Я собирался сказать что-нибудь едкое, но подумал: а ведь и в самом деле есть неплохой шанс, что меня вскоре понадобится спасать, поэтому решил оставить их наедине с картами и уроком жульничества.
– Может, через часок? – предположил я.
Фериус перетасовала колоду.
– Конечно, малыш. Увидимся через тридцать минут.
– Ты опоздал, – сказала Шелла, встречая меня в арочном дверном проёме нашего дома.
На ней было красное атласное траурное платье – дароменская традиция, необычная для нашего народа и явно противоречащая её давнему убеждению, что обычаи иностранцев по своей природе нецивилизованны. Возможно, проведя последний год в качестве главного дипломата джентепской арканократии при королевском дворе Дарома, она стала более космополитичной.
– Я сообщил служащему отца, что буду здесь через час, – сказал я.
– И всё равно опоздал.
Тонкие пальцы её правой руки играли со сверкающими драгоценными камнями, обрамляющими вырез платья. Траурным одеяниям положено быть скромными, выражающими печаль и торжественность, а не штучками с глубоким вырезом, подчёркивающим формы. Нелепо дорогая ткань, которую выбрала Шелла, мерцала под стеклянными лампами. Мягкий свет создавал ореол вокруг золотистых волос, обрамлявших её лицо в замысловатом сочетании локонов и кудряшек, призванных привлечь внимание к её скулам.
«Жизнь в Дароме совсем не изменила тебя, не так ли, сестра?»
Шелла, девушка, презиравшая чужаков, потому что они дураки, просто сделалась Ша-маат, женщиной, которая использовала людей как марионеток в своих мелких политических интригах.
Как правило, именно я и становился упомянутой марионеткой.
– О, давай, брат, – сказала она со вздохом, заметив мой пристальный взгляд. – Отпусти какое-нибудь ехидное замечание по поводу моей внешности, если тебе от этого станет легче.
Последняя насмешка была излишне жестокой, хотя, полагаю, я её заслужил, когда нарочно потрудился снять свою обычную придворную одежду перед тем, как сюда прийти. Но я всё-таки надел свою хорошую дорожную рубашку – ту, что с единственной дыркой на правом рукаве. И моя штанина на колене была недавно залатана. Я даже почистил шляпу.
– У меня действительно есть хорошая метафора о чрезмерно дорогих рамах дешёвых картин, – признался я. – Но ты испортила всё веселье. Поэтому, может, просто скажешь, почему в память о кончине нашей матери ты оделась как куртизанка в дешёвом салуне?
– Мы здесь не ради поминок, – сказала она и толкнула дверь. – А теперь – войдёшь в дом или будешь стоять всю ночь, сердито глядя на меня?
Я жестом предложил ей пройти вперёд. Она возвела глаза к потолку и послушалась.
Я остановился под аркой, чтобы проверить свои футляры с порошками, метательные карты и монеты кастрадази. Опоздал я потому, что последние полчаса прятался в тени на другой стороне улицы. Я говорил себе, что весьма предусмотрителен, выясняя, не ждёт ли меня засада. Конечно, я лгал. Какие бы ловушки меня здесь ни ожидали, они были скорее семейного, чем сверхъестественного свойства. Простая истина заключалась в следующем: хотя я часто попадал в разные тюрьмы, донжоны и застенки по всему континенту, ничто не пугало меня больше, чем перспектива войти в дом, где прошло моё детство.
Мальчиком я всегда считал, что мы живём с комфортом, хотя и не шикуем. Несколько лет скитаний по длинным дорогам и наблюдений за тем, как живут другие, быстро избавили меня от этого заблуждения.
Самое скромное, что можно сказать о доме моего отца: он слишком мал, чтобы быть дворцом. В конце концов, дюжины слуг едва хватало, чтобы вести хозяйство семьи из четырёх человек. Как можно обойтись без двух библиотек с высокими потолками, где вдоль стен тянутся полки с дорогими книгами и стоят стеклянные шкафы, полные редких свитков? Само собой, не считая обширного атенеума, где хранились исключительно записи наших предков.
Каждый из моих родителей, естественно, нуждался в собственном святилище с мраморным полом – для медитации; а ещё в рабочих кабинетах, специально созданных для удовлетворения личных интересов в астрономии, целительстве и военной стратегии.
Что касается внешнего вида особняка… Ну, когда у тебя уже есть два огороженных сада, что значит ещё один? Надо же где-то ставить статуи своих не столь известных предков.
– С тобой всё в порядке, брат? – спросила Шелла, глядя на меня снизу вверх.
Мы шли по широкому центральному коридору главного этажа.
– Я в порядке. А что?
– У тебя трясутся руки.
Думаю, я забыл упомянуть одну особую комнату на верхнем этаже – с медными и серебряными стенами, где отец практиковался в самых сложных заклинаниях. Ту самую, с тяжёлым дубовым столом, к которому я был привязан несколько дней, пока он и моя мать расплавленными металлическими чернилами вписывали контрсигилы в татуировки на моих предплечьях. Ожоги были наименее болезненной частью процесса.
«Дыши в пустоте», – сказал я себе.
Шелла привела меня в семейный атенеум. В круглой комнате скромных размеров – то есть лишь немногим больше целого дома семьи ше-теп – стояли статуи из песчаника, изображавшие тех наших предков, которые явно были слишком важны, чтобы держать их изваяния снаружи. В центре красовался большой мраморный стол с короткими пюпитрами, встроенными в каждую из четырёх сторон для удобства чтения хрупких текстов. За всё детство меня ни разу не пускали в эту комнату.
– Ты пришёл, – сказал Ке-хеопс, нависая над одним из пюпитров и перебирая пальцами пожелтевшие страницы потрёпанной книги в матерчатом переплёте.
В отличие от Шеллы он надел строгие серые одежды, какие носят маги во время медитации, и показался мне удивительно простым, учитывая роскошную обстановку. Тем не менее, держался он по-королевски, как будто его предназначение было сиянием, пробивавшимся сквозь кожу. Может, некоторые люди действительно рождены, чтобы править.
– У тебя есть пятнадцать минут, – сказал я.
Он даже не потрудился поднять глаза.
– Ты останешься на ночь. Мы с тобой должны почтить память твоей матери хотя бы такой малостью.
– Боюсь, мы по-разному оцениваем долги, которые у меня могут быть перед этой семьёй, отец.
Я ожидал, что он обрушит на меня силу своего гнева, но основную тяжесть его ярости приняла на себя Шелла.
– Теперь ты понимаешь, дочь? – спросил он, свирепо глядя на неё. – Ты всегда молишь и просишь меня помириться с ним, в точности, как просила твоя мать. Вы обе снова и снова твердили: «отцовский долг».
Он с такой силой ткнул в мою сторону указательным пальцем, что я инстинктивно потянулся к застёжкам футляров с порошками.
– А как насчёт его долга? Ке-хелиос ни разу даже самую малость не побеспокоился об интересах нашего дома.
– Это не совсем справедливо, – небрежно заметил я. – Я приложил все усилия, чтобы подкопаться под них везде, где только можно, отец.
Три татуировки на его предплечьях вспыхнули с новой силой.
– Потому что я это допустил. Бене-маат настаивала, чтобы я дал тебе свободу бродить по свету, чтобы я позволял тебе притворяться аргоси, или изгоем, или в какие там ещё клоунские игры ты предпочитаешь играть. Нынче вечером им придёт конец.
Я открыл клапаны своих футляров.
«Что ж, всё очень быстро обернулось по-настоящему скверно».
– Отец, пожалуйста… – выпалила Шелла.
Я заметил, что она часто начинает эту фразу, но никогда её не договаривает. Сестра посмотрела на меня, умоляя проявить благоразумие и отступить. Возможно, она была права. Во время своих путешествий я понял: мир никогда не бывает достаточно большим, чтобы уйти от своей семьи. Но это не значит, что нельзя хотя бы попытаться.
Я низко поклонился отцу, потом сестре.
– Ну, всё было восхитительно, как всегда, Ке-хеопс, Ша-маат. А теперь желаю вам обоим спокойной ночи.
Я повернулся, чтобы уйти, но, потянувшись к дверной ручке, не сумел её взять. Я попробовал во второй раз. В третий. Под каким бы углом я ни пытался ухватить ручку, даже если я пробовал попасть мимо неё в любом заданном направлении, мои усилия заканчивались лишь тем, что я снова и снова стукался кончиками пальцев о твёрдую дверь. Отец обычно пользуется железными связывающими чарами. К магии шёлка он прибег для того, чтобы вывести меня из себя.
– Хватит сбивающего с толку заклинания, отец.
Я услышал за спиной предательский гул заклинания щита.
Теперь Ке-хеопс контролировал шёлковое заклинание замешательства и одновременно сжимал вокруг себя огненный кокон. Ни один из сотни магов не может такое проделать. То был его способ показать мне: сколько бы трюков я ни выучил в своих путешествиях, каким бы хитрым себя ни считал, он всё равно может меня одолеть, и всегда сможет.
«Он ждёт, что ты попытаешься взорвать его порошками, – предупредила холодная, расчётливая часть моего сознания. – Для него ты просто капризный ребёнок, готовый закатить истерику».
Но отец просчитался. Он ошибся, выбрав фамильный атенеум для нашего маленького воссоединения. Подбросив вверх красный и чёрный порошки и создав пальцами соматические формы, я направил бы заклинание не в него, а в стеклянные ящики, где хранились самые ценные тексты нашей семьи. Человек, одержимый собственной родословной, не может просто стоять и смотреть, как уничтожаются артефакты его предков. У отца не осталось бы иного выхода, кроме как расширить свой огненный щит, чтобы закрыть им половину комнаты, и это заставило бы его отбросить шёлковое заклинание замешательства.
– Брат, нет! – крикнула Шелла, явно догадываясь, что любой трюк, который я прячу в рукаве, вряд ли улучшит наши с отцом отношения. – Наш народ в опасности! Теперь мы должны думать, как одна семья!
– Спасибо, но я предпочитаю собственную семью, – сказал я, воспользовавшись вмешательством сестры, чтобы незаметно провести рукой по потайному карману рубашки и достать монеты кастрадази. – Возможно, вы её помните. Сумасшедшая аргоси, которая любит побеждать засранцев джен-теп, и двухфутовый пушистик, обожающий после пожирать их глазные яблоки. Наверное, для всех нас будет лучше, если я уйду прежде, чем они начнут меня искать.