[173] а там… Брат Пьер лежит на полу с ножом в груди, мертвее мёртвого, а брат Жак тут же висит.
– Как висит? – удивилась Альда.
– Обыкновенно. Привязал подпояску к оконной решётке, да и повесился. Труп окоченел уже.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
– А рыцарёнок один разболтал. Он ночной стражей командовал, его люди трупы выносили, так что он всё своими глазами видел.
– Кто же их? – спросила Альда. – Наверное, отомстили единоверцы казнённых?
Юк расхохотался.
– Что ты, донна. Если бы так, легат и горя не знал, объявил бы монахов принявшими мученическую кончину за веру, да и дело с концом. Парой больше, парой меньше – кто их считает? В том-то и дело, что смертью за веру там вовсе не пахло, а пахло кое-чем другим. Оказывается, эта парочка имела обыкновение по ночам предаваться флагелляции. Раздевались и по очереди бичевали друг друга. Ну, дело это считается богоугодным, на Пьера и Жака смотрели с уважением, да только никому и в голову не приходило, что раздевались они не только для бичевания. А может, кому-то и приходила в голову богохульная мысль, да её гнали. Ну, или к этому Жаку очередь стояла. Словом, что там между ними случилось, мы не знаем, да и не узнаем, только Жаку, видать, что-то не понравилось, он взял да и прирезал своего любовника. А когда труп, в крови плавающий, увидел, ужаснулся и петельку на шею накинул. Вот так-то.
Говорят, когда аббату доложили, он аж лицом посинел, монахи перепугались, думали, сейчас Богу душу отдаст. Но ничего, отошёл, отдышался. Приказал покойников потихоньку на монастырском кладбище зарыть, а всем, кто что-нибудь слышал про это дело, держать язык за зубами. Вот такое, понимаешь, правосудие…
Юк взял виеллу, пробежал пальцами по струнам и тихонько запел, насмешливо поглядывая на нас с Альдой:
«Аз есмь Господь…» – Слыхал. Но сомневаюсь.
«Не сотвори кумира…» – А металл?
«Не поминай мя всуе…» – Грешен, каюсь:
В тригоспода нередко загибал.
«Чти день субботний…» – Что за фарисейство!
Мне для безделья всякий день хорош.
«Чти мать с отцом…» – Чту.–
«Не прелюбодействуй…»
От этих слов меня бросает в дрожь!
«Не убивай…» – И критиков прощать?!
«Не укради…» – А где же рифмы брать?
«Не помышляй свидетельствовать ложно…»,
«Не пожелай жены, осла чужих…»
(О, Господи, как тесен этот стих!)
Ну, а жену осла-соседа – можно?[174]
Не ожидавшая такой развязки Альда не выдержала и звонко рассмеялась. Довольный трубадур отложил инструмент.
– Вот и славно, моя донна, ты засмеялась! Давайте выпьем за это! А то я уже стал забывать, как звучит женский смех, да и руки отвыкли от благородного дерева виеллы…
– Когда же наконец отряд покинет это проклятое место? – вздохнула Альда. – Мне кажется, здесь сам воздух пропитан смертью, как если бы мы разбили шатёр на кладбище среди непогребённых мертвецов. Вчера два мёртвых, сегодня два…
– Когда и куда пойдёт отряд, знает только легат, а он ни с кем не советуется, только отдаёт приказы. Говорят, что он рассылает не то гонцов, не то лазутчиков на два дня хода вперёд, и в зависимости от их докладов принимает решения. Поражаюсь воле и мощи разума архиепископа Сито, хотя попов терпеть не могу. Но этот – этот какой-то особый. Немощен телом, но силён духом. Служить такому – честь и наслаждение!
– Ну, так за чем же дело стало? Постригись в монахи ордена цистерцианцев! К нему, кажется, принадлежит аббат Сито? – рассмеялся я.
Трубадур странно взглянул на меня:
– Напрасно смеёшься, грек. Вот для тебя, иноверца, этот путь закрыт, а для меня – нет. Знаешь ли ты, кем раньше был Фулькон Марселец? Трубадуром!
– Фулькон? А кто это?
– Может быть, ты скоро его увидишь. Сын генуэзского купца, которому больше нравилось сочинять альбы, чем отмерять ткани в отцовской лавке. Этот парень имел достаточно храбрости, чтобы дважды круто менять свою судьбу. В первый раз он бросил отцовское дело и стал странствующим певцом, а во второй – неожиданно для всех постригся в монахи. Ныне он епископ Тулузы, беспощадный гонитель еретиков, враг графа Раймунда. Думаю, что аббат Сито едет в Тулузу, чтобы встретиться с ним. И вот после того, как епископы договорятся, взятие Безье и Каркассона покажутся дракой у деревенского трактира. Помяни мои слова: будущей весной запылает весь Лангедок.
На следующее утро наш отряд всё-таки выступил в путь. Погода изменилась, изнурительная жара ушла, дни стали облачными и прохладными, иногда накрапывал дождь, а ночами бывало даже холодно. Иссохшая земля жадно поглощала влагу, поэтому дороги не раскисли. Трава за одну дождливую ночь позеленела, деревья и кусты, которые, казалось, погибли от засухи, выбросили новые побеги, дышалось легко и привольно.
Остаток пути отряд проделал без приключений, и на третий или четвёртый день пути нашим взорам открылась широкая и спокойная река, которую, как я позднее узнал, местные жители звали Гаронной. На её правом берегу возвышался город, построенный из камня всех оттенков красного, от нежно-розового до угрюмого цвета запёкшейся крови.
Вот она, Тулуза. Цель моего путешествия, город, ради которого я пересёк изрядную часть Ойкумены. Какая судьба ожидает меня и жену мою перед Богом за этими стенами? Смогу ли я выполнить обет, данный мною Никите Фракийцу? Удастся ли найти святую книгу? Кажется, с того часа, когда галера отвалила от мраморной пристани Константинополя и ушла в лазурную Пропонтиду, прошла вечность.
Будь терпелив, неведомый книгочей. Моя повесть близится к концу. Ответы на все вопросы ты найдёшь в последнем свитке этого манускрипта.
Свиток третий
Глава 23
Аббата Сито в Тулузе ждали. Забренчали колокола, и из городских ворот навстречу запылённому и усталому отряду выплыла пышная, сияющая золотом процессия. Всё было как обычно: монахи с распятиями в руках, яркие церковные знамёна, хоровое пение. Из носилок, разминая затёкшие ноги, выбрался легат. Навстречу ему торжественно выступил епископ в богатом облачении. Драгоценные камни в его тиаре ярко вспыхивали на солнце. Начались торжественные лобзания епископских перстней, объятия, поклоны. Потом прибывшие и встречающие затянули молитву.
Поскольку аббат Сито ни разу не вспомнил о моём присутствии в отряде, никто не дал мне никаких поручений относительно закупки лечебных трав, инструментов и перевязочных материалов, не говоря уже о деньгах на это, я счёл себя свободным от не совсем добровольных обещаний, данных мною в своё время.
– Пусть легат молится хоть дотемна, – тихонько сказал я Альде, – а нам незачем топтаться на пыльной дороге. Давай незаметно покинем отряд и войдём в город.
– Ты бывал в Тулузе раньше? – спросила Альда, с опаской поглядывая на городские стены.
– Разумеется, нет. Ведь я говорил тебе, что впервые в жизни покинул Византию.
– Куда же мы пойдём? Что будем делать? Здесь столько домов, людей… Воистину, вот
Вавилон, краса царства, гордость Халдеев…[175]
Мне страшно, Павел!
– Не бойся, любовь моя. Разве ты одна? С тобой я, нас охраняет Иаков, который один стоит целого войска. В Тулузе мы найдём дом городского пристава Дюрана де сен Бара. Гийаберт де Кастр обещал предупредить его. Надеюсь, в его доме мы обретём временный приют, а потом переберёмся на какой-нибудь приличный постоялый двор или снимем домик.
– Как же мы найдём этого де сен Бара? – не унималась Альда
– За медную монетку нас отведёт к его дому любой мальчишка, – пожал плечами я. – Деньги – великий помощник. Не беспокойся ни о чём. Твой муж хоть и не рыцарь, но не вчера появился на свет и как-то сумел дожить до своих лет.
– Прости меня, Иатрос, – потупилась девушка. – Я никак не могу привыкнуть, что рядом со мной человек, который искренне заботится обо мне. Я так долго жила одна… Мне не на кого было надеяться в этом мире. Но теперь, слава Иисусу, всё изменилось. – вдруг лицо её помрачнело, на глаза навернулись слёзы.
– Что случилось? Ты подвернула ногу?
– Ведь ты не оставишь меня, правда? – дрогнувшим голосом спросила Альда.
– Конечно, нет. Что это тебе взбрело в голову?
– Мужчины всегда оставляют надоевших женщин. Ты встретишь другую, молодую, красивую, умную. Может быть, богатую. И что тогда делать мне? Я не умна и не красива. Пока я молода, но ведь это быстро пройдёт, и ты пресытишься мной.
Девушка чуть не плакала.
– Прошу тебя, не говори мне больше об этом. Никогда, слышишь? Мы будем вместе всегда, пока смерть не разлучит нас, а потом встретимся и за гробом. После того, как я увидел тебя, другие женщины перестали существовать для меня.
– Да будет по слову твоему, муж мой, – тихонько ответила Альда и вложила в мою руку узкую прохладную ладошку.
Стражник, охранявший ворота Тулузы, не обратил на нас ни малейшего внимания – он был поглощён зрелищем пышного богослужения, поэтому в город мы вошли невозбранно.
Когда много думаешь о городе, в котором никогда не бывал, невольно приписываешь ему свойства других мест, которые видел своими глазами или о которых читал, наделяешь его волшебными, не существующими на самом деле чёрточками. Ничего необычного в Тулузе мы не увидели. Большой, не очень чистый город с кривыми улицами, бедными домами на окраинах и богатыми в центре, с горластыми торговцами, базарами на крохотных площадях, пылью и многолюдьем. Правда, в воздухе ощущалось свежее дыхание большой реки, а глаза радовали яркие цветы в горшках, стоящих на подоконниках. Заблудиться в Тулузе было невозможно – недостроенная колокольня городского собора была видна отовсюду, а улицы вели от ратуши к Гаронне, ну или наоборот – кому как нравится.