Распрощавшись с командой галеры, я отправился на поиски постоялого двора. На повороте я оглянулся и вдруг понял, что не знаю названия судна, которому вверял свою жизнь, и которое пронесло меня по двум морям. И устыдился я, ибо сказано:
«За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе».[97]
Массилия не понравилась мне. По сравнению с Константинополем, она выглядела как грязная деревня. Не было ни каменных причалов, радующих глаз благородством линий и изумительной работой каменотёсов, ни мощных стен, защищающих город от нашествия врагов. Были кучи смрадного мусора, гниющие отходы, пыль, помёт морских птиц. Мне нужен был постоялый двор, достаточно далёкий от моря, чтобы не оказаться притоном для моряков и их девок, и достаточно далёкий от центра города, чтобы не слишком облегчить мой кошель. В довершение ко всему я отвык от длительных пешеходных прогулок. Твёрдая земля качалась под ногами, икры скоро начали неметь, а колени дрожать, как у древнего старца.
После утомительного хождения под жгучим солнцем по кривым, запутанным улочкам Массилии я наконец нашёл пристанище, которое хотя бы не вызывало отвращения. Первый этаж был сложен не то из глиняных кирпичей, не то из местного камня, а второй – деревянный. Внизу размещался трактир, а комнаты наверху сдавались внаём. Я поднялся по узкой, расшатанной лестнице без перил и выбрал комнату с окном во двор. Убранство моего жилья было страшно примитивным: в одном углу валялся грязный сенник, а в другом на чурбаке стоял глиняный кувшин с отбитым краем.
Я вздохнул, вытряхнул из кувшина дохлых мух и сходил вниз за вином. Потом задвинул засов, бросил дорожный мешок на пол, скинул обувь, с наслаждением повалился на своё ложе и тут же вскочил с богохульными проклятиями. Вознеся Господу краткую молитву с извинениями за злоязычие, я вытряс содержимое сенника на пол и половину колокола выбирал из него колючки, веточки и прочий мусор. Теперь можно было ложиться без опасений. Правда, пол оказался изрядно замусоренным, но я решил не обращать на такую мелочь внимания.
За два месяца плавания я совершенно отвык от одиночества. На галере, в своей крохотной каюте, слушая стук вёсел, плеск волн в борта, свист ветра в снастях и бесконечную, однообразную перебранку гребцов, я страстно мечтал о тишине и одиночестве. И вот теперь, оказавшись в отдельной комнате, которая казалась мне огромной и неуютной, я не мог найти себе места.
Отпив из кувшина, я лёг, заложив руки за голову, и стал думать, что мне делать дальше? Где и как искать украденную крестоносцами книгу? На море я неоднократно пытался взывать к ней, но отклика не было. Я надеялся, что текучие воды не позволяют книге услышать мой зов, а на суше всё будет иначе. Однако надежды мои оказались тщетными. Сколько я ни вслушивался, увы, я не чувствовал присутствия Евангелия. Это могло означать что угодно. Книгу могли увезти в другое место, могли уничтожить, польстившись на драгоценности оклада, наконец, я мог утратить способность ощущать её присутствие или святыня просто не желала мне отвечать.
Можно было обратиться за помощью в общину добрых христиан, но я не знал, где её искать. В Константинополе я не подумал спросить об этом у Никиты, а сам он ничего не сказал. Наверняка, такая община в Массилии была, и даже не одна, но как её найти? Своих храмов общины не имели, а идти за помощью в церковь католиков было небезопасно. Никита говорил, что Рим относится к учению альбигойцев враждебно, и по доносу приходского священника я мог запросто очутиться в темнице.
Так в раздумьях я не заметил, как погрузился в тяжёлый, болезненный сон. Проснулся я от духоты и нестерпимой вони. К несчастью, комнату я выбрал неправильно, потому что она оказалась над кухней, и когда ближе к вечеру начали жарить рыбу не на благородном оливковом масле, а на какой-то гадости, от чада не было спасения. Я спустился вниз и попросил заменить комнату, но хозяин сказал, что все остальные уже заняты, и удивился, чем мне не нравится запах «прекрасной, свежевыловленной рыбы. Хотите попробовать?» Я отказался от рыбы, взял хлеб, маслины и кувшин кислого белого вина, потому что красные, особенно молодые, представляли серьёзную угрозу для желудка и могли надолго приковать непривычного человека к известному сарайчику на задворках. Пить же вместо вина воду было нельзя, так как это почти наверняка означало заражение моровой лихорадкой.
Народу в трактире было немного, хозяин скучал за стойкой, и я решил поговорить с ним.
– Почтенный, – сказал я, кладя перед ним монету, – я только сегодня приплыл из-за моря, никогда раньше не был в вашем прекрасном городе. Не согласишься ли ты ответить на пару моих вопросов?
– Вижу, что ты не местный, – равнодушно сказал трактирщик, пряча монету, – говор у тебя приметный, да и одет ты не по-нашему, но в Массилии бывает народ со всего света, мы привычные. Спрашивай.
– Я, видишь ли ты, целитель, приехал, чтобы постичь лекарскую мудрость, которая известна у вас и которой не владеем мы у себя за морем.
– Лекарская мудрость? – удивился трактирщик и сплюнул на пол. – У нас?! Вытянуть последний грош – это они умеют, а чтобы вылечить, про такое я и не слышал. Помощники смерти, вот они кто. Если заболеешь, Бог даст, сам поправишься, а идти что к лекарю, что к попу – дело вовсе никчёмное. Только денежки вытянут да измучают до полусмерти – одни постами и молитвами, а другие всякими отварами вонючими, припарками, да пилюлями. Говорят, стоящие целители есть в Тулузе. Но я там не был, а про то, что не видел, и сам не рассказываю, и другим не советую, вот так-то, господин хороший.
– Ну, ладно, пусть так, – сказал я. – А не знаешь ли, где у вас можно купить книги…
– Книги? – удивился трактирщик.
– Ну, всякие рукописи на пергаменте, свитки. А ещё – талисманы, дарующие исцеление, обереги, лекарские снадобья.
– А пусть сходит к старухе Аранче, – вмешался в разговор рыбак, который потягивал вино из щербатой кружки, сидя на лавке. – Ну, к той, у которой муж прошлой осенью потонул вместе с лодкой, помнишь?
– Аранча – это которая колченогая? – обернулся к нему трактирщик.
– Да вроде нет, не хромая она, правда, с тех пор как мужа Господь прибрал, малость не в себе. Врать не буду, Аранча и раньше-то смахивала на ведьму – и как только Мартин с ней жил? – а уж теперь ей только детвору пугать. В море она, понятное дело, сама выходить не может, детей у них не было, ну и содержит лавочку, торгует, чем Бог послал. Поройтесь, господин, может, и найдёте чего. И вам хорошо, и старухе какой-никакой прибыток.
– А как найти её лавочку?
Рыбак начал объяснять, но говорил он так быстро и невнятно, что скоро я перестал его понимать и беспомощно переводил взгляд с трактирщика на рыбака.
– Уймись, Блас, – сказал трактирщик, – не видишь что ли, господин тебя не понимает. У тебя же голос, как у баклана. Клекочешь, не пойми что. Уж я-то сколько тебя знаю, и то понимаю через раз… – Господин, вы же не сегодня пойдёте искать лавку Аранчи? Уже темнеет, а у нас тут в темноте поодиночке лучше не ходить.
– Нет, завтра утром.
– Тогда я пошлю с вами своего младшего. За медяшку он вас отведёт, куда скажете.
Согнувшись в три погибели, я вошёл в лавку Аранчи и сразу понял, что потратил время зря. В жалкой лачуге, заваленной тряпьём, битой глиняной посудой и обрывками рыбацких сетей, Евангелия, конечно, не могло быть. У хозяйки просто не хватило бы денег купить его у пропившегося пилигрима.
На звук моих шагов откуда-то из темноты появилась хозяйка. Она была точно такой, как её описал Блас – растрёпанная, грязная, в тряпье, едва прикрывающем тело. У большинства местных жителей к тридцати годам уже нет половины зубов, поэтому разговаривать с ними тяжело и неприятно – они шепелявят и плюются. Дело осложнял местный говор, который я понимал с большим трудом. Женщина что-то спросила меня, но я не разобрал ни слова и жестом попросил повторить. Тогда она подошла поближе и с равнодушным терпением, свойственным простецам, повторила:
– Что угодно господину?
– Скажи мне, почтенная… – начал я, но вдова Аранча вдруг прервала меня. Она хрипло расхохоталась, при этом её обвисшая грудь безобразно тряслась в прорехах одежды. Я отвёл взгляд.
– Почтенная… Почтенная… – женщина мотала головой и почти рыдала от смеха. – Нашёл почтенную! Так старуху Аранчу ещё никто не называл! Может быть, ты хочешь, чтобы почтенная Аранча раздвинула ноги для твоего копья прямо вот здесь? Я ещё не так стара, какой кажусь, и кое-что ещё умею. Возьму недорого. А? Ну как? Нет? Жаль, красавчик. Да не трясись ты так, я пошутила. Говори, зачем пришёл и проваливай.
Я рассердился на вздорную старуху и поэтому ответил ей без всякой почтительности.
– Я разыскиваю книги. Трактирщик сказал, что у тебя могут найтись какие-нибудь пергаменты. Я бы посмотрел их и, если они мне понравятся, заплатил хорошие деньги.
– Пергамент? Книги? – искренне удивилась Аранча. – Что ты такое говоришь, господин? Да я в жизни не держала в руках пергамент. Зачем мне книги, если я не умею читать и писать, да и мой покойный муж не умел? Взгляни сам, чем торгует Аранча!
– Теперь вижу, – сказал я. – Но, может быть, ты знаешь, кто в городе торгует манускриптами?
– А что ж, пожалуй, и знаю, – поразмыслив, сказала Аранча. Я понял её намёк и показал монету.
– В Массилии есть одна такая лавка, ну, или я знаю только об одной, хотя я прожила в этом поганом городишке всю жизнь и с закрытыми глазами найду любую помойку. Так вот, есть одна лавка, богатая лавка, не чета моей. Её содержит еврей Соломон. Вот, может, у него ты найдёшь какие-нибудь эти, как ты их назвал?
– Манускрипты.
– Во-во, их. Скрипты эти наверняка есть и у приходского священника, да только вряд ли он их станет продавать.
– Как найти лавку Соломона? – спросил я, бросая Аранче монету, чтобы ненароком не коснуться её руки.