— Нет. Я собираюсь спросить вас, что вы думаете о своем будущем зяте.
— О Джоне? — Миссис Браун прямо-таки засветилась как лампочка. — Такой милый, славный мальчик! Я так счастлива за мою Расти!
— Оливетт, — сказал мистер Гардинер. — Допустим, вы узнали, что он не совсем такой, каким кажется. Вы все равно были бы рады за вашу Расти?
— Ну разумеется! Уж не держите ли вы меня за такую дуру, которая считает, что они будут вечно ласкаться и ворковать? Я помню мистера Брауна. — При этом воспоминании мать Расти сморщила нос. — Конечно же, Джон не такой, каким кажется. А разве, когда молодой человек ухаживает за девушкой, бывает иначе?
— Предположим, — настаивал мистер Гардинер, — вы узнали, что он нечестен.
— Чушь! — заявила миссис Браун. — С какой стати ему быть нечестным? Не из материальных же соображений. А если тут что-то другое, то кто я такая, чтобы судить.
«Не судите», — невесело подумал мистер Гардинер, но потом вспомнил, что Сатана обладает даром извращать Святое Писание, и воспрял.
— Я не вчера родилась, — говорила тем временем миссис Браун, — да и вы, такая невинная добрая душа, тоже. Ничто в мужчине удивить меня не может. Но Джон молод, красив, очарователен и талантлив, и будет очень богат, и о чем бы вы ни говорили, мистер Гардинер, я предпочла бы этого не слышать. Если произойдет что-то такое, из-за чего этот брак расстроится, я, наверное, просто умру.
— Не убоявшись возмездия, Оливетт? — спросил мистер Гардинер и, откланявшись, пошел разыскивать Артура Крейга, который и изначально был единственной его реальной надеждой.
— Вы уверены, вы уверены, мистер Гардинер, что не ошиблись? — все повторял Артур Крейг.
— Я не ошибся, мистер Крейг.
— Но это так не похоже на Джона. То есть он много говорил об отце, об издательстве, но чтобы получить его назад?.. Я не слышал, чтобы он выражал…
— Я лишь говорю вам то, что случайно услышал.
— Шантажировать Дэна Фримена! — Крейг потянул себя за бороду. — Нет, не могу я в это поверить, мистер Гардинер.
Мистер Гардинер встал.
— Я понимаю. Да-да. И мне искренне жаль. Но я счел своим долгом…
— Нет-нет, садитесь, пожалуйста. — Крейг ухватил священника за руку своими большими пальцами. — Мальчик, которого ты взрастил… думал, что знаешь его вдоль и поперек… за чью порядочность мог бы поручиться… Как к нему с этим подойти, мистер Гардинер? Что сказать?
— «Уста глаголют от избытка чувств», — тихо изрек мистер Гардинер. — Говорите то, что чувствуете. Юноша любит и уважает вас. Он будет слушать. Он обязан.
— Будет ли? Вообще, знаю ли я его? За последние дни иногда… — Крейг внезапно встал и заговорил, глядя в огонь камина. — Я стремлюсь сохранять своего рода равновесие в разгар… я не знаю чего. Чего-то непонятного. — Он пошатнулся, и сердце мистера Гардинера сжалось от сострадания. — Что происходит в моем доме? — вскричал бородач. — Что мне делать? Как с этим справиться?
Мистер Гардинер тронул хозяина за напряженное плечо.
— В последний день своей земной жизни, мистер Крейг, Христос «пошел на гору Елеонскую», как нам поведал Марк, «в селение, называемое Гефсимания», и там претерпел агонию смертного страха и печали. «Гефсимания» — арамейское слово, означающее «масличный пресс», и там, когда сердце Иисусово было давимо и терзаемо, подобно маслинам, давшим этому месту название, Он все же нашел в себе силы сказать: «Не чего Я хочу, а чего Ты».
Старый священник улыбнулся.
— Я знал, что прозвучит это все несколько старомодно, мистер Крейг, но имейте веру, и вам откроется путь.
Но, оставляя Артура Крейга, мистер Гардинер улыбаться перестал. Он подумал, что полвека проповедовал веру и с прискорбно малым результатом. Истинная вера творит чудеса, он знал это, но истинная вера — это так редко, так редко. А тут перед ним стояла задача, в которой время могло сыграть определяющую роль.
Мистер Гардинер вздохнул. Что поделать, иногда необходимо воздать кесарю кесарево. Он нашел Эллери и рассказал ему об ультиматуме, поставленном Джоном Фримену.
Эллери слушал внимательнейшим образом.
— Спасибо, мистер Гардинер. Я рад, что с этим вы пришли ко мне. Все начинает сходиться. Сходится, во всяком случае, один момент…
— Сходится с чем, мистер Куин? — Священника удивило радостное, даже почти хищное выражение лица молодого человека.
— Пока что не могу сказать определенно. Лучше воздержусь.
Мистер Гардинер ретировался в свою комнату в полном изумлении.
Миссис Янссен рано подала ужин.
— По понедельникам мистер Крейг больше всего любит слушать радио, — поведала она. — «Рокси» и все такое. По чести говоря, я и сама не прочь послушать. — У нее в комнате был старый детекторный приемник, который она то и дело разбирала и собирала заново.
Итак, в половине восьмого все уютно устроились в гостиной и покорно слушали «Рокси и его оркестр» по «Джей-Зед». В половине девятого Крейг переключился на И-эй-эф послушать цыганский ансамбль.
— Надеюсь, вы не против, Мариус. Я понимаю, что это традиционная музыка, но мне она нравится.
— А чем плоха традиционность, дядя Артур? — воинственно спросила Эллен. — Они играют классические произведения, известные всем, п играют их прекрасно. Не понимаю, зачем надо извиняться, если любишь то, что любит масса других. Не потому ли, что горстка высокомерных зазнаек начинает усмехаться? — И ее презрительный взгляд стрелой пролетел к Эллери.
— А я-то при чем, учитель? — пробормотал Эллери.
— После этого, — вмешался Мариус, — у кого достанет тщеславия отказаться слушать это слащавое пиликанье?
Вечер получился не из приятных. Во всех сидела какая-то скрытая раздражительность. Мариус, казалось, снова впал в свое дурное настроение, Джон был рассеян, Валентина сварлива, Пейн резок, доктор Дарк надут, миссис Браун визглива, мистер Гардинер встревожен, Крейг подавлен, Эллен взвинчена, Расти нервозна, а Фримен и вовсе походил на некий бесплотный дух, витающий в горчайшем эфире где-то на другой планете.
Вечер тянулся невыносимо. В одиннадцать кто-то включил новости. Посреди передачи Фримен поднялся и сказал:
— Неприятности. Везде одни неприятности. Извините, я, пожалуй, пойду спать.
Он вышел усталым шагом.
Остальные лениво обсуждали новости: «спиртной» патруль береговой охраны США убил трех контрабандистов и захватил три катера с нелегальным грузом стоимостью в полмиллиона долларов; в Индии Махатма Ганди призвал к «гражданскому неповиновению» британским властям… И тут перед ними вновь предстал издатель и скрипучим голосом произнес:
— Вот это я только что обнаружил у себя в комнате.
Он держал маленький подарочный сверток в краснозеленой фольге с золоченой лентой и бирочкой в виде Санта-Клауса.
Эллери осторожно взял сверток у Фримена.
— Естественно, адресовано тебе, Джон. Ты позволишь?
Джон очень невесело засмеялся. Мистер Гардинер, тщательно прислушиваясь, не услышал в этом смехе никаких отзвуков той мерзкой издевки, которая исходила из тех же уст сегодня утром. «Странный юноша, — подумал он, — такой многогранный…»
Бледный издатель вовсе не смотрел на Джона. Он уселся поодаль от центра компании и осматривался, моргая.
Артур Крейг пожевывал клок бороды и украдкой смотрел на своего воспитанника, словно в первый раз его по-настоящему увидел. Потом он овладел собой, выпрямился и стал смотреть, как Эллери открывает пакет.
Внутри, на завернутом в красную бумагу предмете, лежала белая карточка. Эллери вынул ее из коробки и громко прочитал нарочито невыразительным голосом:
В шестой Святок вечерок
Шлю тебе, мой голубок,
Х л ы с т и к с кожаным плетеньем —
Это просто загляденье.
Это был маленький, зловещего вида хлыст из жесткой кожи, с плотно переплетенной рукояткой и довольно длинной плетью. Кнут для лилипутов.
— Это миниатюрная копия какого-то настоящего хлыста, — сказала Расти, разглядывая его. — Не знаю, какого именно. Может быть, бычий кнут, но на южноафриканский самбок не похоже. Может быть, из Южной Америки?
— Кнут для быков? — отчетливо сказал Дэн З. Фримен. — Или для людей.
Расти посмотрела на него с недоумением.
— Что, мистер Фримен?
— Просто размышляю, — сказал издатель. — У меня день рождения третьего марта, а это, если судить по недавнему рождественскому подарку с зодиакальным смыслом, подпадает под знак Рыб. Как обычно истолковывают знак Рыб?
Мать Расти подозрительно посмотрела на него.
— Это символ рабства.
— Рабства. — Фримен кивнул и улыбнулся. — До сего дня я не придавал никакого значения влиянию звезд. — И он посмотрел на Джона Себастиана. Но Джон грыз ноготь на большом пальце и во все глаза смотрел на пол.
— Еще подарочек?
Все с облегчением посмотрели на дверь. Эти слова принадлежали сержанту Девоу, еще не вошедшему в гостиную из холла.
В наступившей тишине Эллери взял у Расти хлыстик и протянул его полицейскому вместе с карточкой. Сержант взял их, почесал подбородок и отвернулся. Через минуту все услышали, как он звонит по телефону. Повесив трубку, он вернулся и сунул хлыст с карточкой обратно Эллери.
— Лейтенант говорит, чтобы вы от них ни на шаг не отходили, мистер Куин.
— Ну нет. По-моему, этот подарок Джон пожелает держать при себе. — Эллери сделал паузу. — Джон?
Джон, передернувшись, взял хлыст и принялся вертеть его в руках.
— Да, — с заднего плана сказал Дэн З. Фримен. — Смотрится очень органично.
— Органично? — Молодой поэт впервые за вечер посмотрел на своего издателя. — Что вы имеете в виду, мистер Фримен?
— Только не надо про очередной приступ амнезии, — сказал Фримен.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — Джон сверкнул глазами. — Я иду спать.
— Джон… — начала Расти.
Но он торопливо поцеловал ее и выбежал.
И только тогда Эллери сообразил, что не посмотрел на обратную сторону карточки. Он быстро перевернул ее.