– Ты целитель? – слуга осторожно трогал языком разбитую губу и от этого говорил невнятно. – Граф требует тебя в свои покои. Видишь, он гневается!
– Вижу, – хмыкнул Юк, – слепой не увидит. Только целитель не я, а вот он, его и веди к своему сеньору. – И, повернувшись ко мне, добавил вполголоса:
– Встретимся вечером, на пиру. Смотри там, поосторожнее…
По винтовой лестнице мы поднялись на верхний этаж донжона. Графский покой примыкал к наружной стене. Граф возлежал на кровати и потоками изрыгал мужицкую брань. Некоторые выражения я просто не понял. По моде французов кровать была под пышным балдахином, который удерживали витые столбики. Само ложе было широким, но коротким, так что граф на самом деле полусидел. В углу громоздился сундук с резной крышкой, рядом с кроватью стояло кресло, то самое, на котором принесли больного. Одежда висела на вбитых в стену крючьях, у двери торчала стойка для оружия, за которую с лязгом и звоном задевали все входящие. Вообще, спальный покой владетельного сеньора Фуа был грязноватым и неуютным.
– Проклятый лекаришка! – зарычал граф, увидев меня. – Где тебя черти носят?! Я с ума схожу от боли, а он где-то шляется! Повешу!!!
– Я поспешил к вам, господин, как только за мной пришёл слуга, – ответил я ему спокойным и тихим голосом, как и подобает общаться целителю со страждущим. Обижаться на больного – последнее дело, ибо его языком сейчас говорит не он, а его боль.
– Ты обещал исцелить меня! Чего стоишь, как пень? Ну? Ну же!!! А-а-а! Дьявол, опять! Как будто черти раскалёнными гвоздями в палец тычут!
– Извольте снять носок.
Граф слабо махнул рукой, слуга бросился к постели и, дрожа от страха, взялся за носок.
– Стой! – приказал я ему, – не так. Возьми за ногу вот здесь. Теперь поднимай. Осторожно! Достаточно.
Я быстро снял носок, старясь не касаться больного места. Граф зарычал, но ругаться не стал.
– Клади ногу. Та-ак.
Одного взгляда на волосатую и давно не мытую ногу графа де Фуа было достаточно, чтобы мои подозрения подтвердились. Косточка у большого пальца распухла, а кожа побагровела и блестела. Я взглянул на графа.
– Мой господин, характер вашего недуга мне в общих чертах ясен.
– Что, уже? Вот прямо так? Замковый лекарь мял ногу полколокола, да так, что я сначала чуть не подох от боли, а потом рука у меня сорвалась, ну и… В общем, он теперь от меня прячется.
– Мне нет нужды пальпировать больное место, тем более что это причинит вам ненужные страдания. Всё видно и так. Единственно, я попрошу вас, мой господин, помочиться в какой-нибудь сосуд.
– Это ещё зачем? – граф так удивился, что забыл о боли.
– При различных болезнях моча пахнет по-разному. До начала лечения я должен убедиться в правильности поставленного диагноза.
В глазах графа промелькнуло уважение:
– Хм… А ты, грек, вроде бы и правда не обманщик. Что стоишь?! – внезапно гаркнул он на слугу. – Тащи поганый горшок!
– Позволено ли мне будет попросить господина графа помочиться в чистый горшок?
– На кухню, бегом! – приказал граф. – Пусть дадут кухонный горшок и ошпарят его кипятком! Правильно?
– Абсолютно. Восхищён вашей мудростью, господин граф.
– То-то, – сказал де Фуа уже другим тоном, откидываясь на подголовный валик. – Пока этот балбес бегает за горшком, расскажи, что за напасть грызёт мою ногу? Я не сдохну?
– Что вы, мой господин, конечно, нет, ни в коем случае. Ваш недуг хоть и причиняет страдания, но отнюдь не смертелен и поддаётся лечению. Он был известен ещё во времена Гиппократа…
– Это кто такой? – перебил граф.
– Гиппократ – отец целительства. Он составил книги, которые должен наизусть знать любой врачеватель. Ваш недуг по-гречески называется подагра, что в переводе означает «ножной капкан». О меткости названия вы можете судить сами.
Граф скривился.
– Подагру ещё называют королевской болезнью. Это потому, что простецы ей не подвержены, не болеют ею и женщины. Подагра поражает только мужей, умудрённых возрастом, чья жизнь протекала в сражениях и заботах о подданных. Я мог бы назвать имена многих великих людей, страдавших подагрой.
– Да? – оживился граф, – и кто же? Ну-ка, скажи, в какую компанию меня угораздило попасть?
– Александр Македонский, папа Григорий I, именуемый также Великим, император франков Карл…
– С Александром Македонским не грех подцепить и срамную болезнь на общей шлюхе! – фыркнул граф. – Хотя он вроде бы предпочитал мальчиков. Папа со мной к девкам не пошёл бы, значит, остаётся Карл Великий! – граф хрюкнул, наверное, представив себе, как он с императором идёт к потаскухам, потом жизнерадостно загоготал, но смех его быстро перешёл в брань – граф ненароком потревожил больную ногу.
– Дайте руку, мой господин, – сказал я, быстро подойдя к кровати.
Де Фуа протянул мне руку, я повернул её ладонью вниз и сильно нажал на особую точку между большим и указательным пальцем. Граф взвыл, на глазах его выступили слёзы. Внезапно злобная гримаса уступила место удивлению.
– Что ты сделал?! Боль из пальца ушла! Я уже здоров?! Чего же ты тянул с лечением, проклятый грек?
– Увы, ещё нет. Я всего лишь облегчил ваши страдания, но только на краткое время. Скоро боль вернётся.
– Господи Иисусе… – выдохнул граф, – как хорошо-то… Я уже и забыл, как это – когда не болит. Скажи, а эта… подагра – она заразная? Я где-то её подхватил? На какой-нибудь бабе? Хотя, нет, ты же говорил, что бабы подагрой не болеют.
– Нет, мой господин, подагра не заразна.
В комнату вошёл слуга и, опасливо косясь на руки графа, протянул ему глиняный горшок.
Де Фуа заглянул в него:
– Мыл?
– Конечно, господин…
– Смотри! Подержи-ка.
Граф привстал на постели, без малейшего смущения задрал рубаху, и тугая струя ударила в горшок.
– Отдай лекарю! – приказал он, удовлетворённо кряхтя и приводя одежду в порядок.
Я взял из рук слуги тёплый горшок и осторожно понюхал. Сомнений не оставалось.
– Мой господин, у вас приступ подагры. Теперь я уверен, можно приступать к лечению.
Я собрался отдать горшок слуге, но граф остановил меня:
– Куда?! Ты что, лекарь, спятил? Да слуги в этом горшке радостно сварят мне же похлёбку! Выбрось его!
– Куда?
– В окно, олух!
– А если…
– Не испытывай моё терпение!
В комнате было узкое окно, похожее на бойницу. В холодное время оно закрывалось деревянным щитом, но сейчас щит был откинут. Я размахнулся и, стараясь не пролить ни капли, швырнул горшок в окно. Через несколько ударов сердца далеко внизу раздался треск расколотой глины, но ни криков, ни ругани слышно не было.
– Промахнулся, – огорчённо сказал граф.
– Сейчас я подберу травы, их надо будет заварить и настоять строго определённым образом. Может быть, позвать вашего замкового лекаря?
– Этого урода? Нет уж! Альду сюда, бегом! – приказал граф слуге, и когда тот выскочил из покоя, пояснил:
– Бастард. Прижил тут от одной. Девка страшная, как смертный грех, не знаю, как и с рук сбыть, но толковая – этого не отнимешь. Вот ей всё и расскажешь. Эта хоть не отравит и в отвар не плюнет.
Я вытащил из мешка пакетики с травами, разложил их на сундуке и начал раскладывать на кучки, иногда нюхая и пробуя на язык. Граф с интересом наблюдал за мной.
– В Тулузе, в замке графа Раймунда я видел дивного зверька, именуемого кошкой, его привезли из Персии в подарок супруге графа, Элеоноре Арагонской. Так вот, эта самая кошка так же обнюхивала и облизывала еду в своей миске.
– Зрение, обоняние и осязание – главные инструменты целителя. Стоит только ему обжечь язык или потерять чутьё на тончайшие оттенки запахов, и ему одна дорога – накладывать лубки на сломанные кости или вскрывать нарывы. Вы сами видели, как я определил недуг по запаху мочи, меж тем, для несведущих любая моча пахнет неразличимо.
– Ты прав, грек, – сказал граф. – Любое ремесло требует умения, а уж лекарское – особенно.
– Мой господин? – раздался голос от порога.
Я обернулся. У двери стояла девушка.
Что сказать о ней? Пожалуй, по меркам французов она и правда не была красавицей. В этой стране идеалом женской красоты считают голубоглазых блондинок с пышной грудью и белоснежной кожей, фигуры которых напоминают песочные часы. Альда была высокой, но худенькой, с фигурой, присущей, скорее, мальчику-подростку, нежели девушке. Смуглая кожа, чудесные серые глаза, высокая переносица, как у античной статуи, широковатые азиатские скулы. Она носила очень простое тёмное платье, блестящие чёрные волосы были убраны под сеточку.
– Подойди, – приказал граф. – Лекарь расскажет, как настоять травы для меня. Запомнишь и сделаешь.
– Да, господин, – сказала девушка и подошла к сундуку.
Я принялся объяснять ей, как заваривать и настаивать травяные сборы, когда и в какой последовательности давать их пить больному. Альда внимательно слушала.
– Не перепутаешь? Может быть, написать тебе прописи?
– Не надо, господин мой, у меня хорошая память.
– Не сомневайся, грек, раз говорит – запомнит, – подтвердил граф. – Не знаю уж, в кого она такая памятливая уродилась. Я вот, например, читаю и пишу с трудом, а она в монастыре выучилась и по-гречески писать, и по-латыни…
Альда слегка покраснела и потупилась.
– Ладно, – сказал граф, – с этим решили, что теперь?
– Прежде чем мы начнём лечение травами, следует ослабить приступ. Соблаговолите снять верхнюю одежду и лечь на живот.
– Ты что это задумал, а? – с подозрением спросил граф.
– Иглы, мой господин…
– Тыкать в меня иголками? Да ты никак рассудка лишился, грек?!
– Это необходимо. И потом, вы не почувствуете боли, уверяю вас.
– Да? Ну, тогда ладно… – де Фуа, кряхтя, стянул шоссы и нательную рубаху.
Между лопаток у графа тянулся старый, грубо зашитый рубец. Я коснулся его пальцем.
– Что это?
– Меч, – коротко ответил тот, – сарацинский. Я не бежал с поля боя, не подумай, это сарацин подкрался со спины и ударил. В последний раз в своей вонючей жизни. Ну, и когда ты будешь колоть меня своими иголками?