– Как же проходит… обряд? – Легат намеренно избегал употреблять слово «богослужение».
– Ну… Собираются, читают Евангелие от Иоанна, старший из посвящённых разъясняет его, толкует места, которые кажутся тёмными, и всё такое… Под конец происходит омовение рук, все подходят под благословление, обмениваются поцелуями. Мужчины целуют мужчин в щёку, а женщин в плечо. Женщины же целуют посвящённым руки.
– А после?
– Когда как… Иногда все расходятся, иногда трапезничают, но женщины за один стол с мужчинами обычно не садятся. Простые верующие едят что и всегда, а посвящённые – только хлеб, плоды земли и рыбу. Ни вина, ни пива не пьют – только воду.
– И много в Лангедоке домов, где принимают еретиков?
– Простите мою дерзость, отец мой, но много. Почти в каждой семье есть их сторонники. Наверное, проще перечислить дома, в которых еретиков не пустят и на порог.
Аббат Сито мрачно кивнул.
– Хотите ли вы ещё спросить о чём-либо, братья? – обратился он к монахам.
– Нет! – почти выкрикнул брат Пьер, а брат Жак молча покачал головой.
Аббат Сито встал.
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Мы, Арно Амори, легат его святейшества папы Иннокентия III, божественным соизволением настоятель аббатства Сито, а такожде братья Пьер и Жак, выслушали показания человека, называющего себя диаконом еретиков именем Мерсье и его подручного именем Понс де Гро. Последний поклялся на Евангелии, что будет говорить только правду, а первый от клятвы отказался, чем усугубил свою и так безмерную вину. Неоспоримо доказано, что оба впали в мерзость ереси. Подобно тому, как собака вновь и вновь начинает блевать, однажды отведав дурной пищи, они вновь и вновь проводили еретические ритуалы, склоняя паству к ереси, восхваляя доброту, святость и примерную жизнь ересиархов, твердили, что их секта несёт спасение всем людям, а Их Святейшество папа и прелаты Святой Церкви – вероотступники. В желании содействовать секте и всеми средствами её поддержать, они поносили католическую веру и всех, кто её сохраняет. Вот почему мы, означенные выше смиренные служители Господа, сведущие в церковном и светском праве, посовещавшись и только лишь Господа имея перед очами нашими, постановляем и выносим окончательный приговор.
Мы объявляем лже-диакона Мерсье нераскаявшимся еретиком, коего Церковь может только отдать в руки мирского правосудия и молить, как требуют того канонические санкции, чтобы он был лишён жизни без пролития крови.
Мы объявляем также дворянина Понса де Гро еретиком, который в последнюю минуту ересь отринул и вернулся в лоно матери нашей католической церкви. Однако прегрешения его столь велики, что для искупления их церковного покаяния недостаточно. Поэтому мы также передаём его в руки мирского правосудия.
Пользуясь вверенными нам апостольскими полномочиями, повелеваем: да будут жилища осуждённых со всеми примыкающими к ним постройками разрушены до основания. Приказываем также не предавать огню весь материал, из которого построены дома, и находящееся в них имущество, а использовать его в благочестивых целях.
Этот приговор вынесен в году 1209 от Воплощения Христова, в воскресенье.
Диакон Мерсье выслушал смертный приговор с ледяным спокойствием и, глядя в глаза аббату, громко сказал:
– Ты волен в смерти моего тела, поп, но не властен над моей душой и моей верой. Я бестрепетно взойду на костёр, ибо с моей телесной смертью душа освободится и сольётся в вечном блаженстве с Создателем. Я принял Утешение, и тебе нечем испугать меня.
– Ты будешь гореть в аду! – взвизгнул брат Жак.
– Ада не существует, – пожал плечами диакон. – Это выдумки ваших попов. Мы верим, что телесное воплощение бессмертной души – это и есть ад, только на земле. Смерть избавит меня от ада.
В этот миг до Понса де Гро наконец дошло, что его надежды оказались тщетными и он приговорён к смерти. Раскаявшийся еретик завыл, рванул на себе одежду, упал на землю и стал кататься, вырывая пучки травы и засовывая их в рот. Потом вдруг вскочил и бросился бежать. Солдаты сначала растерялись, но потом кто-то подставил ему копейное древко. Де Гро споткнулся и кувырком полетел наземь. Солдаты подхватили его и потащили к костру. Носки башмаков приговорённого царапали землю. Мерсье брезгливо стряхнул руки палачей, взошёл на костёр сам, прислонился спиной к столбу и поднял лицо к небу, словно прощаясь с ним. Губы его шевелились в последней молитве. Приговорённых опутали цепями, палачи соскочили на землю и завалили проход к столбу тюками соломы. Сержант стражников махнул рукой, и палач поочерёдно ткнул факелом в четыре угла. Повалил едкий белый дым. Костёр разгорался медленно. Я понял, что солому вместо дров использовали для того, чтобы причинить осуждённым наибольшие страдания. Солома не горела открытым огнём, а скорее тлела, источая клубы едкого дыма и сильный жар. Два монаха подошли к костру и протянули осуждённым распятия на длинных шестах для последнего поцелуя. Диакон от распятия отвернулся, а Понс де Гро потянулся к нему, насколько позволяли цепи, и жадно облобызал. Постепенно огонь набирал силу, надсадный кашель умирающих смешался с треском и шипением сырой соломы, которая неохотно разгоралась. Люди корчились и пытались отстраниться от огня, но он был повсюду. Внезапно из-под ног Мерсье вырвался острый жёлтый язык пламени и в мгновение ока охватил его тело. Зрители вскрикнули. На месте, где ещё недавно стоял человек, взлетел столб искр, и более ничего уже не было видно.
Костёр давно прогорел, но смрад от горелого человеческого мяса окутал лагерь невидимым липким саваном. От него не было спасения. Не помогали ароматные травы, которые Альда жгла в шатре, не помогали влажные повязки на лицо. Тошнотворный запах проникал всюду и неустанно напоминал о мучительной смерти, которой одни люди зачем-то предали других людей в сотне шагов от монастыря – места мира, покоя и молитвы.
Мы совсем было решились покинуть лагерь и ехать в Тулузу самостоятельно, но в последний момент одумались, ведь шансов добраться до города в охваченной войной стране у нас не было. Пришлось скрепя сердце оставаться и ждать, пока аббат Сито прикажет выступать. Однако на следующее утро шатры даже не начали сворачивать, а у стен монастыря опять засуетились монахи.
– Неужели готовятся сжечь на костре ещё какого-нибудь несчастного? – с ужасом спросила Альда.
– Нет, донна, на этот раз они готовятся к похоронам, – ответил ей знакомый голос, и к нам подошёл трубадур. На одном плече у него висел мешок, а на другом – виелла.
– Можно к вам в гости? – спросил он, осторожно кладя свою ношу на землю. – Хочется поболтать с образованными людьми. Устал я от безумных монахов и тупой солдатни.
– Садись, – сказал я. – Отчего же не поболтать, делать всё равно нечего. Только вот угостить тебя нечем, уж извини.
– А у меня всё с собой! – заулыбался Юк – В кои-то веки! Вот!
Он развязал мешок и вытащил из него раздутый мех, каравай хлеба, сыр и окорок.
– Откуда у тебя этакое богатство? – удивилась Альда. – Мы только что не голодаем, ведь еду местные жители не желают продавать ни за какие деньги.
– А, не важно! – отмахнулся трубадур. – В одном доме неподалёку разжился.
– Украл? – нахмурилась Альда. – Мы не будем есть ворованное, забирай обратно!
– Да не украл, что за наказание? Это подарок. Есть тут в городе одна вдовушка. Ну, словом… Не хотел я тебе про неё говорить, но раз уж так вышло… У неё всего много, она торговлю держит, даже денег не взяла. Хотя я предлагал! Веришь?
– Теперь верю, – усмехнулась Альда. – Кобель ты.
– Кобель, а как же? – самодовольно кивнул Юк. – Всякий мужчина – кобель! Понятно, если он не евнух или не ветхий старик. Таким уж Бог его создал, а кто я такой, чтобы спорить с волей Господа?
– Доведёт тебя язык до костра… – вздохнула Альда, расставляя кубки. – Ну что ты мелешь? А вдруг услышит кто? Не видишь разве, что творится?
– Скажи-ка, вот ты или Павел твой пойдёте на меня доносить?
Альда в ответ возмущённо фыркнула.
– Вот то-то! Да не мучай ты мясо, не умеешь резать, дай сюда! – склочным голосом сказал Юк, пододвинул к себе окорок и стал его ловко разделывать. – Ты не донесёшь, Павел тоже, а больше нас никто не слышит. Я же не ору на весь лагерь. Старый Юк, может, бабник и пьяница, но всё-таки не кретин!
Он развязал мех, понюхал вино и удовлетворённо вздохнул:
– Славное винишко, надо же, не пожалела, сучка. Недаром я на ней проскакал не одно льё. Надо будет потом ещё разок сходить, запастись на дорогу.
– Фу! – сказала Альда. – Мужчина-потаскун куда хуже обычной обозной шлюхи.
– Почему это потаскун? – сделал вид, что обиделся, Юк. – У меня к Мари большая любовь! Правда, не без интереса. Ну, так мы и не дети уже.
– Лучше расскажи, чем тебе монахи не угодили, – прервал я трубадура, потому что тот явно собирался перейти к описанию постельных утех со своей торговкой.
– А-а-а, половина из них безумцы, а половина – идиоты, – скривился Юк. – То они Библию читают, то душеспасительные беседы ведут, то молятся, причём на каждый час своя молитва. Оборони Господь какую-нибудь пропустить или меньшее количество поклонов отбить, чем положено. Сразу же аббату донесут. Следят друг за другом, наушничают, пакостят. Одному толчёного стекла перед распятием насыпали, а он не заметил и на колени бухнулся. Другому что-то в воду подмешали, так он всю ночь из отхожего места не вылезал, а к утру так ослаб, что его выносить оттуда пришлось. А что ночью было, слыхали?
Я отрицательно покачал головой.
– Тогда выходит, вы последние, кто ничего не знает. Дело было так. Вчера, после того, как еретиков спалили, монахи какую-то особенную мессу служили до ночи, а потом по кельям разошлись. Ну, разошлись и разошлись, а на утренней молитве глядь – а братьев Жака и Пьера нет!
– Это тех, кто был судьями? – спросила Альда.
– Их самых, моя донна. Как это – нет на молитве?! Непорядок! Послали за ними монашка, а тот прибежал в слезах, губы трясутся, руки в крови и ни слова сказать не может. Ну, тут уже всем стало понятно, что дело худо. Пошли в дормиторий,