а с дубинками в руках и нервным выражением в глазах.
Но несмотря на зловоние пота и избыточное многолюдье, в воздухе над сонмами воинов и паломников витало пылкое возбуждение, почти сияние, которое питала их вера в то, что здесь, в этом городе, они увидят ранее никем не виданное: своего Бога.
Келиш разделял радостное предвкушение, хотя я заметил, что он уравновешивает надежду и оптимизм прикрывающей его дюжиной солдат. Остальных он оставил стоять лагерем за городом вместе с другими армиями. Купцы и прочие состоятельные горожане, увидев красный плащ квадана, кричали на него, когда мы проходили мимо, требуя объяснить, почему город наполняется сбродом.
– Всё, как предупреждает визирь Калифо, – сказал мне командир. – Некоторые смотрят на Бога, но видят только своё собственное лицо, поэтому исполнены страдания вместо экстаза.
– Вы когда-нибудь читали визиря Сипху? – спросила Фериус.
Келиш, обычно обожавший сравнивать религиозные теологии, нахмурился.
– Разглагольствования женщины-визиря, не предписанные великими соборами, не считаются законом в рамках канонов нашей веры.
– Разве только слова мужчин передают мудрость?
Квадан кивнул с кривой улыбкой, сложив ладони вместе и вывернув их наружу – его способ показать временную капитуляцию в таких дебатах.
– Тогда я жду мудрости Сипху.
– Она писала: «Во всём следует соблюдать умеренность, ведь если бы каждая душа на земле в праведном порыве выкрикивала имя Бога, все бы оглохли».
Несмотря на свои явные предубеждения, Келиш действительно обожал чёткие постулаты и обдумал его, прежде чем спросить:
– Что можно извлечь из этого замечания?
Фериус показала на улицы, кишащие людьми, на мужчин и женщин, выпрашивающих еду, на тесноту повсюду, куда ни посмотри.
– Такой город строится не для многих. Скоро я увижу, как болезнь пронесётся по этим улицам, как лесной пожар. Скоро я увижу, как прольётся кровь.
Наше внимание привлёк внезапный крик. Дальше по улице вспыхнула драка. Тем временем отряд из двух десятков человек в шлемах и кожаных доспехах, с короткими копьями в руках, проталкивался сквозь толпу, уходя оттуда, где раздавались крики.
– Жреческая стража, – сказала Фериус. И спросила у Келиша: – Разве им не полагается обеспечивать законность и порядок в городе?
Тот не ответил, но шагнул к другому командиру.
– Похоже, ты смотришь не в ту сторону, караульный.
С удивительной быстротой – и безрассудством – две дюжины копий опустились, нацелившись наконечниками в живот Келиша. Его люди, однако, не сдвинулись с места.
– Они подождут моей команды, – сказал Келиш командиру жреческой стражи.
– Ни один солдат мирской армии не может обнажить оружие в священном городе, – сказал тот. – Если хоть один из них это сделает, их всех отлучат от церкви, их семьи выследят и предадут смерти как богохульников.
Келиш ничем не выказал своего страха.
– Похоже, это… уже чересчур.
Он повернулся к Фериус.
– Возможно, мне всё-таки стоит почитать визиря Сипху.
Потом обратился к командиру стражи:
– Я всё ещё слышу впереди крики. Если не хочешь вмешиваться, отойди, я всё сделаю сам.
– Всё идёт, как и должно, – усмехнулся начальник стражи. – А теперь беги, кающийся грешник.
Его взгляд задержался на религиозной сцене на нагруднике Келиша.
– Большинство жрецов-охранников следуют кодексу часовщика, – спокойно объяснила Фериус. – У них нет времени на тех, кто верит, что Бог – кающийся грешник.
«Предки, – подумал я. – Как действует теократия, если люди презирают друг друга из-за разных интерпретаций существония Бога?»
Мы продолжали слышать звуки драки; люди проносились мимо, пытаясь убежать.
– Рейчис, узнай, что происходит.
Белкокот принюхался.
– Но эти два чокнутых скоро начнут убивать друг друга, и я не хочу пропусти…
Я показал на битком набитую народом улицу впереди.
– Там, наверное, происходит кое-что похуже.
– Веский довод.
Белкокот спрыгнул с моего плеча, приземлился на деревянный навес лавки, а после вскарабкался на крышу одноэтажного дома. Он помчался по крыше, подпрыгнул и широко распахнул пушистые перепонки, чтобы поймать ветер.
Вскоре он уже летел над нашими головами, направляясь к источнику какофонии. Командир жреческой стражи заметил, как улетел Рейчис.
– Теперь наш город наводняют даже дикие звери!
Он жестом подозвал одного из подчинённых.
– Начинайте составлять планы общегородской кампании истребления. Не хочу, чтобы священные храмы покрылись помётом грязных животных.
Что ж, даже если бы я не успел проникнуться к нему неприязнью, парень с каждой минутой всё больше облегчал для меня эту задачу.
Командир, должно быть, заметил выражение моего лица, потому что впервые обратил внимание на нас с Фериус и спросил Келиша:
– Зачем ты приводишь в город чужеземцев?
– Они паломники, и пустить их в Махан Мебаб – правильно. Разве визирь Калифо не говорит со свойственной ему пронизывающей прозорливостью: «Самый бедный паломник, явившийся из чужой страны, является истинным гражданином города Бога»?
Командир жреческой стражи воспринял это как пощёчину.
– Ты будешь блеять о кающемся грешнике?
Келиш сделал вид, будто шепчет мне на ухо, но говорил достаточно громко, чтобы услышали все:
– Калифо также предупреждает, что для глупца слова мудрости подобны блеянию овцы.
«Почему он затевает свару с этим парнем?» – удивился я.
– У меня нет причин задерживать воинов армии, – сказал командир жреческой стражи и жестом велел двум своим людям с копьями выйти вперёд. – Но чужеземцы отправятся с нами на допрос. В моём городе не будет шпионов.
– Тогда у нас проблема, – ответил Келиш. – Потому что эти двое – мои гости, они пришли, чтобы стать свидетелями славы Бога и… – он показал на Фериус, которая стояла так долго, что теперь ей пришлось опереться на меня, – … чтобы получить доступ к стенам храма и найти исцеление в Его присутствии.
– Чужеземцы не должны искать помощи в Махане. – Командир поднял палец. – А если вы ещё раз процитируете чепуху из кодекса кающегося грешника, я арестую вас за беспорядки.
Тут он улыбнулся.
– Совет визирей сейчас собрался на конклав, квадан. Присутствие Бога требует раз и навсегда отличить истинные священные тексты от ложных. Пришло время очистить веру от плевел.
Келиш улыбнулся в ответ. Я заметил едва заметное подёргивание его пальцев и заметил, как изменилось поведение дюжины сопровождавших его солдат.
– Не могу не согласиться, караульный.
Затем Келиш повернулся ко мне.
– Великий храм ждёт вас в центре города. Отведи туда свою спутницу и помолись у стен о Божьей милости.
– Арестуйте чужеземцев! – крикнул командир. – И предателя, который их привёл!
– Идите! – велел мне Келиш.
Ещё не успев повернуться лицом к стражникам, он одним плавным движением выхватил меч и приставил его остриё к горлу противника.
– Пошли, малыш, – сказала Фериус, потянув меня за руку. – Этот человек сделал нам подарок. Мы были бы плохими гостями, если бы не воспользовались им.
Меня преследовало странное чувство вины, когда я помогал Фериус пробираться по переполненным улицам. Келиш был военным и религиозным фанатиком – и то и другое я презирал и инстинктивно, и благодаря воспитанию. И всё же с тех пор, как мы встретились, он каждую ночь играл со мной в шуджан, обучал меня аксиомам своей веры и слушал, как я их опровергаю. Мы обсуждали, спорили и часто громко смеялись вместе. Теперь он рисковал ради меня жизнью и жизнью дюжины своих солдат, просто руководствуясь главным принципом своих убеждений: кающийся паломник должен получить шанс на искупление перед Богом.
Ирония заключалась в том, что, поступая так, он давал мне шанс убить его Бога.
– Грязное дело, – сказала Фериус, заметив выражение моего лица.
Так и есть, грязное дело.
Глава 36. Вход
Как обычно говорила Фериус, осмотр места, куда ты собираешься вломиться, – целое искусство. Рейчис с ней соглашался. В этом искусстве задействованы два таланта аргоси, в которых я меньше всего разбираюсь: арта превис – восприятие – и арта тако – коварство.
– Что ты видишь, малыш? – спросила Фериус.
– Шесть входов на первом этаже, – ответил я, когда мы продолжили нашу неловкую прогулку вдоль низкой стены, окружающей крошечный храмовый город Махан.
Шпиль большого храма в его центре высоко вздымался над другими молитвенными домами и над дворцами, в которых жили высшие визири. Только следуя окружности стены, можно было периодически видеть сквозь бреши между зданиями нижние этажи великого храма. На каждой из шести сторон огромного шестиугольного сооружения была начертана фраза на архаичном берабесском; Фериус перевела её как приветствие тем, кто поклонялся данному «лику» – или в данном случае кодексу – Бога.
Я пытался убедить её не ходить со мной и отдохнуть, но в городе, переполненном паломниками, везенье даже найти место, чтобы посидеть на тротуаре, не говоря уж о приличной комнате в гостинице.
– «Войдите смело, те, кто с храбростью в сердцах и сталью в руках», – прочла она вслух, прищурившись и глядя поверх низкой навесной стены на надпись над арочным дверным проёмом на третьем фасаде храма.
– …а потом пусть вам отрубят голову, – добавил я, заметив, что стражники преграждают вход в двери воина, как и в двери часовщика и садовника.
Очевидно, обычно Махан был открыт для странствующих визирей, которые приводили с собой свою паству не только для того, чтобы помолиться в храме, но и для того, чтобы мирно побеседовать и подискутировать с представителями других сект. Такая идея привлекала меня своим оптимизмом – что это место создано столь величественным, красивым и внушительным ради того, чтобы люди противоположных взглядов почувствовали стремление отстаивать свои взгляды на Бога Берабеска, но никогда не осмелились бы учинить насилие внутри храма.