с, развернул коня. Солдаты подняли копья, но продолжали удерживать нас в полукольце. Свободной оставалась только дорога вперёд.
– Нам надо ехать с ними, – сказал трубадур.
– Зачем?
– Н-ну… Можно сказать, мы пленники, дорогой мой Павел, – не без ехидства пояснил Юк.
– Кто эти люди? Зачем они нас захватили?
– Как кто? Ты что, не понял? Это же крестоносцы!
– Какие ещё крестоносцы?
– Ну, такие, знаешь ли, с крестами на одежде. Ты что, не видел у рыцаря крест на сюрко?
– Да откуда здесь крестоносцы?!
– Ты что, совсем дурак?! – начал терять терпение трубадур. – Папа объявил крестовой поход против еретиков Лангедока! И мы угодили прямиком в лапы крестоносцев. Этот благородный рыцарь командует дозором, охраняющим войско. Ну, и, ясное дело, дозор задерживает всех встречных, которые кажутся подозрительными рыцарю.
Одному из солдат надоело слушать разговоры на непонятном ему языке, он что-то зло крикнул и опустил копьё.
– Поехали, – поспешно сказал Юк, – по дороге поговорим, а то эти парни шутить не любят – ткнуть копьём им как воды напиться.
– Что с нами сделают? – спросила Альда.
– Откуда я знаю? – пожал плечами трубадур. – Сначала допросят, а потом, может быть, и отпустят. А может, и нет.
– Этот рыцарь не француз?
– Нет, он алеман, и весь его отряд тоже. Нам повезло, что я знаю их язык, мне удалось заинтересовать рыцаря.
– И в чём же повезло? – спросил я. – Какое-то везение сомнительное. Едем неизвестно куда, неизвестно зачем, да ещё и под охраной.
– Повезло в том, что нас не убили сразу а, между прочим, запросто могли. Так что дыши, целитель Павел, пока дышится, радуйся жизни и солнцу!
Я сделал Альде знак придержать лошадь.
– Ни в коем случае не говори, что ты дочь графа де Фуа! – вполголоса сказал я, – ты – Альда, сирота, моя помощница и ученица. Поняла?
– Так ведь он-то знает, кто я! – показала глазами девушка на трубадура. – Выдаст меня за милую душу после вчерашнего.
– Ну, вот когда выдаст… Пока будем надеяться, что остатки совести он ещё не растерял.
Лагерь крестоносцев встретил нас многоголосым шумом, дымом костров, запахами подгорелого мяса и лошадиной мочи. Где-то визгливо и зло орали женщины, стучал молот в походной кузне, фыркали лошади у коновязи. Не укреплённый и ничем не защищённый лагерь был огромен – повсюду без всякого порядка были раскинуты шатры, стояли повозки с задранными к небу оглоблями, на них болталось тряпьё. Между шатров, не выпуская из рук оружия, бродили пёстро одетые люди. Центром лагеря был монастырь, ворота которого охранялись. Пленивший нас алеман тяжело спрыгнул с коня, бросил поводья подскочившему солдату и жестом приказал следовать за ним. Под аркой ворот рыцарь осенил себя крестным знамением, мы сделали то же самое. Внутри аббатства я ожидал увидеть хаос и разгром, но ошибся. Монастырский двор был чисто выметен и пуст. Похоже, рядовым крестоносцам сюда хода не было. Из раскрытых дверей храма доносилось благозвучное хоровое пение – шла дневная служба.
У двери в трапезную ходил часовой. На нас он не обратил внимания. Рыцарь вошёл внутрь, мы следом. За столом в зале с голыми, выбеленными стенами под большим чёрным распятием сидели трое. Свет, прошедший через витражи в стрельчатых окнах, бросал на их лица странные тени. Один – монах средних лет, чисто выбритый, с седеющим венчиком волос вокруг тонзуры. Резкие черты малоподвижного лица свидетельствовали о сильной и недоброй воле этого человека. Другой был воином, настоящим атлетом, кольчуга на плечах которого висела подобно тонкой материи. Воин носил усы и бороду редкого у франков пшеничного цвета. Он сидел, уперев в пол острие меча и положив руки на его крестовину. Кольчужные рукавицы валялись рядом на столе. А третий… Третьим был Гильом де Контр, тот самый крестоносец, которого я лечил от лихорадки на галере.
Монах медленно повернул голову и осмотрел нас – как будто полоснул ножом.
– Зачем ты привёл сюда этих людей? – спросил он у рыцаря.
Алеман наморщил лоб, пытаясь понять, что у него спросил монах. Похоже, язык французов он понимал еле-еле.
Рыцарь перевёл вопрос. Выслушав ответ, он повернулся к монаху и удивлённо сказал:
– Арно, Густав говорит, что трубадур бывал в замке Фуа. Он сам ему об этом сказал.
– Какой ещё трубадур?
– Да вот этот, Юк де Сент Сирк.
Глаза монаха сузились.
– Так ты его знаешь? Откуда?
– Я много кого знаю в Лангедоке! – высокомерно бросил воин. – Род Монфоров не из захудалых.
– А я знаю второго, – поспешно вмешался Гильом, видя, что между воином и монахом назревает ссора. – Это же Павел Иатрос, тот самый грек из Константинополя, который исцелил меня от лихорадки! Ну, помните, я же рассказывал!
– Да? Тот самый целитель? Надо же… Слишком много совпадений, – покачал головой монах. – Я, знаешь ли, не верю в совпадения, особенно на войне. А вдруг это лазутчики Раймунда? Разумнее всего будет их вздёрнуть. Тогда они, по крайней мере, никому и ничего больше не расскажут.
– Ваше высокопреосвященство! – дрогнувшим голосом возразил Гильом. – Я ручаюсь за этого человека, ведь он спас мне жизнь! Павел Иатрос не может быть лазутчиком, ибо приплыл в Массилию одновременно со мной, мы расстались совсем недавно!
– Ну, а я ручаюсь за трубадура, – холодно сказал Монфор, – он пел свои кансоны у меня в замке ещё до начала похода.
– Тогда остаётся девица, – не отступал монах. – Почему она в богопротивном и недостойном женщины виде – в мужской одежде?
– Это моя помощница и ученица именем Альда, – решил вмешаться я, – она сирота, из простецов . Альда смешивает лекарственные снадобья и помогает мне в осмотре женщин, ибо не пристало христианину видеть обнажённое тело противоположного пола. Кроме того, я ромей и владею языками ваших народов недостаточно хорошо, мне потребен переводчик.
Наступил решительный момент. Я похолодел, ожидая, выдаст трубадур Альду или нет. Юк промолчал.
– Всё равно, отпускать их нельзя, – упрямо сказал монах. – Они многое видели.
– Значит, пусть остаются в войске до конца похода, – пожал плечами Монфор.
– Нам предстоит сражаться, нельзя упускать такого целителя! – горячо сказал Гильом.
– Будь по-вашему. Но тогда пусть лекарь примет крест, – пожал плечами монах,– ибо сказано, что те, кто не участвуют в походе против еретиков, не имеют права пить вино, есть за столом по утрам и вечерам, одеваться в ткани пеньковые и льняные.
– Ты христианин? – повернулся он ко мне.
– Да, господин.
– А твоя помощница?
– И она тоже.
– Сотворите крестное знамение! – приказал монах, указывая на распятие.
Мы с Альдой повиновались, каждый по своему обряду.
– Гильом, раз ты поручился за своего лекаря, тебе за него и ответ держать, – усмехнулся Монфор. – Отведи его в лекарский обоз, выдели повозку и что потребно. Но если сбегут…
– А что будем делать с трубадуром? – спросил монах.
– Ваше высокопреосвященство! Позвольте мне быть летописцем похода! Весь христианский мир должен узнать о подвигах воинов креста! Кто, кроме меня, воспоёт их?! – взвизгнул Юк, упал на колени и пополз к легату. Лицо монаха слегка прояснилось.
– Ладно, сегодня после вечерней трапезы будешь петь для нас, – сказал он. – Тогда и решим, как с тобой поступить. Гильом, уведи лекаря и девчонку. А ты, трубадур, сейчас расскажешь нам про замок Фуа.
Глава 16
– Та-ак, ну где же у нас лекарские повозки? – бормотал Гильом. – Вроде бы эти? А ну-ка!
Он откинул полог повозки, и мы увидели лежащего в луже мочи человека. В нос ударил отвратительный запах перегара.
– Тьфу, скоты! – ругнулся крестоносец, запахивая полог. – Попробуем эту.
Зрелище, открывшееся нам во второй повозке, было так неожиданно, что я отшатнулся. Лицом к нам на четвереньках стояла женщина и ела ломоть хлеба. Сначала я удивился такой странной для приёма пищи позе, но потом увидел сзади неё мужчину и всё понял. Я опасливо взглянул на Альду, но увиденное оставило её совершенно равнодушной, а может, она просто не успела ничего разглядеть. Мы обошли ещё несколько повозок, но все они были либо пусты, либо завалены рухлядью.
– Похоже, всё-таки в первый раз мы угадали верно, – буркнул Гильом, – возвращаемся.
Он схватил за ремень проходящего мимо воина и скомандовал:
– Эй, ты, воды из колодца! Живо! И не вздумай сбежать, я твою рожу запомнил. Найду – повешу.
Крестоносец хотел что-то возразить, но взглянул на злое лицо рыцаря, длинный меч и кинжал, вздохнул и поплёлся за водой.
– Бегом, падаль! – бросил ему вслед Гильом.
Крестоносец перешёл на тяжёлую рысь.
Я с удивлением взглянул в лицо де Контра. Такого тона и таких слов я от него раньше не слышал.
– А ты как думал? – вздохнул он, перехватив мой взгляд. – Думаешь, это воины Христа? Нет, Павел Иатрос, это отребье, разбойники и мародёры. Нескольких я уже приказал вздёрнуть, остальные это знают, и боятся меня больше чем еретиков. Иначе дисциплины в лагере не будет.
Наконец, приплёлся солдат, разбрызгивая воду из вёдер себе на ноги.
– Вытащи этого из повозки, – приказал Гильом, – и лей на него. Лучше отойди, госпожа, потому что сейчас здесь будет довольно грязно.
Крестоносец стащил спящего за ноги с повозки и бросил на траву. Тот что-то промычал и попытался закрыть лицо рукой.
– Лей!
Плеснула ледяная вода. Я инстинктивно поёжился. Пьяный замычал, заворочался в луже, но в себя не приходил. Гильом примерился и саданул ногой ему по рёбрам. Это оказало действие, человек разлепил глаза.
– Лей ещё!
И снова поток плеснул на несчастного пьянчугу. Тот зафыркал, завозился в луже, попытался встать, да только ноги у него разъехались, и он опять плюхнулся в грязь.
Гильом потерял терпение. Он шагнул прямо в грязную лужу и поднял за шиворот пьяного. С шорохом вылетел из ножен кинжал и упёрся тому в горло.