которые когда-либо снял.
Видя Вито в столь не присущем ему состоянии одиночества и слабости, Джиджи вдруг испытала непреодолимое желание поговорить с ним о Заке Невски – с единственным человеком, который Заком, безусловно, заинтересуется. С Сашей они избегали этой темы по обоюдному молчаливому соглашению, а Билли вообще ничего о нем не знала. Но разговаривать с Вито сейчас было все равно что разговаривать с эхом.
– В Нью-Йорке я познакомилась с кое-какими театральными людьми, – сказала она как бы между прочим, когда тема Сашиной свадьбы была исчерпана.
– С кем-то, кого я знаю?
– Ну, например, с Ником де Сальво.
– Он не театральный человек, он киноактер. Судя по тому, в скольких фильмах я его видел, он работает постоянно, – сказал Вито.
– Ник оказался в Нью-Йорке, потому что играл Гамлета во внебродвейском театре у Зака Невски, Сашиного брата.
Произнося имя Зака, Джиджи ощутила легкую дрожь, словно ступила в запретную зону, на опасную тропу, которая ни к чему хорошему не могла привести. И в то же время она испытала огромное облегчение, поддавшись желанию произнести его имя вслух; она не могла сопротивляться этому желанию вопреки всему, что Зак сделал с ней.
– Я читал отзывы. Поразительно мощный резонанс в прессе для такого практически не приносящего дохода предприятия, как этот театр. Я думаю, именно Ник де Сальво – причина столь грандиозного успеха, – вынес Вито свое компетентное суждение. – Как тебя угораздило спутаться с этими розовыми идеалистами? Через Сашу?
– Конечно. Ты действительно думаешь, что они всего лишь наивные идеалисты? Разве будущее не за такими режиссерами, как Зак? Каждая статья упрочивает его репутацию – в каждой его называют выдающимся, в каждой пишут о его проницательности, смелости, даре предвидения. – Джиджи старалась говорить бесстрастно, несмотря на то, что сердце ее колотилось. – Все сходятся на том, что Зак далеко обогнал всех наиболее интересных молодых театральных режиссеров – по крайней мере, так пишут, я не могу судить сама.
– Послушай, Джиджи, этот Зак Невски может обладать всеми перечисленными достоинствами и даже гораздо большими, но что это ему дает? Ну, подумай сама. С финансовой точки зрения, это дело безнадежно и с каждым годом становится все безнадежнее. Если он не будет снимать кино, он никогда не завоюет признания у достаточно большой аудитории.
– А вдруг Зак окажется вторым Джозефом Паппом? Саша так и считает: в один прекрасный день Зак Невски станет для театра значить столько же, сколько Джозеф Папп.
– Место Паппа занято Паппом! – провозгласил Вито. – Ну и ты счастлива, что познакомилась с Ником де Сальво?
– Не то чтобы счастлива, но он ужасно мил. Мы познакомились в тот самый уик-энд, когда я сломала ногу. Он старый друг Зака.
– Если он ему друг, пусть скажет: «Зак Невски, бросай театр, приезжай сюда, и ты поймешь разницу между работой в павильоне и на натуре», – безразлично сказал Вито, не обратив внимания на внезапный тяжелый вздох Джиджи.
«С самого Рождества, – думал Вито, беседуя с Джиджи, – с самого Рождества Арви держит меня в подвешенном состоянии, а сейчас апрель прошло уже четыре месяца, а мы так и не пришли к соглашению, переговоры все длятся и длятся».
Если бы хоть одна студия в городе клюнула на этот проект, он немедленно забрал бы «Честную игру» у Арви, но пока никого заинтересовать не удавалось. Вито встречался со всеми главами студий, и каждый уверял его, что непременно найдет время ознакомиться с аннотацией на «Честную игру», которую сделают рецензенты студии. Читать сам оригинальный материал было настолько не принято, что мысль об этом просто не пришла никому в голову, да Вито на это и не надеялся. Аннотация же, как правило, представляла собой пересказ содержания в трех-четырех развернутых предложениях, несколько страниц детального анализа произведения, краткие характеристики персонажей и, наконец, рекомендацию.
Все рекомендации представляли собой вариации одного и того же: эта книга – жемчужина, редкостный перл, читать ее наслаждение, бестселлером стала по праву. Но фильм? Но с коммерческой точки зрения? Нет. Слишком много недостатков. Не рекомендуем. В нем не будет ничего, абсолютно ничего, что может привлечь молодежь, за счет которой только и держится кинобизнес. Что же касается взрослой аудитории, к которой будет обращен фильм, – опять же нет. Вежливое, но твердое «нет». Слишком рискованно. Это не «верняк». Оба главных героя слишком англичане, слишком жестко вписаны в структуру Англии. Они, с одной стороны, ничуть не похожи на современный вариант сорванца Ноэля Коуарда, а с другой – не столь чудовищно не подходят друг другу, как в фильме «Воскресенье, кровавое воскресенье». Нет, к сожалению, нет.
И только Керт Арви его не завернул. Только Керт Арви увидел в этом проекте скрытый потенциал. Но он хотел, чтобы Вито снял фильм, уложившись в нереально низкую сумму – семь миллионов долларов. «Когда ты снимал «Зеркала», ты уложился в два миллиона. В два, Вито! А семь миллионов – это больше, чем трижды два», – упрямо твердил Арви, не желая осознать того факта, что стоимость каждой отдельной операции при создании фильма за последние четыре года увеличилась во много раз. Он совершенно не хотел понимать, что тогда Вито, безусловно, совершил чудо, а чудеса не повторяются. Только чудом он заполучил себе за столь умеренную плату великого сценариста, превосходного режиссера и легендарного оператора – только благодаря личным связям, давней дружбе и раздаче частей из собственной доли дохода. Самое главное – в той своей, получившей «Оскара» картине Вито не использовал ни одной звезды. А чтобы снять «Честную игру», жизненно необходимы две звезды. На то, что Вито вытянет и эту картину с никому не известными актерами, надеяться нереально и неразумно. Фильм должен обойтись как минимум в одиннадцать миллионов долларов. Без права на ошибку. И для 1982 года это будет очень дешевая картина.
Вито сознавал, что еще не воспользовался самым крайним средством: он еще не просил Сьюзен помочь ему. Но они были «вязаны страстью столь сильной, сложной, столь непохожей на то, чего оба вначале ожидали, что это просто превосходило его понимание. Сьюзен и он абсолютно подходили друг другу; каждый раз, когда они встречались, она выжимала его, как лимон, пленяя тем самым все больше и больше. До сих пор она ни разу не отказала ему, ни разу не сказала «хватит». Они бесконечно хотели друг друга, и чем больше получали, тем больше жаждали. Но их связь превратилась в нечто большее, чем только секс. Она давала Вито глубочайшее чувство соответствия самому себе, чувство самораскрытия. И он был совершенно уверен в одном: если он попросит Сьюзен помочь – неважно, сделает она это или нет, – то их чудесный, беспощадный, абсолютно необходимый ему роман кончится и он навеки поставит на себе крест как на мужчине. Его приперли к стенке, он жил в кредит и занимал у Файфи Хилла.
– Джиджи, – сказал он и судорожно вздохнул, – ты можешь сделать для меня одну вещь?… Ты вот спросила меня о «Честной игре». Я не хотел нагружать тебя своими проблемами, но дело в том, что Керт Арви настаивает на совершенно нереальном бюджете. Он скупится всего на четыре миллиона долларов, но это все равно что на сорок. Сьюзен Арви – совладелец студии. Это значит, что она больше чем просто его жена: она – реальная сила. Так случилось, что Билли, возможно, единственная женщина в этом городе, которая имеет влияние на Сьюзен. Я знаю, как вы с Билли близки. Если… если Билли замолвит словечко Сьюзен, если Билли ей скажет, что считает мой проект перспективным, это может сильно продвинуть дело.
– Конечно, я могу попробовать, – медленно ответила Джиджи. – В худшем случае она скажет «нет».
– Я понимаю, я не вправе тебя просить…
– Не говори так, – запротестовала Джиджи. – Невелик труд. Я рада, что ты заговорил об этом. Я знаю, Билли читала эту книгу, и она ей понравилась. В воскресенье я у нее обедаю, это послезавтра, вот и поговорим. Я, правда, не знаю… ну в общем, я не уверена, что Билли захочет что-то для тебя сделать…
– Спасибо, Джиджи, – сказал Вито и улыбнулся. – Я оценил.
«Вопрос не в том, что Билли захочет сделать для меня, – подумал он. – Вопрос в том, что она готова сделать для тебя».
– Помнишь, как мы обедали здесь в первый раз, четыре года назад? – спросила Билли Джиджи, когда они уселись за стол на террасе. – Никогда не забуду, как ты была потрясена, что люди могут так жить.
– Теперь я привыкла, – машинально ответила Джиджи, живо вспомнив первые впечатления того дня, но уже не в силах соотнести себя с тем неясным, почти и не узнаваемым образом девушки, с которой все это случилось. – Но каждый раз, когда я сюда прихожу, я потрясаюсь снова и снова. Эти сады… они так прекрасны, когда розы начинают цвести!
– Ты права, и мне очень жаль, что я вижу их только по утрам, когда ухожу на работу. Я теперь стала вставать на час раньше, чтобы успеть оглянуться и заметить, что происходит вокруг, – ведь когда я вечером возвращаюсь домой, уже темно… Я почти не вижу этой весны, но я сама виновата, что позволила Спайдеру Эллиоту втянуть меня в это дело. Зато теперь я знаю, что он может уговорить меня сделать что угодно.
– Билли, уж не жалеешь ли ты, что стала заниматься этим каталогом? Ты не раскаиваешься втайне? – встревоженно спросила Джиджи. – Мы уже перешли ту грань, когда отступать поздно.
– Нет, не раскаиваюсь. Я, правда, не ожидала, что все это окажется таким захватывающим, интересным и… почти пугающим. Магазины – даже много магазинов – все-таки обозримы, это в основном знакомая территория, что-то такое, с чем я могу сладить. Но здесь все по-другому. – Билли сокрушенно покачала головой.
«Она такая худая, – с беспокойством думала Джиджи, – такая напряженная, почти нервная…» Билли изо всех сил хотела казаться спокойной: она надела белые льняные брюки и очень свободный белый свитер с высоким воротом, который особенно подчеркивал гордый изгиб шеи, увенчанной изящной головкой с темными кудрями. Билли всегда являла миру поистине королевскую осанку, но обмануть падчерицу ей было не под силу.