«Штюрмеру 67 лет. Как личность, он ниже среднего уровня. Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха».
Схожее впечатление произвёл Штюрмер и на американского посла Фрэнсиса, который писал о нём несколько позже, в 1921 году:
«Его внешность столь же немецкая, как и его имя. Его ум работает медленно, у него темперамент флегматика. Он произвёл на меня впечатление скучного человека...».
Назначенный премьер-министром, Штюрмер посетил Ставку и представился государю. Тот имел с ним длительную беседу с глазу на глаз в своём штабном вагоне. После этого новому главе российского кабинета министров представили высших чинов Ставки Верховного главнокомандующего.
Генерал-майор Пустовойтенко, оставшись наедине с Алексеевым, спросил:
— Михаил Васильевич, какое впечатление на вас произвёл новый премьер?
— Это опасно бесталанный человек, Михаил Саввич. А на вас?
— Во время представления мне почему-то подумалось, что со Штюрмером кабинет министров будет работать ещё хуже.
— Скорее всего, так и будет. Новый премьер снабжение фронта не улучшит и забастовки в тылу не погасит. И с Думой ему не совладать.
— Куда же смотрел государь при его назначении?
— Наш Верховный исходил из семейных рекомендаций. Другого не видится.
— Об этом последние дни говорит весь штаб. Кроме нас с вами...
Пока железнодорожный кризис в далёких и ближних армейских тылах «прорастал всё глубже и глубже», в могилёвской Ставке жизнь шла своим чередом. Между французским главнокомандующим Жоффром и генералом Алексеевым шла переписка относительно согласования планов кампании 1917 года. Париж предлагал расширить операции на Балканах. И военные вожди России в лице государя и начальника его штаба ответили полным согласием. Алексеев писал Жоффру:
«...Военные и политические соображения заставляют нас сжать кольцо вокруг противника именно на Балканах, и русские готовы будут выставить сильную армию на этом важнейшем для данного фазиса великой борьбы театре».
На очередной союзнической конференции в Шантильи члены делегации России переговаривались между собой после очередного дня заседаний:
— Жоффр любые поправки и замечания, в том числе и наши, почему-то принимает крайне неохотно. Словно его план уже утверждён в Могилёве...
— Впечатление такое, будто англичане и французы ведут свою собственную линию.
— А на что она направлена, по вашему мнению?
— Только на оборону своих государств с наименьшей потерей войск и наибольшим комфортом.
— А роль России?
— Париж и Лондон стараются взвалить на наши плечи все тяжести войны.
— Французы и англичане для России не жертвуют ничем. А требуют от нас только всё новых и новых жертв...
— Жоффр с британцами в Шантильи в который уже раз считают себя хозяевами положения в Антанте...
Само собой разумеется, генерал Алексеев всё это знал из писем представителей России на союзной конференции в Шантильи. Тогда российская сторона настояла на том, чтобы очередная союзная конференция состоялась не во Франции, а в Петрограде. Она проходила в январе-феврале 1917 года. Но Михаил Алексеевич на ней не присутствовал. Он взял отпуск по болезни и отбыл на лечение в Крым, как то ему советовали врачи. В Севастополь Алексеев отправился вместе с супругой Анной Николаевной.
Болезнь прогрессировала. Причин виделось врачам, да и прежде всего самому больному, много. Сказывались бессонные ночи, ненормальная обстановка в Ставке. Она была вызвана всё усиливающейся к Алексееву лично неприязнью со стороны едва ли не всего многочисленного семейства Романовых.
Сказывались и витавшие в Зимнем дворце и даже в самой Ставке слухи о некоей причастности генерала Алексеева к «заговору» против монарха. Основанием для подобных слухов стали участившиеся встречи с глазу на глаз начальника штаба Верховного с различными государственными и политическими деятелями. Их всё больше и больше приезжало в Могилёв. Казалось со стороны, что Государственная дума была готова чуть ли не вся перебраться в этот прифронтовой город.
Исследователи до сих пор спорят о достоверности таких слухов. Тем более, что и современники тех событий описывают их противоречиво: вроде что-то было, а возможно, не было. Военный корреспондент, аккредитованный при Могилёвской Ставке, М. К. Лемке писал о начале 1917-го с места событий:
«Очевидно, что-то зреет...
Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удаётся узнать, а часто даже фамилию и не установишь. Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли...
По некоторым обмолвкам Пустовойтенко видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд ещё кто-то».
Вне всякого сомнения, политическая оппозиция правящему дому Романовых зимой 1916-1917 годов вполне созрела для заговора с целью свержения самодержавия или установления в России конституционной монархии. В любом случае речь шла об изменении государственного строя и вывода державы из охватившего её политического кризиса.
Военные, прежде всего высший генералитет, не могли стоять от этого дела в стороне, поскольку тогда только они обладали реальной силой. Поэтому не случайным было то, что думские политики искали личных контактов с генералами.
Начальник штаба Ставки генерал Алексеев был тем «главным» лицом в высшем военном командовании, которое могло повлиять на ход событий. В том числе и организовать вооружённую защиту династии Романовых, самого императора Николая II как правителя.
О существовании заговора против монархии есть вполне достоверные свидетельства. Так, А. И. Деникин в своих «Очерках русской смуты» пишет:
«...В Севастополь к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесётся к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведёт переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета.
Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимостъ каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по i-co определению, «и так не слишком прочно держится», а потому просил во имя сохранения армии не делать этого шага.
Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовящегося переворота.
Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили своё первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась...».
Словам Деникина есть подтверждения. Как, например, мемуары небезызвестного А. Ф. Керенского:
«(Заговор) намечался на 15 или 16 ноября. Его разработали князь Львов и генерал Алексеев. Они пришли к твёрдому выводу, что необходимо покончить с влиянием царицы на государя, положив тем самым конец давлению, которое через неё оказывала на царя клика Распутина. В заранее намеченное ими время Алексеев и Львов надеялись убедить царя отослать императрицу в Крым или в Англию.
На мой взгляд, это было бы наилучшим решением проблемы, поскольку все, кто наблюдал за царём в Ставке, отмечали, что он вёл себя гораздо более раскованно и разумно, когда рядом не было императрицы. Если бы план удалось осуществить и если бы царь остался в Ставке под благодатным влиянием генерала Алексеева, он бы, весьма вероятно, стал совсем другим.
Всю эту историю поведал мне мой друг Вырубов, родственник и сподвижник Львова, который в начале ноября посетил Алексеева, чтобы утвердить дату проведения операции. Генерал Алексеев, которого я тоже хорошо знал, был человек очень осторожный, в чём я и сам убедился позднее. Не произнеся ни слова, он встал из-за стола, подошёл к висевшему на стене календарю и стал отрывать один листок за другим, пока не дошёл до 16 ноября. Но к этому дню он уже лечился в Крыму.
Во время пребывания там его посетили некоторые из участников заговора Гучкова, пытавшиеся заручиться поддержкой Алексеева, но тот решительно отказал им».
Если верить бывшему главе Временного правительства, то суть заговора состояла не в свержении монарха, а лишь в «защите» его от влияния супруги Александры Фёдоровны. То есть это было лишним подтверждением монархических убеждений генерала Алексеева.
Во всяком случае, Михаил Васильевич среди чинов Ставки не раз говорил:
— Государь повелел исполнить...
— Его императорское величество приказал...
— Высочайше нам указано...
— Господа. Прошу помнить о своём долге перед империей...
Алексеев получил от императора согласие на отпуск для лечения безо всяких хлопот. Верховный видел, насколько устал начальник его штаба. И, к тому же, тот просился на лечение не в столицу, где кипели политические страсти, а в далёкий Севастополь, который никак не мог быть «гнездом заговорщиков».
Исполняющим делами начальника штаба Ставки был назначен (с согласия Алексеева) генерал от кавалерии В. И. Гурко (Ромейко-Гурко), сын известного военачальника генерал-фельдмаршала И. В. Гурко. Он был не просто человеком, которого хорошо знал Алексеев, а его однокашником по академии Генерального штаба.
Гурко, командовавший до этого Особой (13-й по счету) армией, проявил на конференции завидную силу воли и такт в отношении несговорчивых союзников. Петроградское совещание полномочных представителей стран Антанты в своём постановлении констатировало:
«Кампания 1917 года должна вестись с наивысшим напряжением и с применением всех наличных средств, дабы создать такое положение, при котором решающий успех союзников был бы вне всякого сомнения».
Гурко попросил главнокомандующих армиями фронтов прислать свои предложения. Их копии отсылались в Крым Алексееву. И потому Михаил Васильевич был в курсе всех дел.