
– Ты хочешь сказать, что я не способен на настоящий поступок или геройство?
– Тебе не нужно быть героем. У тебя свое предназначение.
– Какое?!. – Синичкин начинал злиться сильно, а оттого отложил намазанный маслом бутерброд в сторону.
– Прожить жизнь просто – твое предназначение, – ответил Семен. – Ты мне не одолжишь бритву?
– Нет, постой! Так не пойдет! По-твоему, я должен просто есть, пить, спать, ходить на службу и ни о чем не помышлять?
– Не всякий помысел хорош.
Анна Карловна сидела на краю ванны и в отчаянии слушала разговор. Слово «помысел» вызвало в ней ассоциацию с церковью и религией. Ей почему-то было это неприятно чрезвычайно.
– А есть ли хороший помысел? – с сарказмом в голосе поинтересовался участковый.
– Есть.
– Какой же?
– Ну, например, не есть жирного.
– А-а-а! – разозлился вконец Синичкин. – Надоел ты мне со своим жирным! Сам ешь сало, за обе щеки уплетаешь! А мне не позволяешь! Мал еще, чтобы отца учить! – Он глотнул остывающего чаю.
– А у меня другой подвиг, – с удивительным спокойствием ответил подросток.
– Какой?
– Я стану деревом.
– Кем?
Чай пошел у Синичкина носом.
– Деревом.
Анну Карловну опять вытошнило. Одновременно с этим процессом она подумала, что, вероятно, ее муж сошел с ума, так как не понимает, что общается с младенцем, которому всего шесть дней от роду.
– А зачем тебе становиться деревом? – поинтересовался Володя с недоумением.
– Таково мое предназначение.
– По-твоему, подвиг и предназначение – одно и то же?
– Да.
– А есть ли что-нибудь между предназначением и подвигом? – задал вопрос Синичкин и сам таковому удивился.
На несколько секунд задумался и Семен.
– Не знаю, – ответил он. – Может быть, и есть. Вероятно, это неисполнение подвига. Холостой патрон.
– А-а, значит, неподчинение судьбе! – потер от удовольствия ладони Володя. – А не подчиняться судьбе – удел сильного! Я буду есть жирное! – и он откусил огромный кусок от бутерброда со свиной шейкой.
Семен с большим сожалением посмотрел на отца и тяжело вздохнул.
– Есть у батьки твоего пока мозги! – засмеялся участковый. – Пусть не ленинские, но и не куриные.
– Ты мне дашь бритву?
У Синичкина сложилось хорошее настроение, и поэтому он ответил, улыбаясь до металлических коронок:
– Конечно, даже новое лезвие вставлю!
– Спасибо.
– А как у тебя, сынок, с девочками? – хитро прищурился Володя, дожевав бутерброд.
На этот вопрос из ванной выскочила Анна Карловна и закричала на мужа, обращаясь к нему почему-то на вы:
– Вы дурак! Вы кретин! У вас куриные мозги!
Синичкин в изумлении открыл рот и даже хохотнул нервно.
– Беда с нашей мамкой! – прошептал он сыну, заслонившись от Анны Карловны ладонью. – Врача, может, вызвать?
– С ума сошел! – продолжала кричать жена, так что соседи сверху застучали по трубе. – Слышал бы эти бредни мой отец!
– Пожалей его, – вдруг сказал Семен и посмотрел на мать черными глазами.
– А… – осеклась Анна Карловна. – Что?!.
– Он не виноват.
– В чем не виноват?
– Ни в чем.
– А я его разве виню?
На этот раз осекся Семен. Он перевел недоуменный взгляд на отца.
– Женщины, – развел руками Володя.
– А ты кто такой?! – спросила Анна Карловна Семена.
В таких странных ситуациях женщина сначала может потеряться, а потом, словно кошка, встать на защиту семейства.
– Я твой сын, – ответил подросток.
– Чего?!! – в манере Анны Карловны говорить появилось что-то от хабалки. Она уставила руки в боки и откинула слегка голову назад. – Чей ты сын?!. А?!. Я тебя чего, рожала?..
– Нет. Ты родить не можешь.
Женщина застыла в немом вопросе.
– У тебя непроходимость труб, – пояснил Семен.
– Да ладно, – вступился за жену Синичкин. – Чего бедную женщину судить! У меня все равно семя мертвое!..
– У тебя семя живое.
– Как? – участковый посмотрел на жену. – Как же, Аня?..
Хабалка уступила место обыкновенной несчастной бабе, которая вдобавок залилась слезами.
– Да, – подтвердила Анна Карловна. – Да, обманула я тебя, Володечка. У меня трубы не в порядке!..
– А зачем же ты!..
– А что мне оставалось делать! Мне ребеночка хотелось!
– Сказала бы по-простому, а то – семя мертвое… Унизила… Я же не зверь какой…