о толком не знал, какое вино пьёт, но жалоб я не помню. Иногда выбор Армена был неожиданным, но всегда оказывалось, что вино замечательное и на редкость подходит к еде.
– Это мшош, а это – схорац, – принялся объяснять Армен, показывая на блюда, – потом будет суп с курагой и кюфта.
– А… из чего он, ну, вот этот мшош и схорац? – осторожно спросила Ольга.
– Мшош – это блюдо из очень-очень старой армянской кухни. Делается из чечевицы, кураги, орехов, ну, и пряностей, конечно. Его мажут на лаваш и кушают как закуску. Схорац это… как это по-русски? А! Такие лодочки из баклажанов с овощной начинкой. Надо кушать тёплыми.
– Какой необычный язык, – вздохнула Ольга, – как будто камешки катятся с горы. Наверное, я бы не смогла говорить по-армянски…
– У нас тридцать согласных, – улыбнулся Армен, – но это не мешает армянским женщинам трещать как… как армянкам!
Армен разлил янтарно-жёлтое вино по стаканам:
– Попробуйте!
– Выпей с нами за встречу, прошу.
– Хорошо. Я даже посижу с вами немного, если позволите, послушаю из зала. Вам повезло: сегодня играет Мкртич!
В зале медленно погас свет. Армен щёлкнул выключателем и под потолком вспыхнул прожектор, которые театральные осветители называют «пистолет».
На сцену поднялся седой, очень сутулый человек в чёрном шёлковом жилете и в белой рубашке. В руках у него была деревянная трубка. Старик неторопливо устроился на стуле, смешно пожевал ртом, как делают духовики, разминая губы, поднял инструмент, блеснули запонки на крахмальных манжетах и… зал ресторанчика пропал.
Я видел дороги, проложенные на головокружительной высоте, когда сверху только бледно-голубое горное небо, а внизу, в ущелье, чёрные головёшки птиц и в разрывах облаков – серебристая ленточка реки, бешено несущейся по камням. Я видел источники синей ледниковой воды, бьющей из расщелины, и эту воду надо было пить, встав на колени. Я видел придорожные часовни, суровые в своей древней простоте, с узкими окнами, крестовыми камнями-хачкарами и железными поддонами, наполненными песком, куда полагалось ставить свечи. Входя в такую часовню, ты остаёшься наедине с горами, тишиной, своим разговором с богом и временем. Я видел виноградники на клочках плодородной земли, отвоёванных у гор, видел смешливых девушек в чёрном, стайкой бегущих в Ереванский университет, и суровых старух с ласковыми глазами, мерно взмахивающих мотыгами на своих огородах…
– На чём он играет? – тихонько спросила Ольга.
– Это дудук, – ответил Армен, – наш древний инструмент. Его вырезают из ствола старого абрикоса. Другое дерево не годится, оно не может дать такого бархатного звука. Настоящий мастер за всю жизнь делает всего несколько инструментов. Мкртич играет на своём дудуке всю жизнь, я слушаю его уже двадцать лет, и всегда как впервые. Слушайте!
Мкртич заиграл, и это уже была совсем другая музыка, древняя, как само время.
«И сказал Господь Моисею: пойди к фараону и скажи ему: так говорит Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение».[88]
Я увидел Египет, и надменного фараона на троне, и Моисея перед ним. Увидел каменистую землю Ханаана, по которой тосковали пленённые иудеи, а потом время сместилось и я увидел мерный шаг римских легионов и услышал грохот кавалерийской турмы, валящей в бешеную атаку.
Музыка смолкла и наваждение исчезло. Музыкант опустил дудук, тяжело поднялся и ушёл со сцены. В зале стало светлее, но луч прожектора всё ещё освещал опустевший стул.
Аплодисментов не было.
– Понравилось? – негромко спросил Армен.
Ольга украдкой смахнула слезинку.
– Я… я хочу сказать вашему музыканту спасибо. Можно?
– Конечно. Старику будет приятно, пойдёмте.
Армен провёл нас к сцене и открыл дверь, которую я раньше не замечал. За сценой была маленькая гримёрка. Мкртич сидел и медленно пил вино. Лицо его было мучнисто-бледным и неживым. Я испуганно взглянул на Армена, но он, стоя за спиной музыканта, медленно прикрыл глаза: «Молчи!»
– Мы… я… нет, всё-таки мы… Мы хотели сказать вам спасибо! Такой музыки я не слышала никогда в жизни! Это было чудесно! Не знаю, как сказать лучше…
Ольга смутилась своего порыва и покраснела.
Старик поставил стакан с вином на столик и взял её ладони в свои руки. Это были грубые руки землекопа, а не музыканта, со старыми, побелевшими шрамами и вздувшимися венами. Пальцы мелко дрожали.
– Спасибо тебе, девочка. Ты хорошо сказала. Вижу, что от души. Выходит, сегодня я играл не зря. Пусть моя музыка поможет тебе. Будь счастлива. А теперь идите. Старый Мкртич должен отдышаться, – сказал он и с кривой улыбкой показал на грудь. – Не обижайся на меня, Вадим. Я видел, что ты сидишь за столом, и хотел подойти, чтобы выпить с тобой вина, но, видишь, ноги плохо держат меня, а ты пришёл сам.
Он взял стакан, сделал жест, как будто чокается, и отхлебнул.
Голос у музыканта был сиплый и как бы севший, говорил он с очень сильным акцентом, казалось, ему трудно было строить фразы по-русски.
Мы вышли из гримёрки и вернулись к столу.
– Нехорошо огорчать гостей, но я всё-таки скажу, – наклонился к нам Армен. – У старика рак. Он умирает и знает об этом. Но всё равно приходит играть. Говорит, что не может наиграться перед тишиной. Дочь обкалывает его обезболивающим, и он выходит на сцену. Хорошо, что сегодня вы услышали его. Может быть, у него не хватит сил прийти ещё хоть раз.
Всю обратную дорогу Ольга промолчала, старательно отворачиваясь от меня и глядя в боковое стекло «Ауди».
– У нас есть вино? – спросила девушка, когда мы вошли в дом.
– Не такое, как у Армена, но всё-таки есть.
Мы сидели на веранде и пили вино, а вокруг нас была летняя ночь. Она отделила нас от всего мира прохладным, дышащим речной свежестью куполом, и центром мира стал абажур, и стол под абажуром, и бокалы, и разрезанные дольки яблока, и оливки.
Откуда-то из темноты возник Григорий Ефимыч, прыгнул в плетёное кресло, подрал его для порядка когтями, потом свернулся в мохнатый клубок и засопел.
А мы говорили, перебивая друг друга и подливая друг другу вино. Говорили о Москве, о прудах, на которых стояли палаты патриарха Гермогена, о доме Маргариты на Пречистенке, о музыке Мкртича, о жизни и смерти, и уже не помню о чём ещё, а ночь и дремлющий кот слушали нас.
В общем, проснулись мы в одной постели.
– Вот до чего доводят девушек занятия наукой! – сонно сказала Ольга. – Мы хоть предохранялись?
– А-а-а… Э-э-э… – Я почувствовал, что краснею.
– Ладно, забудь, – притворно вздохнула она. – Мужчины есть мужчины. И за что мне такое наказание? В лесбиянки что ли податься? Нет, противно…
– Если ты будешь лесбиянкой, тогда я запишусь в лесбияны!
Ольга на секунду нахмурилась, потом до неё дошёл смысл шутки и она засмеялась.
– Так, месье лесбиян, вы готовите завтрак – есть ужасно хочется – а я в душ!
– Погоди, какой душ? Воду же ещё надо согреть! Можешь поваляться ещё с четверть часа, а я пока включу нагреватель и приготовлю что-нибудь пожевать.
– Что, и кофе в постель будет?
– Легко. Любишь завтракать в постели?
– Ненавижу! Потом всё бельё в крошках.
– А зачем тогда спросила?
– Для порядка!
– Это правильно, – одобрил я, – порядок должен быть. Что хочешь на завтрак?
– Да всё равно на самом деле, что приготовишь, то и хорошо. А пока дай мне стакан сока.
Пока Ольга плескалась в душе, я наскоро приготовил завтрак, накрыл на стол и вышел в сад, чтобы ей не пришлось бежать мимо меня в свою комнату, завёрнутой в полотенце.
Потом мы сидели за столом, пили кофе и говорили о пустяках, старательно отводя друг от друга глаза.
– Спасибо, – сказала Ольга, ставя чашку, – посуда моя.
– Да что там мыть! Сиди, я помою!
Мы одновременно двинулись к раковине, столкнулись и… опять оказались в постели.
Со временем происходило что-то странное. Оно то растягивалось и едва ползло, подобно капле росы на травинке, то неслось безумным скакуном. Нас, двух взрослых людей, тянуло друг к другу, подобно подросткам, впервые переступившим запретную черту. Мы изголодались по близости, как будто прожили вместе целую вечность, и вдруг оказались разлучёнными. Мы прижимались друг к другу, как замёрзшие попугайчики. Мы то молчали, то вдруг начинали взахлёб говорить неизвестно о чём, перебивая собеседника. Оказалось, что мы ни минуты не можем прожить порознь. Стоило одному выйти из дома, как другой начинал тревожиться. Ольга зачем-то на четверть часа поднялась в свою комнату, а когда вернулась, увидела моё перепуганное лицо и рассмеялась:
– Послушай, так нельзя… Мы совсем сошли с ума…
– Ага! – радостно воскликнул я. – Иди ко мне!
– Да нет же, подожди! Давай хотя бы обед приготовим.
– Давай, я могу борщ сварить.
– А я тогда мясо потушу, в красном вине.
– Здорово! Только у нас есть нечего, нет ни мяса, ни картошки, да и вино мы всё вчера выпили. Придётся в магазин ехать.
Мысль о том, что придётся одеваться, куда-то ехать, терпеть взгляды посторонних людей, разговаривать с ними, а потом ехать обратно, так испугала нас, что Ольга встала и заперла входную дверь.
Вдруг Ольга постучала указательным пальцем мне по лбу:
– Эх, ты! Про Интернет забыл? Давай закажем всё, что нам надо, пусть сюда везут!
Идея нам так понравилась, что мы бросились искать сайт интернет-магазина и внезапно поняли, насколько проголодались. Быстро выяснилось, что продуктовых интернет-магазинов не так-то много, те, что есть, не хотят везти заказ за город, а те, что согласны привезти, могут это сделать завтра или послезавтра. Наконец мы нашли сайт, диспетчер которого, видно, соблазнившись суммой заказа, согласился прислать его «вот прямо сейчас». Мы так проголодались и обрадовались, что не надо никуда ехать, что заказали целую гору еды, с десяток бутылок вина, фрукты, а для Георгия