Из Петрограда в Ставку, в штабы фронтов и флотов отправляются соответствующие телеграммы. В два часа ночи 30 августа состоялся телефонный разговор между Алексеевым и Корниловым:
— Лавр Георгиевич, здравствуйте.
— Рад вас слышать, Михаил Васильевич.
— Вы получили телеграммы о новых назначениях?
— Генерал Лукомский уже доложил мне о них. Что вас заставило стать начальником штаба у Керенского?
— Что делать. После тяжкой внутренней борьбы принял на свою седую голову бесчестие. Но кто-то же должен заботиться об армии, которая на глазах теряет свою силу.
— Я вас понимаю, Михаил Васильевич. Но переход к новому управлению в Ставке чреват осложнениями.
— Надеюсь, что такой переход совершится безболезненно для фронта...
31 августа, глубокой ночью, прибыв в Витебск, Алексеев дозвонился до Ставки, пригласив к аппарату человека, которого он ехал менять, - генерал-лейтенанта Лукомского. Разговор получился долгим:
Алексеев:
Циркулирующие сплетни и слухи окутывают туманом положение дел, а главное, вызывают недоумение некоторые распоряжения Петрограда, отдаваемые после моего отъезда оттуда и могущие иметь нежелательные последствия. Поэтому прошу ответить мне на два вопроса.
Лукомский:
Я готов на них ответить, поскольку обладаю на то полномочиями генерала Корнилова.
Алексеев:
Первый - считаете ли вы, Александр Сергеевич, что я следую в Могилёв с определённым служебным положением, или же только для переговоров?
Лукомский:
Вопрос ваш мне понятен. Какой будет, Михаил Васильевич, второй вопрос?
Алексеев:
Второй вопрос - предполагаете ли вы, что с приёмом мною руководства армиями дальнейший ход событий будет определяться прибывающей в Могилёв 1 или 2 сентября следственной комиссией под председательством главного военно-морского прокурора? От этого будет зависеть моё собственное решение, так как я не могу допустить себе быть простым свидетелем тех событий, которые подготавливаются распоряжениями и которых безусловно нужно избежать.
Лукомский:
Сегодня вечером генерал Корнилов говорил мне, что он смотрит на вас, как на лицо, предназначенное на должность наштаверха, и предполагал после разговора с вами, ознакомления с рядом документов дать вам своё окончательное решение.
Алексеев:
А ваше собственное решение, Александр Сергеевич, как начальника штаба Ставки, отстраняемого от должности?
Лукомский:
Я убеждён, что ради того, чтобы не прерывать оперативной деятельности и дабы в этом отношении не произошло каких-либо неисправимых несчастий, вам, Михаил Васильевич, не будет чиниться никаких препятствий по оперативным распоряжениям.
Алексеев:
Благодарю за откровенность. После тяжёлого размышления я, как вы понимаете, вынужден был силой обстоятельства принять назначение, во избежание других решений, которые могли бы отразиться на армии.
Лукомский:
Михаил Васильевич, мы с генералом Корниловым понимаем, что иного решения вы принять просто не могли.
Алексеев:
Повторяю. В решении этом я руководствовался только военной обстановкой, не принимая во внимание других соображений. Но теперь возникает вопрос существенной важности: прибыть в Могилёв только для оперативной деятельности, при условии, что остальная жизнь армии будет направляться другой волею, невозможно. С прибытием в Могилёв я должен стать ответственным распорядителем по всем частям жизни армии или совсем не должен принимать должности.
Лукомский:
Что же вас смущает в такой ситуации по прибытии в Ставку?
Алексеев:
В том, что я вам только что сказал, нельзя допустить никакой неясности и недоговорённости. Это может повлечь за собой непоправимые последствия.
Лукомский:
Для получения мне вполне определённого ответа от генерала Корнилова на ваши вопросы было бы крайне желательно получить от вас освещение двух вещей: что делается с Крымовым и решено ли направить сюда что-либо для ликвидации кризиса?
Алексеев:
Я задержал сегодня свой отъезд, чтобы дождаться приезда генерала Крымова в Петроград. Видел его и разговаривал с ним. По пути видел бригадных командиров Туземной дивизии и читал записку, присланную им от генерала Крымова. Записка говорит об отводе дивизии в район станции Дно и о прибытии командиров дивизий и бригадных командиров в Петроград.
Лукомский:
А что вы можете, Михаил Васильевич, сказать по поводу возможных силовых действий против Ставки?
Алексеев:
На ваш второй вопрос должен сказать, что при отъезде я заявил новому Верховному, что беру на себя спокойно, без всяких толчков вступить в исполнение обязанностей начальника штаба Ставки. И что при других условиях моё пребывание в Могилёве и недостойно, и недопустимо.
Лукомский:
От имени генерала Корнилова и от себя лично настаиваю, чтобы вы приняли все меры к тому, чтобы никакие войска из других пунктов в Могилёв не вводились и к нему не подводились.
Алексеев:
Это я вам авторитетно обещаю как полномочный на сегодняшний день руководитель армии.
Лукомский:
Со своей стороны, мы с генералом Корниловым примем все необходимые меры, чтобы никаких волнений в гарнизоне Могилёва не было...».
После разговора с начальником штаба Ставки Алексеев □опросил к аппарату хорошо знакомого ему полковника Пронина, члена Главного комитета Союза офицеров армии и флота. Разговор начался со следующего вопроса:
«Пронин:
Как быть главному комитету и какой позиции держаться? Как вам известно, Союз офицеров до последней минуты шёл по тому пути, на который вы его благословили, и Главный комитет всегда поддерживал те требования, которые предъявлялись генералом Корниловым для устроения армии.
Алексеев:
В деле устроения армии все меры будут энергично поддерживаться и проводиться. Если в этом я потерплю неудачу, то сложу полномочия. Данная же минута требует особливого спокойствия и поддержания полного порядка, насколько это зависит и от деятельности Главного комитета. Рассчитываю скоро прибыть в Могилёв.
Пронин:
Покорно благодарю. Смею добавить, что судьба Главного комитета и всего Союза офицеров всецело находится в ваших руках. Полковник Новосильцев (председатель Союза офицеров армии и флота. - А.Ш.) арестован и находится в Витебске.
Алексеев:
Поговорим в Могилёве. О полковнике Новосильцеве я знаю».
После этого телефонного разговора новый начальник штаба Ставки отбыл из Витебска по железной дороге в Могилёв. Алексеев теперь знал точно: вооружённых эксцессов не будет...
Той же ночью генерал-лейтенант Лукомский доложил о ситуации низложенному Верховному генералу Корнилову:
— Что будем делать, Лавр Георгиевич? У нас есть верные войска - Славянский ударный полк, носящий ваше имя, Текинский конный, Георгиевский батальон. Можно быстро организовать офицерские и юнкерские отряды. Можно положиться на вольное казачество...
— Александр Сергеевич. Сейчас этого делать никак нельзя. Нельзя доводить дело до вооружённого сопротивления отряду, который прибудет сюда с генералом Алексеевым.
— А что же нам тогда делать?
— Дальнейшее сопротивление было бы глупо и преступно.
— Я вас понимаю.
— Пойдите на телеграф, заявите столице, что мы подчинимся генералу Алексееву. И сообщите, что ему в Ставке не угрожают никакие неприятности.
— Значит, Лавр Георгиевич, вы добровольно соглашаетесь на арест и суд военного трибунала?
— Соглашаюсь. В остальном, Александр Сергеевич, мы положимся на генерала Алексеева. Он, как вы знаете, не оставит нас в крайней беде. Идите на телеграф.
— Слушаюсь, ваше превосходительство...
Так 1 сентября Корнилов принял решение подчиниться судьбе. Он понял, что идея введения в России военной диктатуры Верховного главнокомандующего потерпела полное фиаско.
Алексеев прибыл в Ставку тем же утром. Настроение его было мрачным. По пути он узнал много тревожных вестей, суть которых сводилась к тому, что избежать прибытия войск, враждебных «корниловщине», в Могилёв ему вряд ли удастся. На витебском вокзале поезд, на котором ехал Михаил Васильевич, встречали председатель Витебского совета Г. С. Аронсон и член совета Е. В. Тарле, в будущем известный советский историк. Они зашли в вагон и стали высказывать генералу свои опасения:
— Михаил Васильевич, мы как полномочные представители Витебского совета хотим предостеречь вас от военной опасности в Могилёве.
— Господа, никаких вооружённых эксцессов в Ставке не будет.
— Но там же Корнилов и верные ему войска.
— Ну и что из этого? Я согласен с Керенским по поводу поиска мирного выхода из возникшего конфликта. И буду этого добиваться. На это у меня есть полномочия правительства.
— Мирного выхода из конфликта с Корниловым?
— Да. Мне об этом лично сказал вчера сам Александр Фёдорович.
Аронсон и Тарле удивлённо переглянулись. Потом они показали телеграмму за подписью Керенского на имя полковника Короткова с приказанием наступать на Могилёв. Телеграмма была перехвачена Витебским советом:
— Смотрите, Михаил Васильевич. Вот прямой приказ Керенского начать боевые действия против корниловской Ставки.
— Не может быть такого.
— Как не может быть? По нашим данным отряд полковника Короткова сейчас находится уже на станции Лотва в двадцати километрах от Могилёва.
— Надо его остановить немедленно. Русский солдат не будет стрелять в такого же, как и он, фронтовика...
Ошарашенный текстом телеграммы Алексеев не на шутку встревожился. В тот день он узнал много неожиданного. Оказалось, что Витебский и Смоленский гарнизонные комитеты собирали отряды для посылки их по железной дороге в «гнездо» корниловцев. В Оршанский железнодорожный узел прибыл по личному распоряжению Керенского сводный отряд под командованием полковника Короткова, о чём начальник штаба Верховного оповещён не был.