– Разве нельзя было поделить наследство между двумя братьями?
– Во-первых, там и делить-то было особенно нечего, – махнул рукой Гильом, – у папаши хорошо получалось только детей строгать, а, во-вторых, у нас так не принято.
– Почему?
– Ты как младенец. Да очень просто! Потому что между наследниками начнутся бесконечные свары. Каждый будет считать, что именно его обделили при делёжке, а другим достались куски побольше и послаще. Кончается это всегда одинаково: спорщики истребляют друг друга, а наследство отходит в казну. Если уж королевские сынки не могут поделить провинции, что говорить о простых рыцарях?
– А суд?
– Суд… Процесс выигрывает тот, у кого больше денег. Точнее, процесс кончается тогда, когда ни у той, ни у другой стороны больше нет денег. А у меня их и так не было. Тут-то и подоспели вести о том, что готовится новый поход. Знаешь, судьба Гроба Господня меня не очень-то интересовала – у неверных он или там ещё где. Какая мне-то разница? А вот разбогатеть хотелось, да ещё как. Я уже не был молод, но дураком оставался изрядным. Страны неверных мне представлялись такими, как описано в сказках – груды золота и драгоценностей, надо только добраться до них и черпать шлемом… Ну, и потом: папа обещал крестоносцам отпущение всех грехов, а король – прощение долгов по налогам. Нужно было проносить крест всего год. Вот так оно и вышло…
– А что было потом?
– Потом была долгая история, но её надо рассказывать с самого начала. Вино у нас ещё есть? Кислятина, конечно, но что делать, на сухую у меня совсем не выходит рассказывать. Ты будешь? Нет? Твоё здоровье! Ну, так слушай.
Как ты, наверное, знаешь, Третий крестовый поход окончился неудачно. Фридрих Барбаросса утонул в какой-то паршивой речке, а Ричард Львиное Сердце умудрился расплеваться со своими главными союзниками – королём французов Филиппом Августом и австрийским герцогом Леопольдом, да так ловко, что каждый стал воевать сам по себе. А Леопольд к тому же был смертельно оскорблён, ибо Ричард приказал сорвать со стены завоёванной крепости австрийский флаг и заменить на свой. Ничем хорошим это, понятно, закончиться не могло. Иерусалим взять не удалось, Саладин торжествовал победу. Тогда Ричард совершил поступок, недостойный рыцаря – он приказал убить две тысячи заложников из числа знатных мусульман. Саладин ответил тем же, ну и поход тотчас превратился в кровавую и бессмысленную резню. В конце концов, Ричарду пришлось капитулировать, он заключил с Саладином позорный договор и сбежал из Сирии в Европу, где его уже поджидали рыцари Леопольда. Австрийцы обид не забыли, и Ричард два года просидел в темнице замка Дюрнштейн.
Узнав о провале похода, папа и христианские государи, ясное дело, возжаждали мести, и вскоре случай отомстить им представился. В 1197 году от воплощения Иисуса Христа в Иль-де-Франсе объявился некий Фульк, приходский священник из Нейи. Послушать его проповеди приходили многие, и вскоре он добрался до Парижа. Я слышал проповедь этого Фулька. По мне, так он был малость не в себе, но брошенные им зёрна упали на взрыхлённую почву. Фульк этот вскоре умер и о нём тут же забыли, а вот идея нового крестового похода обеспокоила умы. Вскоре о ней узнал Филипп Август, а потом и сам папа Иннокентий III и благословил её. Все ждали, что Филипп Август сам примет крест[48] и возглавит поход, но он почему-то медлил. От имени папы крест принял легат, кардинал-диакон Пётр Капуанский. Он разъезжал по замкам, клянчил деньги на поход и пытался вербовать рыцарское войско, но дальше разговоров дело не шло, все словно чего-то ждали.
И вот, аккурат перед Рождеством следующего года, в замке Экри, что в Шампани, проходил рыцарский турнир. Я в нём не участвовал, потому что у меня не было дестриера,[49] а вот мой старший брат решил попытать счастья, ну и я поехал при нём. И вот на этом-то турнире обеты крестоносцев принесли граф Тибо Шампанский и Луи, граф Блуасский и Шартрский. Оба эти рыцаря были молодыми, но прославленными воинами, к тому же оба были одновременно племянниками Филиппа Августа и Ричарда Львиное Сердце. А ещё крестоносцами стали бароны Симон де Монфор и Рено де Монмирайль – опытные, суровые и закалённые воины…
Ты не можешь этого знать, Павел, потому что ты не воин, ну так я тебе скажу. Рыцари охотно идут на войну, когда видят впереди вождя – смелого, молодого и знатного, подлинного рыцаря, способного по-царски наградить отважных. Граф Тибо был немного моложе Филиппа Августа, он был красив, на турнирах дрался, как лев, и побеждал всех. Король поступил мудро, поставив во главе похода Тибо, но случилась беда, граф вскоре умер от горячки во цвете лет.
Когда подготовка похода начинается со смерти его вождя, это недобрый знак, но тогда ему никто не внял, тем более что Тибо отписал на подготовку к походу много денег, а блеск золота застилает глаза. Одушевление было так велико, что в день пепла[50] крест приняла даже сестра покойного графа Тибо, графиня Мария.
– И что же, она поплыла вместе с рыцарями в Святую землю?
– Нет, на наших судах я видел только шлюх, – усмехнулся Гильом. – Благородных дам не было. Хотя, рассказывали, будто в первых походах участвовали и жёны рыцарей.
– А вот скажи, зачем приняли крест все эти высокородные графы и бароны? Отпущение грехов они и так бы получили, неужели им так хотелось пограбить?
– Это ты зря… – нахмурился Гильом. – Среди крестоносцев, понятное дело, встречался всякий народ – и профессиональные игроки в кости, и душегубы, и искатели удачи. Но подлинные рыцари щепетильно берегли свою честь. Вот де Монфор, в отряде которого я сражался, отказался участвовать в осаде Зары и увёл своих воинов, потому что почёл это дело бесчестным. Барон – человек суровый и много говорить не любит, но в вере твёрд, и ни разу не шёл в бой, не отстояв предварительно мессы.
– Ну, ладно, оставим Монфора. А что скажешь ты? Вот поход окончен, ты возвращаешься на родину, что теперь?
– Не знаю… – неохотно сказал Гильом. – Не моё это дело – решать, кому должен принадлежать Гроб Господень – католическим попам или неверным. Но вот что я тебе скажу. Когда мы садились на корабли, я представлял себе крестовый поход совсем не таким. Ну, возвышенным, рыцарственным, чистым, что ли. А что вышло? Сказано, «Бог есть любовь». Так?
– Так, – подтвердил я. – «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём».[51]
– Ну вот, а какая же это любовь, когда воины Христа всё население Зары, заметь, христианского города, безжалостно вырезали, как овец, а сам город разграбили и сожгли?
– Да что это за Зара? Ты уже второй раз про неё говоришь сегодня.
– Есть такой город в Далмации. Ну, то есть был. Теперь нет его, одни камни закопчёные. Расскажу про него в свою очередь. Слушай, что было потом…
– Постой… – Я накрыл его ладонь своей. – Не обижайся, но я всё-таки хочу понять. Выходит, что вождями похода двигала исключительно вера?
– Ну, нет, конечно. От добычи ещё никто не отворачивался. Да и потом, у знатных сеньоров и планы не такие, как у вассалов. Кто из них не мечтал отвоевать у неверных кус земли и стать герцогом, маркграфом, а то и королём? Вера верой, а от нового доходного лена кто откажется? Дальше рассказывать или опять меня перебивать будешь?
– Молчу, молчу, молчу!
– Вот и молчи. Как это обычно водится у больших господ, собирали то один совет, то другой, то в одном замке, то в другом, пили, ели, охотились, наконец, решили: нужны корабли, ведь на чём-то надо плыть в Святую землю! А где их взять? Своих-то нет. Можно было попросить флот в Венеции или в Генуе. Самый большой флот был у венецианцев, туда и отправили посольство.
Дожем тогда был Энрико Дáндоло, глубокий старик, к тому же слепой. Болтали, что много лет назад в Константинополе он что-то не поделил с вашим… э-э-э… королём – («Василевсом, – подсказал я»), – ну да, василевсом. Тот и приказал схватить Дандоло и избить для острастки. Да, видно, стражники перестарались. Били его по голове так, что сломали нос, а вскоре он и вовсе ослеп. Ну и ненавидел дож, понятно, Византию лютой ненавистью и задумал отомстить нашими руками, да только мы тогда об этом и не подозревали.
Венецианцы долго тянули, судили, рядили. Сначала они собрали Малый совет, синьорию, потом Великий совет, но, в конце концов, согласились. Когда грамоты были изготовлены и скреплены печатями, их отнесли к дожу в Большой дворец. Рассказывали, что Дандоло преклонил колено и со слезами на глазах поклялся на Евангелии честно соблюсти соглашения, которые были начертаны в грамотах. И послы, в свою очередь, поклялись держаться своих грамот и доброй верой выполнить клятвы своих сеньоров и свои собственные. Послы тоже плакали, не знаю уж, от радости или от умиления. Дандоло тут же приказал нашить на свою шапку дожа крест.
Дож обещал выставить юисье[52] для перевозки четырёх с половиной тысяч коней и девяти тысяч оруженосцев и нефы[53] для перевозки двадцати тысяч пешцев. Венецианцы обещали кормить людей и лошадей в течение девяти месяцев. За каждого человека положили две марки[54] платы, а за коня – четыре. Всего получилось почти сто тысяч марок. Но такого флота у венецианцев тогда не было, и они обещали построить его за год. Кроме того, Дандоло пообещал бесплатно выставить полсотни вооружённых галер, но при условии, что вся захваченная добыча будет разделена пополам.
Решено было, что крестоносное войско отплывёт в Вавилон[55] и оттуда начнёт громить неверных, но цель похода постановили держать пока в тайне от простых пилигримов. Отплытие было назначено из Венеции через год, куда и должны были прибыть крестоносцы.