— Считаю, что самой главной задачей Русской армии в новой кампании является выведение из войны австрийцев.
— Но это придётся делать Юго-Западному фронту. Какую стратегическую задачу видите вы в таком случае для своего фронта?
— Ведение активной обороны. Её цель - не дать германским войскам прийти на помощь разбиваемым австрийцам.
— А помощь союзникам по Антанте?
— Мы оттянем с Западного фронта часть немецких сил. Тогда французы в очередной раз будут обезопасены от сильного удара.
Пока Ставка решала проблему стратегического планирования, главнокомандующий германскими войсками на Востоке генерал Гинденбург провёл Горлицкую операцию против русской 3-й армии Юго-Западного фронта. Успех бит достигнут немцами и австрийцами благодаря массированным атакам в районе прикарпатского города Горлицы и сосредоточения там большого числа орудий тяжёлого калибра.
Под Горлицей на 4 (!) русские пушки большого калибра немцы применили аж 334 (!). Такого шквала тяжёлых снарядов, обрушившихся на участок прорыва у польского городка в Прикарпатье, не знал даже Западный фронт в самых ожесточённых сражениях.
Горлицкая операция длилась 52 дня. В итоге русским войскам пришлось оставить австрийскую Галицию, но неприятель прорвать Восточный фронт так и не смог. Зато он его успешно «продавил». Людендорф писал в своих воспоминаниях о результатах того наступления:
«Фронтальное отступление русских в Галиции, как бы оно ни было для них чувствительно, не имело решающего значения для войны...
К тому же при этих фронтальных боях наши потери являлись немаловажными».
Известный военный историк-белоэмигрант профессор генерал-лейтенант Н. Н. Головин в своём фундаментальном труде «Военные усилия России в мировой войне» пишет:
«Германский прорыв в Галиции вызывает в русских войсках, терпящих в это время острый недостаток в огнестрельных припасах, большие потери; численность действующей армии опять падает, и к 15 мая 1915 г. она равняется 3 900 000».
Тот же Головин пишет об отступлении Русской армии:
«Выход из создавшегося положения был только один: отвод всех армий вглубь страны, для того чтобы спасти их от окончательного разгрома и для того, чтобы было с чем после восстановления снабжения продолжать войну.
Но русская Ставка три месяца не может на это решиться. Только в первых числах августа начался грандиозный отход армий Северо-Западного фронта, проведённый с большим умением генералом Алексеевым.
Много трагических переживаний выпадет на долю высшего русского командования за время этого отступления: сдаются крепости Новогеоргиевск и Ковно, очищаются крепости Ивангород, Гродно и Брест-Литовск, в тылу царит паника. Несколько раз германские клещи готовы были окончательно захватить отходящие русские армии, но в итоге к октябрю месяцу русские армии выходят из грозящего окружения и останавливаются на новой линии, протягивающейся от Риги на Двинск, озеро Порочь и далее на юг на Каменецк-Подольский».
Когда закончится Великое отступление 1915 года, многое российские газеты назовут главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта генерала Михаила Васильевича Алексеева «спасителем Русской армии в Мировой, Отечественной войне».
Один из ближайших помощников и советников Алексеева в кампании второго года войны, генерал Борисов, вспоминал:
«Во время борьбы в Польском мешке в первый раз у меня возник сильный спор с Алексеевым. Я, исходя из опыта бельгийских крепостей и зная крепостное дело из прежней своей службы в Ивангородской крепости, в Генеральном штабе, настаивал на очищении нами не только Ивангорода, Варшавы, но и Новогеоргиевска. Но Алексеев ответил:
— Я не могу взять на себя ответственность бросить крепость, над которой в мирное время так много работали.
Последствия известны. Новогеоргиевск оборонялся не год, не полгода, а всего лишь 4 дня по открытии огня немцами, или 10 дней со дня обложения. 27 июля 1915 г. обложен, а 6 августа пал. Это произвело на Алексеева очень сильное впечатление. Мы были уже в Волковыске. Алексеев вошёл в мою комнату, бросил телеграмму на стол, опустился в кресло со словами:
— Новогеоргиевск сдался.
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, потом я сказал:
— Больно и обидно, но ничего на театре не изменяет.
— Алексеев ответил:
— Очень больно для Государя и Народа».
Генерал Алексеев тяжело переживал Горлицкую катастрофу, тем более, что оборонявшиеся здесь русские полки проявили «примерную» стойкость и воинскую доблесть. Это признавал и неприятель, которому каждый шаг во время Горняцкого прорыва давался дорогой ценой. Михаил Васильевич потом скажет:
— Мужество русских бойцов под Горлицей оказалось сломлено не в штыковой атаке, а силой взрывов снарядов тяжёлых крупповских пушек...
Генерал от инфантерии Ф. Ф. Палицын, после Русско-Японской войны бывший начальником Генерального штабе, а с 1915 года — представителем России в союзном военном совете в Париже, писал в своих мемуарах:
«Алексеев чувствует и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе хрупко, он видит и необходимый в наших условиях исход. Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим, мы как-то боимся своих мыслей...
Вопросы эти требуют заблаговременного решения, они сложны, и последствия этого решения чрезвычайно важны. И дело не в Варшаве и Висле, даже не в Польше, а в армии. Противник знает: у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому, чтобы сохранить России армию, должны её вывести отсюда.
...Надежда удержаться нас не оставляет, но пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения».
Эта дневниковая запись появилась после беседы генерала Палицына и Алексеева на окраине одного из прифронтовых галицийских селений, оставленного жителями.
— Михаил Васильевич, как на ваш взгляд, Гинденбург сможет переломить ход событий на Востоке?
— Не сможет, Фёдор Фёдорович.
— Почему? Ведь под Горлицей немцы с австрийцами имели над армией генерала Радко-Дмитриева полный успех.
— Ещё бы. Засыпать тяжёлыми снарядами несколько вёрст наших позиций и не прорваться сквозь них? Это было бы нелогичной случайностью на войне.
— Однако германская армия и её союзник наступают.
— Главное для нас под Горлицей было то, что русский фронт был не прорван, а продавлен. Силовое давление и заставило наши войска отступить.
— Союзники называют наше положение под Горлицей катастрофой.
— Катастрофа одной армии в данном случае не стала катастрофой всего фронта. Так что в Париже зря бьют по России в колокола.
— Дай Бог, чтобы хуже не было нам после такого продавливания. А то оперативная карта фронта наводит меня на грустные размышления.
— Фёдор Фёдорович. Вы, конечно, оценили направление неприятельского удара от Кракова?
— Ещё бы. Идут восточнее Варшавы тараном.
— Таран для нас - это ещё полбеды. Если одновременно нанесут сильный удар из Восточной Пруссии, то весь вражеский замысел будет изображён на карте как гигантская клешня.
— Вы, Михаил Васильевич, считаете такое реальностью?
— Вполне.
— Но ведь до этого наши армии вполне достойно отражали такие удары на Варшавском направлении.
— Отбиваться можно с успехом раз за разом. Но может случиться, что какой-то удар мы не парируем. Особенно сейчас, когда не только «снарядный голод», но и нехватка винтовочных патронов даёт о себе знать. Для противника это не секрет.
— А почему германцы не могут устроить Горлицу на Западном фронте?
— У нас много мест, которые манят неприятеля своей слабиной. Всегда есть надежда нанести удар посильней, да ещё внезапно, и празднуй успех прорыва.
— А на Западном?
— Там линия фронта иного начертания. Да и фланги таковы, что их не обойдёшь. На севере море и Английский канал. На юге Швейцария, через которую немцы прорываться не будут.
— Значит, в Париже, куда я убываю на днях через Архангельск, можно сказать, что за Русский фронт союзники в этом году могут не беспокоиться.
— Пускай не волнуются. Хотя делают они это, как мне видится, больше на словах. И с первого месяца все требуют от нас жертв во имя долга перед Антантой.
— Накипело, Михаил Васильевич?
— Ещё как! Сами второй год копят силы и боезапас, а наши «малопатронники» спасают Верден на Востоке в гибельных атаках. А что такое сегодня атака пехоты, если у ней нет пушечной поддержки?
— Знакомо мне всё это. В столице и Ставке посланцы союзных держав не дают покоя просьбами ни Верховному, ни государю.
— ...Поэтому, дорогой Фёдор Фёдорович, напомните в Париже о том, что и у них есть союзнический долг перед Россией.
— Напомнить-то я обязательно напомню. Только их интересы, что говорится, не про нашу честь...
...Алексеев, возглавив Северо-Западный фронт, стал «военным вождём» огромного числа войск. Фронт имел к середине июня в своём составе восемь армий (начиная по расположению от берегов Балтики - 5-я, 10-я, 12-я, 1-я, 2-я, 4-я, 3-я и 13-я). Последнюю армию из-за её «несчастливого» номера император Николай II в скором времени приказал назвать Особой армией, без номера.
Для сравнения: соседний Юго-Западный фронт имел всего три армии (8-ю, 11-ю и 9-ю). Граница между фронтами проходила в районе города Сандомира.
Историк-белоэмигрант Ю. Н. Данилов, оценивая новое назначение Алексеева, писал следующее:
«По числу дивизий, свыше двух третей всех сия перешло в подчинение генералу Алексееву, на которого таким образом выпала роль не только непосредственно руководить большей частью наших вооружённых сил, но и выполнять наиболее ответственную часть общей работы...».