два дня и две ночи.
А потом из похода вернулся император Алексей, и его было не узнать. Он так возгордился своими военными успехами, что уже не хотел говорить с графами и баронами из пилигримов и перестал выплачивать деньги и снабжать войско едой и питьём, отделываясь жалкими отговорками. Так тянулось до поздней зимы.
Понимая, что платить пилигримам всё-таки придётся, а казна пуста, Алексей обложил империю и, прежде всего, жителей Константинополя и купцов из других стран тяжёлыми, разорительными поборами, чем вызвал сильное недовольство в народе.
И вот был составлен заговор, во главе которого стоял некий царедворец по имени Мурзуфл. Заговорщики ночью схватили василевса и бросили его в темницу. Узнав об этом, отец его, Исаак, умер от горя. Алексея вскоре задушили по приказу Мурзуфла. Несчастный глупец царствовал всего-навсего полгода, а его место на троне занял Мурзуфл.
Крестоносное воинство оказалось в тяжёлом и опасном положении. Один император, с которым был подписан договор, был убит, а второй умер. Узурпатор же не собирался выполнять его. Крестоносцы не могли бросить Константинополь и уйти, потому что у них не было денег, чтобы расплатиться с венецианцами и чтобы купить еду и питьё.
Оставался единственный выход: вновь атаковать город, захватить его и овладеть всем, что потребуется крестоносному воинству. Это решено было в субботу, в воскресенье пилигримы готовились к сражению, а в понедельник, что перед Вербным воскресеньем, пошли на приступ.
Одна за другой пали четыре башни. Войско Мурзуфла обуяла паника, а сам узурпатор бросил своих людей и бежал во дворец Львиной пасти,[72] получивший своё странное название по изваянию быкольва, стоявшего во дворцовой гавани. Войско Мурзуфла также разбежалось, но многие были убиты или ранены, их тела никто не подбирал и многие умерли. Потом мы узнали, что Мурзуфл ночью бежал из города.
На следующее утро Бонифатий Монферратский с отрядом рыцарей захватил дворец Львиной пасти, стража которого не оказала сопротивления, а другие рыцари захватили все прочие дворцы города. В них были обнаружены несметные сокровища – золото, серебро, сосуды, драгоценные камни, атласные и шёлковые материи, меховые одежды. Всякий рыцарь, пилигрим или венецианец брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно. Так отпраздновали Вербное воскресенье и великую Пасху.
Настал мир, и Бонифатий Монферратский от имени баронов и дожа Венеции приказал, чтобы вся добыча была снесена и собрана так, как об этом было условлено и скреплено клятвой под угрозой отлучения. Местом сбора были определены три церкви, которые охраняли французы и венецианцы, самые честные, каких только смогли найти. И тогда каждый начал приносить свою добычу и складывать вместе. Некоторые приносили добросовестно, другие же нет, ибо не бездействовала жадность, корень всех зол: корыстолюбцы начали придерживать и то, и другое, не считаясь с угрозой лишиться царствия небесного. И были такие и среди простых пилигримов, и среди рыцарей. Граф Сен-Поль приказал повесить своего рыцаря, который кое-что утаил, с экю на шее. Пятьдесят тысяч марок отдали венецианцам, а сто тысяч поделили между собой.
Получил и я свою долю, но вскоре заболел, и часть золота и серебра ушла в уплату целителям, а большую часть у меня украли. Когда я пришёл в себя, Монфора в городе не было, а больше меня почти никто не знал, а те, кто знал, отворачивались, чтобы не пришлось делиться. Когда я понял это, вовсе перестал просить о помощи. Денег на то, чтобы купить себе место на галере, плывущей во Францию, у меня хватило, а о добыче я уже и не думал.
Ну, вот. Поскольку со смертью Алексея IV род Ангелов по мужской линии пресёкся, нужен был новый император. Грекам завоёванный трон и империю никто возвращать не собирался. Собрали совет из французов и венецианцев, да и поделили Византию на части. Четверть досталась графу Балдуину Фландрскому, а прочие части поделили между собой графы и бароны из французов и венецианцы.
Об освобождении Гроба Господня никто больше не вспоминал. Так закончился этот злосчастный поход христиан против христиан.
Глава 8
– Н-да, как-то я себе всё это иначе представлял… – задумчиво сказал я, потирая подбородок.
– Что «это»? – грузно повернулся в кресле Георгий Васильевич.
– Ну, Крестовый поход этот, гибель Византии. А ведь я был пару раз в Турции. Ну, как все туристы: пляж – отель – бар. Магазины ещё, так они везде одинаковые. Море, правда, хорошее – тёплое, чистое. А на экскурсии я не ездил. Если когда-нибудь ещё соберусь, надо будет по Стамбулу погулять, посмотреть храмы, дворцы, на городские стены подняться.
– Ты будешь разочарован, – сказала Ольга. – В Стамбуле мало что осталось византийского – слишком много времени прошло, да и турки не относились к чужим памятникам как к чему-то ценному: храмы переделывали в мечети, дворцы перестраивали под свои вкусы и потребности, а то, что мешало, попросту ломали или растаскивали на свои стройки. Даже в ХХ веке, когда туркам надо было проложить пути для электрички, они, не задумываясь, в нескольких местах разобрали древние городские стены.
– Если в мире и сохранилась где-то память об империи ромеев, то как раз в России, – заметил Георгий Васильевич, – ведь ваше русское православие построено по византийскому образцу.
– Получается, что Крестовый поход превратился, по сути, в пиратский набег. Сначала Задар, потом Константинополь. Хотели как лучше, а получилось как всегда! – сказал я. – Прямо по Черномырдину.
– Воистину, «Всё, что вы написали, пишете и ещё только можете написать, уже давно написала Ольга Шапир, печатавшаяся в киевской синодальной типографии»,[73] – ухмыльнулся дьявол.
– Простите? – удивилась Ольга.
– Сказано:
«Путь грешников вымощен камнями, но в конце его — пропасть ада».[74]
Проще говоря, дорога в ад вымощена благими намерениями.
– А вот интересно, догадывался ли папа о том, что никакой Гроб Господень крестоносцы защищать не будут? Ведь получается, что он заранее договорился с Дандоло и Филиппом Августом, а пилигримов, говоря современным языком, попросту развели?
– Знаете, друзья мои, среди римских пап были очень разные люди. Александр VI, например, попросту приказал отравить зятя, поскольку питал противоестественную страсть к собственной дочери, родившей, в конце концов, ему ребёнка. Юлий II, создатель швейцарской гвардии, был, наверное, самым воинственным из пап и предпочитал доспехи сутане. Большинство из без малого трёх сотен понтификов вообще не оставили по себе никакой памяти – были и нет. Но вот Иннокентий III остался в истории поистине одним из величайших пап. Его вклад в историю Церкви столь же велик, сколь непомерны и необузданны были его гордыня, властолюбие и жажда богатств. Гонения на альбигойцев – это только одно из деяний понтифика. Я сказал, что папа был непомерно жаден до богатств. Пожалуй, это не точно. Он был рождён в одной из самых знатных семей Италии, получившей свои владения ещё от короля лангобардов Гримоальда, так что никогда не испытывал нужды. Главной его целью было преумножение богатств Церкви. Да, вот так будет правильно. А самому ему было не так уж много надо, роскоши папа не любил.
Светское имя Иннокентия III – Лотарио Конти, граф Сеньи. Получил основательное философско-теологическое образование в Париже и юридическое – в Болонье. Написал трактат под названием «О ничтожности человеческой судьбы». По традиции, вновь избранный папа отказывается от своего мирского имени и выбирает себе новое. Лотарио Конти принял имя Иннокентий, которое не очень-то ему подходило.[75] Он вмешивался во все дела, разрешал все сомнения и любые споры, с которыми обращались в апостольскую столицу и государи, и простолюдины. Архивы Ватикана хранят более шести тысяч посланий и булл с подписью этого неутомимого церковного чиновника.
Когда граф Конти принял тиару, ему было тридцать восемь лет. Для папы это не возраст. Обыкновенно кардиналы отдавали голоса за очень пожилых кандидатов, рассчитывая, что их понтификат продлится недолго, и на следующем голосовании судьба улыбнётся уже им. Клименту X, например, при избрании было восемьдесят, а ветхий Стефан II на радостях умер на третий день после избрания.
Когда римляне узнали результаты выборов, в Вечном городе началось ликование, люди пели, плясали, обнимались, пили вино, ибо будущий папа, граф Конти, был необычайно популярен в народе. А ведь тогда он не был даже епископом, сан Иннокентий принял уже будучи викарием Иисуса Христа.
На недавно скошенном лугу, ещё пахнувшем разнотравьем, выросли разноцветные шатры. На флагштоках трещали вымпелы. Стучали топоры, дымили костры, у коновязи ржали лошади. Суетились слуги, важно проходили монахи в белых, серых или чёрных рясах, изредка мелькали яркие одеяния кардиналов. Вокруг самого большого шатра были расставлены солдаты с алебардами, прохаживался сержант. Люди поглядывали на шатёр и тут же боязливо отводили взгляд. На окрик, лязг металла или любой другой шум в лагере сразу же бросались прислужники. Все знали, что понтифик терпеть не может громких звуков.
В шатре на складном стульчике сидел сухощавый человек с невыразительным лицом, которое оживляли только яркие чёрные глаза южанина. Он был одет в длинную белую сутану, из-под которой выглядывал расшитый жемчугом ворот сорочки, и красные с золотой нитью туфли. Затылок прикрывала белая шапочка-пилеолус. Это был наместник святого Петра, викарий Иисуса Христа Иннокентий III. Титул «папа» произносить не полагалось, и его старательно избегали.
Перед ним был стол, заваленный свитками пергамента. Некоторые из них скатились со стола и валялись под ногами у понтифика. На маленькой подставке у правой руки стоял кувшин с вином, серебряный кубок и блюдо с нарезанными фруктами.